Буря на Волге

Выслушал я ее и говорю: «Если тебе нравится коров пасти, так я могу уйти...» «Что, видно, напужался? Еще только одну ночь провел на сеновале, подожди, еще не это увидишь", — говорит. «Ничего, я не из робких», — отвечаю. «Тогда и тужить нечего, — засмеялась она.— Только теперь ты один не уйдешь». «А кто меня задержит? - спрашиваю. — Я человек вольный, хочу — здесь, в монастыре, работаю, захочу — на другое место уйду». Она отвечает: «И я с тобой пойду».

«Я, говорю, в Казань поеду, там у меня есть знакомый хозяин постоялого, Яков Тарасыч. Наймусь к нему дворником, там и квартира готовая». «И я тоже поеду в Казань, там у меня родная тетушка» — твердит она. Покинули монастырь и на третий день были уже в Казани, у Фениной тетушки, Марфы Тимофеевны. Славная была старушка. Пенсию она получала за раздавленного на пристани мужа. Вот у нее-то мы и приютились. Я начал искать работу, кое-как устроился угольщиком на электростанцию, а Фенюшка стала работать в прачечной. Зажили мы с ней хорошо, душа в душу. Тетушка ее уже состарилась, стала прихварывать и вскорости умерла.

На этом закончил свой рассказ Маслихин.

— Да, Прохор Федорович, всякое бывает на свете, — вздохнул Чилим.

— А теперь знаешь чего, Вася, давай-ка приляжем, отдохнем, пока дотащит нас до Камы.

Чилим подложил под голову мешок со своими пожитками, растянулся вдоль лодки и тут же захрапел, Маслихин последовал его примеру.

Глава четвертая

Баржи проходили уже мимо горы Лобач. Солнце ярким лучом ударило в нос Маслихину, он чихнул и, проснувшись, закричал:

— Васятка! Отчаливай! Устье Камы проезжаем. Вот беда-то какая, чуть было не увезли нас в Самару.

— Боишься, как бы опять не попасть в зубы монашенкам, — рассмеялся Чилим, откидывая причал.

Лодка медленно начала отставать от каравана, тихо покачиваясь на волнах.

— Давай, жми покрепче на весла, — сказал Маслихин, направляя лодку в устье Камы. — Ночью не поедем, выберем местечко на песке, где побольше дров, там и заночуем.

Подкрепившись ужином, нагрели песок и расположились на ночлег, как дома на печке.

Когда забрезжил рассвет и потянул свежий утренний ветерок, разгоняя туман, Маслихин был уже на ногах, готовил завтрак.

— Вставай, Васятка! Надо двигаться дальше, Нам осталось еще верст двести.

— Это чепуха, — отозвался Чилим, протирая глаза.

— Ну-ну, хватит растягаться, иди умывайся, у меня чай скипел, — сказал Маслихин, вытаскивая из мешка припасы на завтрак.

Подзакусили, сложили свои пожитки в лодку и двинулись дальше.

— А ты гляди-ка, Васятка, ветер-то потянул нам попутный, поднимай парус да сиди покуривай.

Лодка заводями бежала быстро. Чилим перебрался ближе к Маслихину, свернув цигарку из самосада, прикурил и подал попутчику.

— Знаешь что, Прохор Федорыч, меня очень интересует, за что ты на каторгу попал? — спросил Чилим.

— Эх, братец мой, Васенька, оттуда выбраться очень трудно, а туда дорога-то ай-ай широка... Зло меня тогда взяло, молод еще был. Жил в деревне, хозяйства никакого. Я батрачу, жена батрачит, вот она и купила маленькую козочку, Машкой ее звали. Ну, лето она паслась с овцами в мирском стаде, а на зиму, думаю, надо запасти ей сенца. Вот и отправился в барские луга. Своей-то земли не было... Ну, собираю в кустиках траву по клочочку, жну да сушить на полянку раскладываю, Увидел охранник, цоп меня и тащит к барыне.

«Вора, говорит, поймал». Вышла барыня на крыльцо, такая разнаряженная, духами несет от нее на весь барский двор. «Спасибо, говорит, тебе, Савельич, за усердную службу, а тебя, мошенника, я прикажу выпороть». Вывернула на меня большие глаза и крикнула: «Эй, люди! Возьми его на конюшню».

Прибежали три здоровенных лоботряса, схватили меня под руки и волокут. Отбиваюсь, кричу: «Не имеете права! Я не барский холоп!» «Мы приказание выполняем, снимай штаны, а потом разберемся», — отвечают.

С троими-то не совладаешь, так и отодрали за мое почтенье. Зажал я в горсть свои портки, бегу и думаю: «Подожди, тварь двуногая, я тебе удружу...» На следующий день на работу не пошел, а как опала роса, отправился опять в барские луга. Облюбовал самый большой омет и подпустил под него «красного петушка». Сам в кусты, да не тут-то было, конные объездчики сгрудили меня и на аркане снова к барыне привели. Прибежал урядник со стражником — и сразу в тюрьму. А судили-то вместе с твоим отцом. Да я не унывал, утешал себя тем, что все-таки отплатил за побои. Вот так, Васенька...

Лодка шла быстро, миновали пристань Лаишево. Но вскоре ветер начал стихать, парус повис. Чилим потащил по-бурлацки бечевой. Еще одну ночь провели на песке. На следующий день подул встречный ветер, волны начали захлестывать лодку. Повернули к берегу, лодку вытащили и, приютясь за густыми кустарниками, начали готовить обед. Вдруг послышался треск хвороста; раздвигая кустарники, к костру подошел человек.

— Можно прикурить or вашего огонька? — спросил он, рассматривая путников. — Ну и ветрище, — проговорил он, прикуривая.

- Затихнет, нам торопиться некуда, — сказал Маслихин, загребая хворостиной угли на положенные в золу картофелины.

- Далеко путь держите?

— Знамо куда, побираться едем.

— Теперь много едут, — заметил незнакомец и полез в кусты.

Через некоторое время еще один подошел с той же стороны. Спросил:

— Долго намерены ждать?

— А вот как стихнет ветер, так дальше поедем, - ответил Маслихин.

Незнакомец промолчал и скрылся в тех же кустах, что и первый.

— Прохор Федорыч, вы ничего не заметили? — спросил Чилим.

— Нет, а что?

— Мне кажется, это разведчики. Видал, у последнего что-то спрятано под курткой, не иначе как обрез.

— Это и я заметил, — сказал Маслихин.

— Вы подождите тут, а я добегу на минутку.

Чилим осторожно начал пробираться сквозь шумящие листвой кусты. Не успел ступить и двадцати шагов, как увидел такую картину. Те двое, что приходили прикуривать, сидели у догоравшего костра и о чем-то беседовали, а пятеро спали на сене, разостланном под густым нависшим вязом. К кусту были приставлены три винтовки и две кавалерийские шашки. Ни дороги, ни тропинки к этому месту не было. Чилим смекнул: здесь дело не чистое и, выбравшись из кустов, шепнул:

— Поехали, Федорыч.

— Что такое?

— Потом, потом, айда гоним, — заторопился Чилим. Быстро спустились к лодке, столкнули и сразу — наперерез, к другому берегу. Не успели добраться до середины Камы, как на крутояре появились все семеро. Они кричали и махали шапками.

— Куда же вы? Утонете! Вернитесь!

Чилим все сильнее нажимал на весла. С берега затрещали выстрелы, в воздухе засвистали пули. Лодка быстро удалялась. С каждой минутой расстояние от стрелявших увеличивалось, лодка скрылась в вечерней мгле: Кама в этом месте давала извилину, да и ветер изменил направление.

— Ставь парус! — крикнул Маслихин.

Чилим быстро вздернул парус. Лодка заскользила вдоль реки против течения. Опасность миновала. На левом берегу замерцали тусклые огоньки раскинутой по бугру деревушки.

— Что это за огни? — спросил Чилим.

— Село Кубасы. Давай перевалим, да переждем там ночь, а утром отправимся дальше, — сказал Маслихин, поворачивая лодку.

Ниже Кубасской пристани пылал громадный костер. Приткнув лодку к берегу, Чилим с Маслихиным подошли к костру, у которого грелись рыбаки. Маслихин рассказал о бандитах.

— Это здесь не новость, — отозвался один из рыбаков. — Тут их целая шайка. Они не только на Каме грабят, а частенько и в деревни заглядывают.

— А что за народ-то? — спросил Маслихин.

— Там собрался всякий сброд, всех сортов и званий: и белогвардейцы, и дезертиры из Красной Армии, и кулацкие сынки.

— А почему их не переловят?

— Ловить-то их выезжали из Казани и из Чистополя. Перестрелка здоровая была, бандитов каких уложили, которых живьем захватили, а остальные скрылись. Было притихли малость, а теперь опять пошли гулять. Правда, сейчас действуют больше ночью.