Страница 105 из 123
«Рыбак рыбака видит издалека, а ненавидит», — мелькнуло в голове Чилима. Но другого подходящего места поблизости не было. Спускаясь с крутояра, он крикнул:
— Клев на рыбу!
Рыбак, видимо, был так увлечен, что ничего не слышал.
— Можно расположиться около вас? — спросил Чилим.
— Валяй, воды хватит, — ответил тот не особенно дружелюбно. Ночью все равно клевать не будет.
— Да на ночь я и не рассчитывал. Пришел ночевать, чтоб утренний клев не прозевать.
Рыбак промолчал. Чилим сбросил свой мешок, приставил удилища к кусту тальника и начал собирать по заплестку хворост, чтобы скипятить чай. Солнце уже скрылось за гору, редкие обрывки облаков, горевшие пламенем заката, тихо плыли над Волгой, а в синеве, меж облаков, начали выглядывать тусклые звезды. Повеял легкий ветерок-горыч, поднося и расстилая по берегу дым от прошедшего парохода. Под шум волн Чилим вдохнул этот с детства знакомый запах Волги и мысленно унесся в прошлое. Вспомнилось детство, батрацкая жизнь и вместе с тем пробудились новые чувства к Наде, которая, несмотря ни на что, связала свою судьбу с ним, батраком. Увлеченный воспоминаниями, он склонился над хворостом и начал разжигать огонь жарника. Старик тоже сошел с лодки и, присев рядом, начал прикуривать. Чилим посмотрел на него и подумал: «Рыбак-то, видать, и не совсем еще старик». Правда, на подбородке его торчала седая щетина, по он был крепкого телосложения. Широкие плечи и цепкие волосатые руки изобличали в нем громадную силу, а свежее без единой морщинки лицо свидетельствовало об отличном здоровье. Незнакомец как-то пристально взглянул из-под серой кепки и участливо спросил:
— Видать, только со службы вернулся?
— Недавно, да и то, кажется, рано, — ответил Чилим.
— Почему?
— Правду сказать, оно бы по времени-то как раз, можно было отдохнуть месяца два-три после двух войн.
— Ну, и в чем же дело? — спросил незнакомец.
— В том-то все дело, что жрать нечего. Вон год-то какой, в деревне все высохло, сгорело, а в городе народу безработного полно, — проворчал Чилим, снимая котелок с жарника. — Давайте кишки промывать. Чай у меня готов.
— Пожалуй, неплохо бы выпить кружечку кипяточку-то, — «старик» направился к лодке.
Оп принес мешок с припасами, Попили чаю и разговорились, сидя у огонька.
— А ведь хлебушка-то можно достать, — сказал рыбак.
— Научите.
— Науки тут не требуется, нужна только смекалка...
— Вот ее-то у меня, видать, и нет.
— Поедем со мной, я тебе покажу, где хлеб добывать.
— С большим удовольствием, как раз мне делать нечего.
— Ты, парень, кого-то мне напоминаешь, — проговорил рыбак как бы про себя, глядя на профиль Чилима.
После некоторого раздумья он спросил;
— Тебя как звать-то?
— Василием.
— А фамилия?
— Чилим.
— Постой-ка. Чилим, Чилим... — улыбаясь, произнес он. — Как отца-то звали?
— Иваном.
— Не Петрович ли?
— Он самый,
— А на каторге он был?
— Был, — ответил Василий, пристально вглядываясь в незнакомца.
- Жив ли он?
— Где там жив... Как вернулся с каторги, в тот же год и умер.
— Так вот, значит, о ком он тосковал и убивался, - снова как бы про себя проговорил незнакомец.
— Кто тосковал? — спросил Чилим, подвигаясь ближе к рыбаку.
— Твой отец.
— Как отец! Разве вы знали моего отца?
— А ты помнишь, когда он с каторги пришел?
— Как же не помнить, мне тогда было тринадцать лет.
— А не вспоминал ли он Маслихина?
— Говорил: «Не знай, выживут ли срок мои молодые друзья Маслихин с Веретенниковым». — Значит вы и есть Маслихин?
— Он самый, Прохор Федорыч. Будем друзьями, крепко пожал руку Чилиму Маслихин. — Как ты схож на отца! Такие люди очень приметные. Раз взглянул — и никогда не забудешь. Право, ты вылитый отец. Как взглянул при огне, так и вспомнил старого Чилима. Жаль его, страсть как жаль, да что поделаешь, видно, быть тому... — и Маслихин задумался. Долго он молчал, глядя на яркое пламя жарника. Видимо, вспоминал дни, проведенные на каторге, и, вздохнув, сказал:
— Вот так, Васенька, не тужи, хлеба добудем. У тебя, наверное, есть кое-какое барахлишко, ну, там рубашонки, брючишки, пиджачишки и всякая такая дребедень?
— А зачем?
— Поедем в верховья Камы. Там на это тряпье можно выменять хлеба сколько угодно. Ты, наверное, и сам видишь, что теперь из города все плывет в деревню, к богатому мужику. Только здесь, поблизости, они уже нахватали. На наши пожитки у них ничего не возьмешь. Им здесь нужны хорошие скатерти, ковры, самовары и мебель для украшения своих горниц. А там подальше от города и нашему хламу будут рады. Я прошлое лето ездил, да и до этого там бывал. Еще когда с каторги шел, полюбовался на тамошние земли. Там засуха меньше вредит, потому кругом леса, а в лесистой местности засуха не берет. Нонче вот тоже взял отпуск, думаю скатать, а потом уж спокойно работать. Только ехать надо в лодке, на пароходе ничего не привезешь. Вот так, значит, подбирай чего есть лишнее да в понедельник и двинемся, — закончил Мaслихин.
— Теперь не только лишнее, а и необходимое все соберешь, только бы не подохнуть с голоду.
— В лодке, брат, спокойно, погрузился и вали. Если где заградительные отряды на Каме, то мы по пути узнаем. Можно день переждать, а ночью проскочим. Это нам не в диковину, бывало, не такое видали.
— Теперь, кажись, все заградительные отряды сияли, — сказал Чилим.
— А если так, то еще лучше.
За чаем да разговорами у огонька не заметили, как ночь прошла.
— А ты гляди-ка, Вася, ночь-то уже вся, светает, — потянулся Маслихин. — Скоро начнется клев.
Утро было тихое, ясное. Клевало хорошо. Чилим с крупной добычей собрался домой.
— Не забудь, Вася! В понедельник утром! — крикнул с лодки Маслихин.
— Обязательно приду! — отозвался Чилим, влезая на крутояр, и быстро зашагал к городу.
«Если удастся поездка, то тужить нечего, а тряпья я наберу», — думал Василий. Вернувшись на квартиру, он рассказал матери, что встретился с бывшим другом отца, каторжником Маслихиным. Мать мельком перевела взгляд в сторону невестки и снова посмотрела на Василия. Сын увидел в ее взгляде упрек за сказанное при Наде, но не смутился и весело продолжал:
— Маслихин зовет меня на Каму, за хлебом.
— Что ты, батюшка! Да у нас и денег-то нет! — застонала мать.
— Ничего, успокойся, мама. Денег мне не нужно, я соберу свое старое обмундирование и променяю.
— Можно из моего барахла чего-нибудь отобрать. А когда поедете? — спросила Надя.
— В понедельник утром.
В воскресенье с самого утра Надя начала хлопать крышкой сундука, выкидывая на пол старые юбки, оставленные матерью. Из ящика комода она вытаскивала свои платья старого фасона из крепкого и добротного материала и бросала их на пол. Затем достала еще одно платье.
— Это оставь, я не возьму, — замотал головой Чилим.
— Почему?
— Сама догадайся.
Надя расправила платье, растянула за рукавчики, примеряя к своей фигуре. Лицо ее расплылось в счастливой улыбке:
— Оказывается, ты не забыл то платье, в котором пришла к тебе в первый раз.
Чилим крепко расцеловал Надю. Сережка побежал на кухню и, теребя Ильиничну за фартук, шептал:
— Бабушка, бабушка, они целуются.
— Ах, они негодники, я им дам целоваться! — шутила Ильинична.
А Надя тем временем, свертывая платье, заметила:
— Ладно, ладно, оставлю. Да, милый, будто это было вчера, а прошло уже восемь лет... Сережке на будущий год в школу идти.
— А года-то какие были, сколько всего мы с тобой пережили!..
Глава третья
Чилим набрал целый мешок разного тряпья и в понедельник спозаранку отправился на Волгу. Подходя к пристани, увидел Маслихина, отливающего из лодки воду.
— Доброе утро, Прохор Федорыч! — крикнул он, снимая с плеча мешок.