Страница 7 из 30
— Да, это один из наших лучших спортсменов — Шамов Валерий.
— Знаю, знаю, что вы с ним друзья. И все же передай ему мое предупреждение: будет болтать еще — выгоню!
Паниота рьяно претворял свои замыслы в жизнь, перетасовывал командные должности, засучив рукава, наводил в спортлагере внешний лоск и воинские порядки.
Теперь рабочий день начинался на 15 минут раньше общим построением-смотром. В четком строю замирали инструкторы-летчики, техники самолетов, шоферы, радисты, девушки из санчасти. Чертом подъезжал «газик» начальника. Паниота распрямлялся во весь свой двухметровый рост и, поскрипывая тщательно начищенными сапогами, шагал к нам. Оглушительно звучала команда: «Смир-р-но!». Паниота здоровался. Затем следовал беглый, но проницательный осмотр:
— Инструктор-летчик Кульгин! Вы снова не бриты! Даю вам десять минут. Выполняйте!
Паниота давал указания своим помощникам и командирам всех степеней, выказывая при этом незаурядные знания в хозяйственных и организационных вопросах.
И дела вроде шли на лад. Лагерь преобразился. У въезда появился шлагбаум, возле которого день и ночь стоял бравый дневальный. Вокруг палаток натруженные руки курсантов сняли лопатами дерн и посыпали дорожки мелким речным песком. Транспаранты пестрели призывами и руководящими указаниями. Штакетник в методическом городке и наши сарайчики-помещения регулярно белились, хотя, как и раньше, не укрывали нас от холода и комаров. Переднюю линейку стоянки самолетов выложили кирпичом, покрасили красной краской противопожарные ящики с песком. Но зимой техники по-прежнему делали регламентные работы самолету и двигателю на открытом воздухе, иногда при 30 градусах мороза. «Это и есть романтика трудностей», — любил говорить Петр Федорович. Он не торопился с постройкой ангара или хотя бы полутеплого капонира. Главное, чтобы были порядок и дисциплина.
Поднаторел наш начальник в вопросах ведения летной документации. А документов в авиации очень много: хронометраж и плановая таблица полетов, рабочие и летные книжки инструктора и курсанта, полетные листы, бортжурналы, барограммы.
Полет по кругу длится всего шесть минут, а чтобы зафиксировать его в перечисленных выше документах, требуется времени в несколько раз больше. Летали же мы в день по 4—5 часов. Придешь после полетов, с глубокой нежностью и тоской посмотришь на кровать: поваляться бы часок, чтобы прошел звенящий гул в голове, да нельзя, садишься заполнять каллиграфическим почерком документацию, тщательно подбирая оптимальные формулировки ошибок в действиях курсантов.
Эх, попрыгать бы сейчас с курсантами у волейбольной сетки, поплавать бы в Песчаном озере или почитать свежий номер журнала, да некогда: неумолимо бегут стрелки часов, безжалостно констатируя уходящее время.
Паниота во всем любил стандарт: и чтобы постели у летчиков и курсантов были заправлены одинаково, и в радиообмене не должно быть ни одного лишнего слова — уж если сказал начальник, что посадку надо запрашивать по радио вот так: «Стрела», я — 273, шасси выпустил, законтрил, зеленые горят, разрешите посадку!», то так оно и должно быть, раз и навсегда.
Конспекты и наглядные пособия для проведения занятий с курсантами у инструкторов должны быть одинаковые, стандартные, модели самолетов покрашены одной краской. И главное, чтобы нигде и ни в чем курсант не отклонился от имеющихся инструкций и наставлений и его, Паниоты, личных указаний.
— И никакой отсебятины, товарищи летчики! Ни-ка-кой!
Шло время. Крутилась машина. Каждый месяц выполнялся план полетов, прекратились аварии, аэроклуб по основным показателям становился одним из передовых в стране, о чем очень ярко и красочно свидетельствовали многочисленные графики, диаграммы и умело составленные сводки, которые регулярно шли в вышестоящие инстанции.
— Учитесь, как надо руководить. Пригодится, — частенько поучал нас Паниота. — Главное — не лезть на рожон: погода портится — немедленно на посадку. Сейчас уже мир лаптями не удивишь — летать надо культурно, без излишеств.
За любое отклонение от инструкций Петр Федорович строго наказывал. Не было, пожалуй, ни одного летчика, который не имел бы взысканий. Мы теперь привыкли на итоговых или посвященных какой-нибудь знаменательной дате собраниях слышать, что с инструктора-летчика такого-то, в качестве поощрения, снимается ранее наложенное взыскание.
Случалось, к нам приезжали комиссии с проверкой работы. Паниота всегда каким-то образом узнавал об этом заранее. Все оставшиеся дни были сплошным авралом: начальник не успокаивался до тех пор, пока все не блестело ослепительно, начиная со шлагбаума и кончая дутиками самолетов. Паниота умел предусмотреть все: что будут смотреть и делать члены комиссии и даже какие вопросы они будут задавать.
— Вы, товарищ Корсаков, подготовитесь теоретически, вы, товарищ Фролов, проведете показательную предварительную подготовку, ты, комсорг, слетаешь на проверку техники пилотирования.
Комиссию принимали с помпой, курсанты научились так свирепо и громогласно здороваться, что с противоположного конца озера ракетой взмывали вверх ошалевшие утки. Затем «сынки», не жалея новых сапог, старательно маршировали.
...Там, где пехота не пройдет
И бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица —
звенели мальчишеские голоса, и размагничивались суровые сердца членов комиссии, разглаживались лучики морщин на бронзовых лицах, тронутых улыбкой.
Паниота очень тактично и вовремя предлагал осмотреть именно те объекты, которые были запланированы для показа. Завершалась программа, как правило, грандиозной рыбалкой — «пусть московские товарищи немного отвлекутся от своих важных дел». Потом наступал ответственный момент — писалось заключение о состоянии дел. Кто-то из гостей не может скрыть своего восхищения:
— Ну и силен же, черт! — это о Паниоте. — И дисциплина у него, и порядок, летают без нарушений, методика на высоте, документация — комар носа не подточит. Вот разве что со спортом в аэроклубе не все благополучно. Планеристов явно зажимаешь, по маршруту летать не даешь, парение ограничиваешь...
— Помилуйте, товарищи, — сразу брал слово Паниота, — какие тут маршрутные полеты на планерах? Здесь же кругом тайга. А если сядет кто на «вынужденную»? Не убьется — так медведи сожрут, пока его найдешь. Да и парящих условий здесь нет. В нашей работе прежде всего — безопасность полетов.
Всесокрушающее слово «безопасность» работало безотказно. Петра Федоровича слегка журили за отставание в спортивной работе, на этом все и кончалось.
...Этот, один из немногих сибирских летних дней выдался на славу. О лучшем Валерка не мог и мечтать. К одиннадцати часам утра над полями, за Песчаным озером, стала образовываться гряда кучевых облаков. «Кучевка» — кто из планеристов не начинает взволнованно дышать при одном только упоминании о ней! К вылету Валерий готовился давно — для него он имел принципиальное значение. Получив разрешение командира звена, руководящего полетами, на длительное парение, Шамов стартовал в 11 часов утра. На высоте шестьсот метров отцепился от буксировщика и, не торопясь, направился на юг, вдоль Томи. Солнце, поднимаясь к зениту, все сильнее, прогревало поля, образуя мощные термики. Вместе с солнцем поднималась «кучевка», давая возможность набрать большой запас высоты. Легкий планер вздрагивал в потоках, как живой, стрелка вариометра колебалась выше нулевой отметки, показывая подъем 3—4 метра в секунду. На душе у Валерия было легко и радостно...
Прошло более четырех часов. Самолеты-буксировщики уже пришвартовали на стоянку планеры, разошлись на отдых спортсмены, пообедали летчики и техники. А Валерия все не было. Командир планерного звена убежденно доказывал Паниоте:
— Подождем. Я разрешил ему длительное парение. Шамов давно готовился к полету на рекордное время.