Страница 49 из 62
— Здравствуйте… мне знакомо ваше лицо… Вы стихи пишете?
Козлов неожиданно смешался:
— Пишу…
— Вот видите! А я — сотрудник газеты. Она не была большевицкой, но большевики сделали. Мне предложили остаться, я остался — ради пайка. Детей четверо…
У Евстафия вырвалось:
— Понимаю. — В голове у него сейчас царили его стихи и неизменно связанные с ними сомнения, страхи. Во взгляде появилась неопределённость. С дружелюбно–отсутствующим видом он сказал незнакомцу: — Но где вы могли меня видеть?.. Я из Бузулука.
Тот затоптался, в суетливой покорности сдёрнул с головы «блин».
— У меня тут никого, кроме вас… — Подстриженные под бобрик волосы сально блестели, губы длинного рта были плоскими и бескровными.
Иосиф просительно сказал ему:
— Наденьте вашу фуражку.
— Благодарю вас! Спасибо вам!.. — с горячими, с моляще–благоговейными нотками воскликнул мужчина, улыбчиво обращаясь к Двойрину: — Видите ли, на редакцию выдали кожу — я и польстился. А теперь в этом костюме меня примут за чекиста. Казаки и слушать не станут — изрубят. Помогите…
Козлов и его друзья в замешательстве переглядывались. Истогин высказал мысль:
— Отведём к полковнику.
Молодые люди, окружив незнакомца, вышли с ним, принявшим вид скромно–озабоченный, но независимый, из замызганного здания. Повстанцы глядели кто с любопытством, кто привычно–равнодушно на человека в одежде из дорогой кожи: какую–то важную птицу ведут в штаб.
На углу Козлов остановился, помявшись, взял Истогина за локоть:
— Полковник станет слушать? Прикажет его к другим пленным. А там конвой как увидит…
— А то не ясно, что так оно и будет! — усмехнулся Пузищев.
Иосифа пронизала жалость к человеку, который только что так благодарил их — за что? Его будут рубить шашками…
— Димитрий, вы такой добрый, сердечный, понимающий! Вы способны так преданно любить…
В красивом лице Истогина словно забрезжил огонёк. Потом глаза сощурились, и стали видны лишь смежившиеся тёмные ресницы.
Они стояли в двух шагах от арочного хода, что вёл в какой–то двор. Димитрий кивнул — спутники вошли за ним под арку. Он спрашивал мужчину: знаете этот двор? он проходной?
— Да–да…
— Идите!
Тот торопливо поклонился и побежал.
Это был председатель губернской ЧК Рывдин, расстрелявший к тому времени сотни людей. Убив бывшего председателя городской думы Барановского, Рывдин приказал вышвырнуть из квартиры без вещей вдову со слепым стариком–отцом и троих детей, младшему было пять лет.
9
По небу шли, не заслоняя солнца, высокие дымчатые, с краями цвета сливочной пенки облака. Голубой воздух дрожал от ликующего колокольного звона. Рождаясь вслед за ударом, плавно догоняли одна другую упругие трепещущие волны.
Победители с закопчёнными руками и лицами, обсыпанные пылью от разбитой пулями штукатурки, вал за валом втекали в юнкерское училище. В столовой, где сейчас поглощали бы пищу красные, белых ждал только что поспевший густой суп из картофеля, лапши и баранины. Пузищев, садясь за стол, в упоении смотрел на налитую до краёв дымящуюся миску:
— Вкусненько живут краснюки! Понагнали скота из станиц.
Разгорячённые, не утихшие ещё после боя молодые люди ретиво заработали ложками. Когда голодная охотка унялась и хлеб стали откусывать уже не столь поспешно, Истогин поразмыслил вслух: не понимает он станичников! мириться с тем, что тебя грабят, и бездумно ждать каких–то «улучшений жизни»?
Иосиф оторвался от еды:
— Мне нравится восточная пословица: «Кто не хочет держать чёрную рукоять меча, против того обратится его сверкающее остриё».
Козлов кивнул:
— Сейчас бы им всем восстать, а поднялись какие–то сотни…
Говорили о казаках, и Иосиф вдруг порывисто ринулся в классику:
— Вспомните, пожалуйста, «Тараса Бульбу»…
Потолковали о воинственности запорожцев, прославленной в былинных тонах Гоголем. Иосиф затронул тему юдофобии.
— Что ещё о казаках… — сказал неуверенно, покраснел и сам осерчал на себя из–за этого: — Я знаю, многие из них — юдофобы. Я уже поймал не один злой, ненавидящий взгляд. Но какое мне дело до них! Я вношу мою лепту в то, чтобы зло не захватило Россию. Россия для меня — это шестая часть Земли, часть, за которую отвечаем мы — здесь живущие. Как можно отстраняться? Дядя рассказывал, как здесь, в Оренбурге, убивали архиерея. На него надели надутую автомобильную камеру, столкнули в прорубь. Он мучился много часов, пока умер…
Пузищев постарался придать голосу трагическое звучание:
— А пятьдесят монахов с игуменом расстреляли!
Когда он произносил конец фразы, лицо у него было по–детски испуганным.
Козлов добавил о двухстах заложниках. Он пояснил Иосифу: ревком арестовал бывших офицеров, судейских и земских служащих и потребовал, чтобы Дутов явился с повинной. Конечно, он не явился — и всех этих людей перебили.
— Всё–таки как верно, что я пошёл! — Иосиф на мгновение замолк, стараясь успокоиться. — Отец был против: пожалей мать! Мама переживала страшно: я — самый младший, у меня две сестры… Было больно за маму, мне и сейчас больно…
— Вы сказали, у вас какая–то идея… — напомнил Козлов, не переставая есть суп.
— Да! Но как было трудно до неё дойти! Гесиод учил: мысль рождается в свободе от дел и слов. А у нас вечно какие–то дела и море слов. Ваша мысль замечательна: размышлять в покое с трёх часов дня до отхода ко сну. Ничего прекраснее не могло бы быть! Чего мне стоило выкраивать хоть два часа в день. Кабинет не годился: там приготовляешь уроки, там не та атмосфера, вы понимаете… Прятался в беседке, на чердаке. Домашние замечали — переглядывались. И всё–таки удалось добиться, что идея возникла…
— Вас слушают, — нетерпеливо подтолкнул Евстафий.
— Я понял: литературные герои живут не только в книгах, не только в нашем сознании. У них есть свой реальный мир. Писателям дано проникать туда. Но они этого не понимают. Они думают, что сами создают своих героев. На самом деле это не создания, а лишь отражения! Если их очень–очень любить, очень в них верить, то в покое — абсолютном покое — можно сосредоточиться до такой степени… что в нашу действительность войдут сами герои…
Пузищев фыркнул, отвернувшись в сторону. Иосиф протянул к нему руки:
— Постарайтесь представить… Вы тихой ночью сосредоточились в глухом углу сада или на крыше… А в каком–то доме женщина рожает… В миг рождения в ребёнка входит ваш любимый герой. Начинает расти, крепнуть Дон Кихот или Тиль Уленшпигель, которые так нужны России…
— Хм! — Козлов заинтересован.
— А почему не мустангер Морис Джеральд? — отчего–то обиделся Пузищев.
— Пусть и Джеральд, — согласился Иосиф.
— Утопия! — обрезал Истогин: — Чтобы это не осталось утопией, нужно одно. В парламенте будущей России шестьдесят процентов мест должно быть у женщин, милых, обаятельных…
Пузищев вскочил:
— Пойду–ка я за добавкой!
Когда он возвратился с полным котелком, Истогин всё ещё, с неослабной настойчивостью, развивал женскую тему. Пузищев обменялся многозначительным взглядом с Козловым, глубоко, шумно вздохнул — сколько чувства было в его жалобном возгласе:
— Чего ещё не хватает — поджарки!
Иосиф поправил:
— По–моему, у нас сейчас есть всё. Даже — Радуга!
Серо–зелёные, слегка навыкате, глаза Козлова заблестели.
— Ваша идея… — начал он торжественно, но сконфузился и сбавил тон, — считайте, что Хранители Радуги уже приняли её.
10
Из–за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие и хрупкие апрельские лучи. Там и там на улицах, где наслоилось за зиму особенно много снега, он, убывая, сверкал расплавленным стеклом. Кое–где участки мостовой уже совсем обнажились, вовсю омываемые ручейками. Заборы палисадников размякли от сырости. С застрех по большей части бревенчатых, обшитых крашеным тёсом домов срывались кручёные струйки капели.