Страница 47 из 62
Минувшей зимой он появился в Томске. Убеждал тамошних богачей дать деньги Дутову на борьбу с красными. Советы в Томске ещё не окрепли, реквизиции пока не развернулись. Но дядя Саул доказывал богатым томичам: пройдёт немного времени, и они лишатся всего, если большевиков не свергнуть. Однако денег ему дали немного.
Иосиф уговорил дядю взять его с собой к дутовцам. С полмесяца был при ставке атамана и всё время просился в действующий отряд. И вот он здесь.
— Я умею только разбирать и собирать винтовку. Стрелял всего десять раз… по мишеням.
Пузищев сказал с расстановкой:
— Вначале из нас троих один я хорошо стрелял. — И пояснил со значением: — Я — охотник!
— Хо–хо–хо! — нарочито хохотнул Истогин.
— Можно подумать, ты не знаешь? — не менее едко парировал Пузищев. — Я год назад волка убил! Можно подумать, ты не видал, как с него снимали шкуру?!
С доверительностью наклоняясь к Иосифу, сообщил, что дома у него есть нарезное охотничье ружьё. Очень хорошее! Первоклассное! Фабрики Гастин — Реннет.
— Сведущие люди знают, что изделия этой фабрики устарели, — тоном снисходительного сожаления произнёс Истогин.
— Что, что–оо?..
— Не это сейчас важно! — вмешался Козлов и поспешно обратился к Двойрину: — Почему меня интересуют ваши убеждения… У нас тут… э-ээ… две партии.
— Да?
— Две будущие партии, — уточнил Евстафий. — Я и Миша, — кивнул он на Пузищева, — представляем основу первой. Мы — Хранители Радуги! Слова — непременно с заглавной буквы.
— А я представляю партию Повелевающей Женщины, — проговорил не без смущения Истогин.
— Пэпэжэ! — хихикнул Пузищев.
— Хоть бы и так! — воскликнул с упрямством и вызовом Димитрий. Он повернулся к Двойрину: — Я себя называю пэпэжистом. Это не смешно, а очень серьёзно. Я иду гораздо дальше, чем суфражисты[2].
— Я, кажется, не закончил, — остановил Козлов, — о нашей партии.
6
Вот что услышал Иосиф той ночью в холодном сарае, где заброшенно валялись тюки с шерстью, заготовленной для валенок.
В будущей России самой авторитетной станет партия Хранителей Радуги. Вступить в неё сможет лишь тот, кто, по примеру американского философа Генри Торо, три года, уединённо и собственным трудом, проживёт в лесу. Брать с собой можно будет только доски и гвозди для постройки жилища, самые простые инструменты. Кормиться — за счёт посевов картофеля и гороха, сбора грибов, ягод, орехов. Позволительна рыбная ловля — но лишь удочкой. И ни в коем случае не рубить деревьев — отапливайся валежником, ведь его предостаточно. Исключается эксплуатация домашних животных.
— Эксплуатация… кого? — Иосиф не скрыл изумления.
— Эксплуатация животных так же безнравственна, так же недопустима, как и эксплуатация людей! — заявил с запальчивостью, словно его обижали, Евстафий. — Ну и, кроме того… — он опять вернулся к сдержанному, рассудительному тону, — мясо, молоко, сметана и прочее предполагают усложнённые потребности. Из–за этого человек часто ощущает недостаток чего–либо и не может пить из другого источника. Генри Торо удивительно метко это доказывает. А сколько времени отнимает уход за животными! Человек должен освобождаться от забот к трём часам дня. И до отхода ко сну заниматься чтением и размышлениями…
— Теперь я пожму вам пять! — Иосиф Двойрин вскочил на ноги. — Да, но… совсем без хлеба?
— А гороховые булочки? — восторженно воскликнул Евстафий. — Их легко испечь в простом первобытном очаге. Вы когда–нибудь пробовали горячие гороховые булочки с брусникой? Кончится война — попробуете!
Ему пришла мысль, делился Евстафий, что если человек проживёт в лесу так, как было описано, — он совершенно преобразится. Хранить то, что чисто и красиво! Он не сможет без этого. И станет Хранителем Радуги. И тогда его можно выбирать на любой пост. Он не вырубит лес, не примет взятку, не притеснит никого. Он будет мечтать не о новых должностях, не о богатстве, а о том, чтобы после срока службы жить там, где ему открылась Радуга…
— Парадокс Зенона! — обозначил Пузищев.
— Парадоксы Зенона — из другой оперы, но пусть! — махнул рукой Евстафий. — Россия будет самой красивой, самой доброй…
— Утопия! — перебил Истогин. — Утопия и не более того — если не сделать, как я говорю. Пусть будут Хранители Радуги, но над ними должны быть женщины… красивые, милые, — произнёс он с тихим воодушевлением, — очень обаятельные…
Пузищев тут же уведомил Иосифа, что Истогин безнадёжно влюблён в жену инспектора народных училищ Бузулука.
— Замечательно красива, это правильно! — сказал Пузищев и самодовольно добавил: — Она — моя двоюродная сестра.
Рассказал: когда в народном доме устраивались любительские спектакли, его кузине давали первые роли, и она всегда играла с успехом.
— Нашёл выражение! — возмутился Димитрий.
— А что?
— Совершенно топорно сказал! Чтобы передать представление о такой женщине…
Козлов прервал, стойко держась своей темы:
— Мне хотелось бы, чтобы на главный пост был избран человек, который, помимо всего… играл бы на скрипке…
— Вы играете на скрипке? — восхитился Иосиф.
— Ну что вы! Никаких способностей.
— Он вечно не за себя старается, — пояснил Пузищев. — Но мне, другу, в мелочи не хочет уступить! В какой раз говорю: совсем без охоты нельзя! Я бы стрелял матёрых волков… да хоть водяных крыс…
— Миша, нет! — отрезал Козлов. — Охотников я судил бы военно–полевым судом.
— А если нас… — начал Пузищев и осёкся, — если их много?
— Я воевал бы с ними, как с красными! — Козлов, волнуясь, взглянул на Иосифа: — Вы были бы со мной?
— Да! Я вам объясню мою идею…
Но тут передали приказ выступать.
Подполковник Корчаков, возглавлявший партизан, пошёл с частью людей захватывать артиллерию красных и освобождать из тюрьмы заложников. Остальные — гимназисты оказались среди них — были двинуты в центр города.
7
В рыхлом застойном сумраке колонна вытянулась по Неплюевскому бульвару. Голые деревья уже ясно виделись до каждой ветви. На них недвижно сидели галки, грачи, и их перья ерошил жёсткий предрассветный ветерок. Рядом с командиром шёл кадет лет пятнадцати, хорошо, по его словам, знавший город. Он, однако, ошибся, и на Введенскую вышли с опозданием.
Эта улица выводила в Хлебный переулок, где за углом, в двух кварталах, стоял капитально строенный доходный дом купца Зарывнова, занятый под жильё работниками губисполкома и военно–революционного штаба. В охрану сюда принимали не слесарей, не молотобойцев: отбирали, на соблазнительный паёк, вчерашних фронтовиков.
Командир послал одно отделение в обход — атаковать здание с запада — тогда как другие устремятся к дому по Хлебному переулку с юго–востока.
Голова отряда была шагах в ста от угла переулка, когда в городе шумнула–захлопотала стрельба. Это казаки Лукина бросились к казармам бывшего юнкерского училища.
Пузищев тронул Иосифа за рукав:
— Видишь как… не успели мы!
Доносящаяся пальба сейчас поднимет на ноги охрану в доме Зарывнова.
У его подъезда ещё не был погашен фонарь на столбе; жёлто светились несколько окон. Подходя, белые, с нервно–сжимающей собранностью, ждали окрика часового — но из окошка в цоколе здания выскользнул трепетно–тряский язычок огня. Зачастили хлопки: взъю–у–у, взъю–у–у, взъю–у–уу — быстро–быстро зазвучало над головами. Иосиф среагировал своеобразно: поднял глаза, словно можно было увидеть полёт миниатюрных цилиндриков. Его с силой пригнули к земле, потащили назад, за угол.
— Отливается нам задержка! — озлобленно бормотнул кто–то.
В теснящейся кучке солдат раздалось:
— Уже потери есть…
Офицер то и дело эффектно подносил руку к глазам, смотрел на часы. Несомненно, растерянный — он держался прямо, стараясь выглядеть суровым и воинственным. Фуражка с белеющей круглой кокардой была лихо примята.
2
Правильно суфражистки — участницы женского движения (2‑я пол. 19 в., Англия, США, Германия), выступавшего за предоставление женщинам избирательных прав (Прим. автора).