Страница 20 из 165
Ирена была рада, когда муж увел болтливого адвоката к себе и захлопнул дверь кабинета. Она еще слышала, как толстяк сказал: «У вас красавица жена, мой друг. Настоящая красавица, да, да…»
Ирена осталась наедине со своей нарастающей тревогой. Она села под лампой, снова попыталась читать, но мысли разбрелись, как стадо без пастуха. Из кабинета глухо доносились голоса. О чем они там говорят? Ирена встала и тихонько подошла к двери. Ей было немного стыдно подслушивать, сердце испуганно билось, словно она шла на кражу.
Слышны были только обрывки фраз. Ирена узнала голос мужа.
— Сейчас на это нет времени, Фальта… Только, пожалуйста, без лишнего азарта, надо считаться со всеми возможностями… А вы ручаетесь за эту налоговую декларацию, которую составил Швегла?.. Не знаю, он ведь трус, если его припугнут как следует…
Послышался густой бас адвоката.
— Не преувеличивайте, Раж, — успокаивал он. — Я не считаю положение таким трагическим… Калоус? Ну, тот в полной панике! Сегодня днем мне пришлось утешать его, как ребенка. Я думаю, что они не смогут возбудить против него дело… Теперь уже не время декретов. Надо…
Ирена затаила дыхание, но понимала лишь немногое.
— Вы слушали сегодня радио, пан адвокат? Нечего меня утешать, как маленького. Я не поднимаю паники, но надо быть готовым ко всему! И обезопасить себя на все случаи… Началось все это очень невинно, а вылупился милый цыпленочек — дальнейшая национализация…
— Не знаю, Раж, говорят, что если свыше пятидесяти рабочих… А сколько у вас?..
— Послушайте, Лазецкий, как же защищаться от них? Я вам плачу не за успокоительные речи, давайте рассуждать здраво, я ведь не Калоус… Вы звонили на завод, Фальта? Если там вчера было спокойно, это еще ровно ничего не значит, посмотрим, что будет завтра… Я только пытался дозвониться Валешу, его нет ни дома, ни в конторе… думаю съездить туда, не нравится мне все это… Есть у вас сведения: был ли кто из моих рабочих на профсоюзном съезде? Кто? Этот веснушчатый с мельницы? Нет, не знаю. Вы уверены? Валеш давно мог бы от него избавиться!..
— Погодите, Раж… курить я больше не буду, только отведаю вашего ликера… М-да, так вот, звонил мне сегодня Крейза из партийного центра, настроение у них там кислое. Зенкл уехал в Моравию. Видно, что…
— Видно, что он дерьмо, а не глава партии, скажем это положа руку на сердце! Уехал в увеселительную прогулку — теперь!.. Нет, кучка озябших студентов, что болтается на улицах, меня ни в чем не убеждает… Президент, мол, не подпишет. Сказки это, а я предпочитаю трезвую оценку… Зуна мне совсем недавно клялся, что все в порядке. Только как бы этот порядок не вышел нам боком. Однако хватит о политике, вернемся к делу… Я подумал об этих экспортных лицензиях и решил забрать их домой… Могут быть неприятности… Нет, этого не нужно, я ему заткнул рот, он тоже вынужден был бы лавировать… если не хуже. Что пишет Браун? Шляется там в Брюсселе и получает командировочные, пройдоха. Ему бы только срывать куши, больше он ничем не занимается. Надо будет внушить ему…
Ирена вернулась в кресло и закрыла глаза рукой. Вашек был прав. Был? Ничего я не смыслю!
И все же Ирена начинала понимать что-то, еще очень смутно и безотчетно… Она подумала о муже. Но ведь она любит своего Ондру, ведь она…
Проводив гостей, Раж вошел к Ирене изменившийся, оживленный. За его улыбкой чувствовались утомление и тревога, но в движениях появилась решительность. Он обнял жену сзади за плечи и встряхнул ее, словно для того, чтобы вывести из дремоты.
— Ну, что, Золушка? Вставай, не умерла ты тут от скуки? Что с тобой, у тебя такой вид, словно ты с луны свалилась? Знаешь что, надень-ка самое лучшее платье, и поехали. Заедем на минутку в контору, а потом закатимся куда-нибудь, где я могу похвастать красивой женой. Брось глупые мысли, киса, забудем их, сейчас не время. И вообще, я не позволяю тебе хмуриться!
6
Вечерняя жизнь била ключом на Вацлавской площади. Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, Борис Тайхман пробирался мимо групп спорщиков, неистовствовавших у фонарных столбов. Борису было скучновато. Иной раз он останавливался, небрежно прислушиваясь к резкому обмену мнений, и тотчас снова устремлялся по течению людского потока. Изрядная заварилась каша, думал он. Кто бы мог сказать, что дойдет до такого накала! Он наблюдал возбуждение на улицах, с досадой отмечая, как невыгодно изменилась улица за ту неделю, что он провел в туристском домике близ горного курорта Шпиндлеров Млин.
Борис любил ритм большого города и умел наслаждаться им. Прожив столько лет в захолустном Яворжи, сумеешь оценить волнующие прогулки по оживленным столичным улицам, где можно полюбоваться залитыми светом витринами, фотоснимками кинозвезд и точеными женскими ножками, пробегающими мимо.
Борис вернулся вчера утром, забежал на факультет и угодил в самый разгар событий. По дороге к университету ему пришлось протискиваться через толпу людей, шагавших к Староместской площади. А что творилось на факультете! Сходки, собрания, громкие споры и перешептывания в коридорах; обе стороны к чему-то готовятся, всюду беготня и лихорадочная деятельность — и в аудиториях, и перед зданием юридического факультета, где с реки дует пронзительный ветер. В руководстве партии, как ему сообщили, возникли распри. Все это было гораздо серьезнее, чем бурные студенческие сходки, которые Борис любил. Сейчас решаются дела поважнее. Борис болтался на факультете и вынюхивал.
Еще в машине, по пути к Праге, он раздумывал обо всей этой истории с министрами и решил, что это отрадная разрядка после бесконечных и уже прискучивших ему политических споров, в которых проходила последнее время факультетская жизнь. Подали в отставку? Отлично, теперь мы и у нас на факультете покажем красным, почем фунт изюму. Но Борис был удивлен и раздосадован, убедившись, что на факультете все настроены страшно серьезно. Даже Рансдорф, — Борис заметил это с первого взгляда. Днем состоялись наспех созванные собрания национал-социалистов, — принадлежностью к ним Борис гордился, — вместе с членами католической партии, и было с энтузиазмом решено выйти на улицы и «повести народ в бой не на живот, а на смерть против красного террора, угрожающего демократии».
Борис не увлекался политикой и принял участие во всем этом для поддержания собственного престижа и потому, что считал борьбу против коммунистов столь несомненным своим долгом, что, мол, нечего и раздумывать. В состав комитета он вошел только ради почета, ибо не любил связывать себя общественной работой. В конце концов, все это — страшная ерундистика!
Вечером Борис никуда не пошел. На улице был лютый мороз, а в однокомнатной квартирке Бориса калориферы приятно дышали теплом. Днем он узнал по телефону, что его сводный брат Камил, который возглавлял пражскую контору и сбыт фирмы «Тайхман и сыновья», поехал в Яворжи позондировать обстановку на заводе. Борис немедля сообразил: неожиданный отъезд брата дает ему счастливую возможность побывать у любовницы Камила в роскошном гнездышке, обставленном братом с подлинной щедростью. Этот жмот Камил, владелец коллекционного фарфора и Гелены, в последнее время весьма скуп на месячное содержание Борису: похоже, что он, как опекун, пытается приструнить младшего брата. Борис решил, что неплохо будет хотя бы втайне отомстить Камилу. У него уже есть в таких делах немалый опыт, и он был уверен, что найдет у Гелены благосклонный прием. И действительно, легкость, с какой он добился своего, даже немного разочаровала его. И все же так провести время гораздо приятнее, чем болтаться по улицам на морозе и выкрикивать лозунги против коммунистов. Политическую борьбу он со спокойной совестью предоставил другим, обойдутся и без него.
Борис остановился на сквозняке в подворотне и оглядел улицу. На ближайшем углу собирались немногочисленные группки молодых людей в зимних пальто. Борис заметил нескольких коллег по факультету, но ему не хотелось присоединяться к ним. Их было смехотворно мало, и они терялись в густой толпе. Что здесь происходит?