Харама

— Просто они ей великоваты. Наверно, взяла у брата.

— Все же хорошая юбка красит девушку, а все остальное только уродует фигуру. Куда девался вкус у мадридских женщин — не знают, что на себя напялить.

— Ну уж в Мадриде-то, скажу я тебе, ты увидишь женщин, одетых с таким вкусом, какого в провинциальном городке в жизни не встретишь. И материя, икрой, и все прочее!

— Что с того! На всякую ерунду тоже глядят. В конце концов Мадрид — центр, столица Испании; в нем должно быть всего понемногу, там и все хорошее, и все плохое!

— Хорошего в Мадриде больше, чем плохого.

— Это разве что для нас, для тех, кто из деревни приезжает. А поезжай, спроси-ка у них самих. Или даже ездить не надо, и тут можешь убедиться: посмотри, как они проводят воскресенье, сюда едут, верно? Видно, надоедает им столица, иначе зачем бы им уезжать. И не один уезжает и не два, а тысячи! Тысячи бегут из города каждое воскресенье, спасаясь от жары. Вот почему никто не может сказать, что хорошо, что плохо, — человек от всего устает, даже от столичной жизни.

Маурисио налил в бутылки вина и снова стал обтирать их тряпкой. Помолчали. Лусио глядел на прямоугольник поля в дверном проеме.

— Что за земля! — сказал он.

— Почему ты это говоришь?

— Что — «это»?

— То, что ты сейчас сказал.

— Что за земля? Должно быть, потому, что гляжу на поле.

— Ага!

— А что ты смеешься? Над чем?

— Над тобой. Ты сегодня с утра — будто пыльным мешком стукнутый.

— И тебя это веселит?

— Ужасно.

— Но ты же понимаешь, какую радость я испытываю.

Поле полыхало горячим цветом жнивья. Только охра, беспощадная, сплошная, без единого пятнышка тени под неуловимым, неосязаемым, одурманивающим покровом мякинной пыли. Холмы налезали один на другой, словно крупы усталых животных, сбившихся в кучу. Где-то внизу, внутри этого стада, текла Харама. И даже на том берегу невозделанные пустоши являли все тот же цвет опаленного жнивья, будто едкое летнее солнце вытравило краски, свело их все к одному грязно-охристому оттенку.

— Закурим? — предложил Лусио.

— Пока не хочу. Попозже. Спасибо.

— Ну, тогда и я сегодня отложу мою первую сигарету, подожду тебя. Чем позже начинаешь, тем меньше кашляешь. Да, кстати, Фаустина или твоя дочка не собираются в Сан-Фернандо?

— Наверно, скоро пойдут. А что?

— Ничего, если я попрошу их купить мне пачку табаку?

— Их дело. Как соберутся, так ты им и скажи. А ты разве не пойдешь туда завтракать?

— Скорей всего нет. Брат с женой уезжают на весь день в Мадрид, к ее родственникам. Должно быть, уже укатили, я слышал, как прошел поезд.

— Так ты завтракать не будешь?

— В том-то и штука. А может, твои заглянут ко мне и принесут мой завтрак сюда? Все стоит на кухонном столе, невестка должна была приготовить. Тогда они избавили бы меня от ходьбы по такой жаре.

— Что еще прикажете, сеньор маркиз? Они и так будут нагружены, а тут еще сверх всего доставляй сюда ему домашнюю еду.

— Тогда ладно, шут с ним, с завтраком. Захочется, так сам пойду. А нет — съем вечером, какая разница.

Прошел товарный поезд, и по ту сторону переезда показалась группа велосипедистов. Завидев их, Паулина принялась кричать и махать руками:

— Эй, Мигель! Алисия! Мы здесь!

— Привет, ребята! Давно ждете?

Шлагбаумы медленно поднялись. Велосипедисты вошли на переезд, ведя велосипеды за руль.

— Как мы важничаем, что приехали на мотоцикле! — сказал Мигель, подходя к Себасу и его невесте.

Велосипедисты обливались потом. На девушках были яркие платки, повязанные так же, как у Паулины. Молодые люди — почти все в белых рубашках. Только один был в майке с поперечными синими и белыми полосами, похожей на матросскую тельняшку. На голове — носовой платок с четырьмя узелками на углах. Штанины заправлены в носки. У остальных были велосипедные зажимы. Высокая девушка, которая шла последней, обиженно кривилась и проклинала свой велосипед, переводя его через рельсы и неровности настила.

— Вот черт! Ну что за старая развалина!

На ней были очки с синими стеклами в замысловатой оправе, которая словно продолжала ее брови вразлет, и это придавало лицу загадочность, делало ее похожей на японку. Она тоже была в брюках.

— Как видишь, я сдержала слово, — объявила она Паулине, поравнявшись с ней.

Паулина посмотрела на брюки.

— Слушай, как здорово! Они так тебе идут, прелесть! Я в своих рядом с тобой — пугало огородное! У кого ты взяла?

— У моего брата Луиса.

— Они тебе в самый раз. Ну-ка, повернись.

Та заученным движением крутнула бедрами, не выпуская руля велосипеда.

— Да из тебя выйдет натурщица! Какие формы!

— Комплименты потом, не то нас поезд переедет. — И девушка свела велосипед с рельсов.

— Что, кто-нибудь шину проколол? — спросил Себас товарищей.

— Слава богу, нет. Из-за Мели[5] задержались — она каждые двадцать метров останавливалась и заявляла, что таким аллюром не может и никто не заставит ее лезть из кожи.

— А каким же аллюром она может?

— Да ну ее…

— И что тут такого? Никто вас не просил меня дожидаться. Я и одна спокойненько приехала бы сюда.

— В этих штанах ты одна далеко бы не уехала, это я тебе говорю.

— Ну да! Это почему же?

— А потому, что многим захотелось бы тебя проводить.

— И на здоровье, мне даже было бы приятно, лишь бы попался не такой, как ты…

— Ладно. Что мы торчим тут на солнце? Поехали.

— Мы выясняем будущее Мели.

— Ну, это ты оставь на потом, когда попадем в тень.

Многие уже ушли.

— Ты похуже велосипеда не мог мне подобрать?

— Милый мой, да я схватил первый, какой мне дали. А ты что, хотел топать на своих двоих?

— Давайте поедем, какой смысл идти пешком.

— Это худшая из развалин, на которые я когда-либо садился, клянусь, не хватает только для маскировки выкрасить ее в хаки, как в армии делают.

— Как доехала наша еда?

— Не знаем, — ответил Себастьян. — Еда все еще лежит в коляске. Придем — посмотрим, не растряслось ли что-нибудь. Думаю, что нет.

Мигель и его девушка пошли пешком, ведя велосипеды за руль, чтобы составить компанию встречавшим, остальные сели на велосипеды и уехали. Паулина сказала:

— Вообще-то трясло здорово, судки черт знает как грохотали.

— Лишь бы не открылись…

— А знаешь, хозяин кафе нас помнит, он меня сразу узнал.

— Ну да?

— Но тебе вспомнил и спросил, верно, Паулина? Он сказал: «Тот, который пел».

Остальные уже подъезжали к кафе. Парень в полосатой майке, ехавший впереди, свернул направо. Одна из девушек пропустила поворот.

— Сюда, Луси! — крикнул он ей. — Поезжай за мной! Гляди, вон уже и кафе!

Девушка повернула и поехала с остальными.

— А где же тут сад?

— Вон за той стеной, не видишь, что ли, из-за нее торчат верхушки деревьев?

Собрались все, остановились у дверей.

— О, здесь неплохо!

— Заметь, Мели всегда последняя.

Один из прибывших поглядел на вывеску и прочел:

— «Разрешается приносить с собой закуску»!

— Я первым делом выпью такую кружищу воды, такую кружищу, с церковь величиной!

— А я — вина.

— Это с утра пораньше?!

Вошли.

— Осторожно, милая, тут ступенька.

— Спасибо, я вижу.

— А где мы оставим велосипеды?

— Пока что у входа. А потом нам скажут, куда поставить.

— Я тут ни разу не была.

— А я был, и не раз.

— Добрый день.

— Оле! Добрый день.

— Фернандо, помоги, пожалуйста, моя юбка за что-то зацепилась.

— Здесь уже попрохладнее.

— Да, тут хотя бы дышать можно.

— Вот ваше лицо я помню.

— Как поживаете? Как дела?

— Как видите, поджидаю вас. Я уж тут удивлялся, что это вы нынче летом глаз не кажете.

— Если можно, будьте добры стакан воды.

— Почему же нет. Ну, а тот, высокий, который пел? Мне, кажется, сказали, что он с вами.