Страница 3 из 8
Раневской хочется сочувствовать, только непонятно: грустный философ – это ее истинная натура, незыблемое природное качество или жизненное амплуа? Роль, с которой уже свыклась и смирилась? Есть расхожее суждение, что у увлекающихся профессией актеров и не поймешь, где кончается игра, личина, а где начинается жизнь, личность. Мол, порой они и для себя самих, в отсутствии зрителей, заигрываются, внедряя театральные кульбиты в повседневную жизнь. Кто знает?…
Думаю, Актриса всю жизнь прожила между полюсов, мучительно пытаясь ответить сама себе на многие вопросы. «Жалею, что порвала дневники – там было все, – писала о себе Раневская. – Почему я так поступила? Скромность или же сатанинская гордыня?»
Такие метания встречаем затем не раз и не два. Она их особенно и не скрывала. И даже обыгрывала с присущим ей патетическим сарказмом.
Раневскую о чем-то попросили и добавили: «Вы ведь добрый человек, не откажете!» «Во мне два человека, – ответила Фаина Георгиевна. – Добрый не может отказать, а второй – может. Сегодня как раз дежурит второй!»
Отсюда и совершенно разные воспоминания о Раневской. Одни говорят о ней, как об очень культурной, начитанной особе, вдумчивом собеседнике… Другие отмахиваются, как от вульгарной тетки с хамскими замашками, что могла сквернословить и скатываться в откровенное хулиганство.
И самое интересное – оба мнения справедливы. Хотя даже в парадоксальной совокупности не отражали всей полноты личности Фаины Раневской.
Раневская выступала прямо-таки генератором анекдотов. Многие фразы, которые стойко воспринимаются или как анекдоты, или как расхожие народные остроты, в реальности принадлежат именно ее искрометному творчеству.
Ну, например, знаменитое… Коллега по сценическому цеху пафосно изрекает: «Я так обожаю природу!» На что Фаина Георгиевна нарочито детально осматривает ораторшу и выдает недоуменное: «И это после того, что она с тобой сделала?»
«Да, анекдот же!» – так и хочется вскрикнуть в сердцах. Согласен, после Раневской конечно же да. Повторено-переповторено, даже использовано в разного рода литературных конструкциях. Но первоисточник, изначальный автор многими уже, увы, позабыт.
Или классическое: «Бог создал женщин красивыми, чтобы их могли любить мужчины, и глупыми, чтобы они могли любить мужчин». Первая реакция – ну, это расхожее утверждение… Чуть ли не к античным временам апеллируют. Сама мысль или что-то близкое к ней, выраженная через многоходовый логический трактат – возможно. А вот так – наглядно, изящно и лаконично – это уже фирменный стиль Раневской. И ведь не возразишь, разве что перефразируешь при случае, придав авторскому размышлению личину абстрактно-народной мудрости.
А вот так просто оригинальная классификация семейных союзов (по Раневской). Жестко, хлестко, (к тому же и не очень-то толерантно, а потому применимо исключительно для внутрироссийского пользования). Но мудро и практически исчерпывающе. Вполне заменит заунывную тетралогию интеллектуала-романиста.
«Союз глупого мужчины с глупой женщиной порождает мать-героиню. Союз глупой женщины и умного мужчины порождает мать-одиночку. Союз умной женщины и глупого мужчины порождает обычную семью. Союз умного мужчины и умной женщины порождает легкий флирт».
Философам остается только мечтать о подобной наглядности. Что Фаина Георгиевна вполне себе сносно могла определить парой емких предложений, то для правильного гения и прославленного «философского родоначальника» Иммануила Канта потребовало бы пару обстоятельно-содержательных глав.
«Семья человеку заменяет все. Поэтому, прежде чем завести семью, необходимо как следует подумать, что для вас важнее: все или семья?» – боюсь, что этот риторический вопрос Раневской не потеряет своей надрывной актуальности во все времена.
И на эту фразу Раневской следует обратить особое внимание. Потому как не для красно словца сие сказано, а выстрадано, кровью сердца на гладь сознания вымыто.
Почему же все-таки такое жуткое, порой нестерпимое одиночество? Популярность, харизма, узнаваемость на улицах, восторги публики, назойливые поклонники… и горькое чувство покинутости, скорбной оставленности миром?
И от черновых набросков, не заготавливаемых впрок для широкого читателя: «Ничто так не дает понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон…» – выстраивается осознанный вектор к созданию Учения о смысле и назначении жизни, исключительно для личного потребления.
«Если бы я вела дневник, то каждый день записывала одну фразу: „Какая смертная тоска“ – и все!» – отмечает Фаина Раневская… и принимает – уже не в первый раз! – решение уничтожить очередные наброски к мемуарам. («Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу „Сама о себе“. Не раз начинала вести дневник, но всегда уничтожала написанное…»).
А одиночество… Оно так и остается. Как и талант. Развивается, расширяется, захватывает все свободные закутки сознания… но не иссякает с годами.
И определяется Раневской как неизбежный спутник славы. Отсюда и недоуменное восклицание при созерцании очередного изобилия цветов, записок, писем и открыток от почитателей после очередного спектакля: «Как много любви, а в аптеку сходить некому!»
При этом к самой этой зрительской любви она, как минимум, относилась с явной настороженностью. «Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость, – заявляет Раневская, попутно поясняя: – Однажды после спектакля, когда меня заставили играть „по требованию публики“ очень больную, я раз и навсегда возненавидела „свою славу“».
Со славой это понятно. А что с одиночеством? Страдала ли она от него? Возможно. Может, это и стало причиной ее тоски, о которой она не раз говорила. («Нет болезни мучительнее тоски!») Не жалуясь, а именно проговариваясь невзначай.
Но, думаю, относилась к одиночеству философски, со свойственной мудрой женщине терпимостью. И даже создавала некие обоснования его необходимости. Например, как вам такое: «Ребенка с первого класса школы надо учить науке одиночества». Не думаю, что многие педагоги согласятся с данным тезисом Раневской. Юмора или сарказма тоже как-то не просматривается. Скорее, жизненная позиция, выработанная за долгие годы. Принять, согласиться – это единственное, что ей оставалось.
И все-таки… Одиночество в толпе, социальное – это еще можно понять. Таланту трудно найти себя в толпе бездарностей. Но вот семья…
Сейчас можно услышать: «Ну, мол, не красавица же!» Мол, как можно с такими внешними данными надеяться на удачу в супружестве? Крайне спорный тезис. Базируется на том факте, что все известные кинороли Раневской достались ей уже далеко не в юном возрасте. Согласен, мачеха Золушки особых эротических симпатий не вызывает… (Это вообще ее бич, к которому, впрочем, сама Актриса относилась сдержанно-философски: «Старая харя не стала моей трагедией – в двадцать два года я уже гримировалась старухой… и привыкла, и полюбила старух моих в ролях».)
Но по воспоминаниям современников в молодые годы Раневская была хороша собой. Вот оценка одного из критиков: «Очаровательная жгучая брюнетка, одета роскошно и ярко, тонкая фигурка…» Да и творческое амплуа у Раневской той поры звучало соответствующе – «героиня-кокетт». Для не особо сведущих в нюансах театральных терминов: так называли соперницу главной героини, традиционно скромной красавицы и умницы, положительной во всех отношениях. Ее визави конечно же должна являть собой воплощенные хитрость и коварство… но и не меньшую красоту, привлекательность. А лучше превосходить «правильную» героиню в яркости подачи себя, скажем, в броской фееричности… А иначе, где интрига? Как заставить главного героя – красавца без страха и упрека – обратить на себя внимание?
Но настоящий герой Раневской, если и возникал, то как-то не оттуда… и явно как-то не туда. И приносил лишь горечь разочарования.