Стрельба по «Радуге»

Татьяна застыла, подобно каменному монументу. Но теперь уже Филиппу было все равно. Раз уж так вышло, незачем было искать смягчающие выражения. Или оправдываться обстоятельствами.

— Да, и еще, мы тебе забыли сказать, чтоб ты папаше своему передал. На нас тут наехала было, по его просьбе, надо понимать, черкизовская братва — бандиты Балябы и Дубового, которых «крышует» твой папаша, да ты и сам про них знаешь. Ну, так вот, не получилось у них встречи. Они полежали немного на земле, отдохнули, потом пришли в себя и сказали, что больше не будут приставать к нам со своими глупостями, но очень просили передать пламенный привет своему доброму корешу Грошу, который чалится в «крытке».

Ты ведь знаешь, что Грош — это уголовная кличка Гришки Грошева? Разве папа не говорил тебе? Странно… Родному сыну мог бы и сказать… Но ты передай все-таки, когда завтра отправишься к нему на очередную «свиданку». Договорились? А теперь — свободен… Ну, что, Татьяна Прокопьевна? Не ожидали услышать такое? Он же постеснялся, поди, сказать вам, что целый день провел у нас на допросе, а потом писал свои признательные показания? Увы, есть многое на свете, друг Гораций, как говорит один мой коллега, известный своей любезностью, о чем и не снилось мудрости твоей. Извините за не совсем точный перевод из Шекспира.

И произошло неожиданное. Татьяна засмеялась и посмотрела сперва на Филю, а потом на сына. И сказала, продолжая как-то очень обидно посмеиваться:

— Ступай наверх, там поешь. И посуду помой, бардак за собой не оставляй!

— А ты? — спросил Игорь, глядя исподлобья.

— А у меня свои дела. Пойдемте, Филипп Кузьмич, — и она отпустила дверь, которая гулко хлопнула перед самым носом Игоря. Он не успел и шага сделать, чтобы придержать ее, настолько был озадачен, и теперь набирал код, с откровенной ненавистью глядя вслед Филе, который легко уносил увесистую сумку.

— Саша, — услышал Турецкий голос Генриха. — Ты заронил в мою душу некоторое сомнение, и я поспешил уточнить. Забудь про того. Есть еще один Игорь Павлович. Кстати, и остальное сходится. Точнее, он был тут, а теперь — в другом ведомстве. Помнишь, где Слава когда-то заканчивал карьеру? Вот там он был последнее время, а теперь, кажется, получил новое назначение.

— Еще бы не помнить! — Гена напомнил о Вячеславе Грязнове, работавшем последний период перед своей отставкой в МВД, в центральном аппарате. — А сейчас куда его завернула ротация?

— Это хорошо, что помнишь, поинтересуйся у дяди Кости. Ему привет, чуть не забыл передать, извинись за меня. Пока…

Значит, этот генерал — не тот генерал, и эта Вера — вовсе не Вероника, а Вероника — совсем другая. Ох, «темнила»!..

— Ты не слишком поздно? — язвительно спросил Меркулов, открывая дверь Турецкому.

— В самый раз, — деловито ответил Александр Борисович. — И, вообще, Костя, я не кашу манную приехал к тебе по столу размазывать, а как к бывшему наставнику, который, полагаю, не забыл некоторых своих обязанностей перед обществом!

— «Здорово» длинно, но… непонятно, — констатировал Меркулов, тихо ступая по полу и отправляясь на кухню. Стало быть, семья уже спала.

— Извини за голос…

— Ничего, к тебе давно в этом доме привыкли.

— Я знаю. И, если б не Ирка, ты со злорадным наслаждением женил бы меня на своей Лидочке!

— Тогда — возможно, да, а теперь — и не проси.

— Зря. Я с тех пор стал много умнее. И краше…

— Оно и видно. Как был босяком, так им и остался. И как я мог воспитать такого?..

— Договаривай, — печально помотал головой Турецкий. — Никто меня не любит. И, как я стал замечать в последнее время, не меня одного. Вот и Андрюшу Ловкова жена бросила и сбежала со своими и его вещами за границу. А вот еще одна сучка… Мы с Максом думали, она — Вера, а она, оказывается, — Вероника. И вряд ли сильно любит своего седого генерала Игоря Павловича Маргоева. Хотя, может, я и ошибаюсь, и никакая она не сучка, а относится к мужу, как к родному папочке-попочке… Такое ведь тоже бывает, Костя, да? Ну, посочувствуй бывшему любимому ученику, который хочет расти над самим собой, а ты брезгливо отказываешь ему в помощи…

— Что-то ты говорлив, друг мой, — Костя поморщился. — Просить пришел, так проси. А то давай чайку попьем. — Он посмотрел на круглые часы над холодильником — шел одиннадцатый. — Самое время.

— Увы…

Турецкий вздохнул и, пока Меркулов кипятил чайник и заваривал крепкий чай, рассказал о заботах последних дней. Тут были и побег Зинаиды, и тайная перепродажа дома генералу, и арест Рогожина, и многое другое. Меркулов внимательно слушал, как это всегда бывало и в прошлые годы, не перебивая, но это не означало, что у него не было вопросов, он их еще задаст, да не один десяток, прежде чем прийти к какому-нибудь Приемлемому решению и пообещать помощь. Но если пообещает, то — кровь из носа! — выполнит. Даже если потом его будут ждать неприятности. Однако Турецкий надеялся все-таки, что больших неприятностей быть у Кости не должно, а к малым он и сам давно привык. Разумный эгоизм — ничего не поделаешь, не мы придумали, нас этому старательно в средней школе учили на уроках о творчестве Чернышевского. Так и живем с тех пор — ничего толком, ни туда ни сюда, ни — к разуму, ни — к эгоизму…

Меркулов порадовал первым же сообщением.

— Есть такой генерал. И большой генерал, один из заместителей Председателя таможенного комитета. Пришел туда из… ну, неважно, сам догадливый. Для усиления.

— Неужели?! — Турецкий сыграл натуральный испуг.

— В самом деле… погорели карусели… — Костя засмеялся. — Угадал. Знаешь, я, конечно, слышал всякое, но чтоб начинать с этого?.. Как-то странновато…

— Вот и мне сразу показалось… — с наигранной радостью чуть было не воскликнул Александр, но вовремя сдержался и, под взглядом Меркулова, зажал себе рот ладонью. — Извини, никак душевных сил рассчитать не могу.

— А ты — моги. Ладно, Саня, я поинтересуюсь. Но шум пока не будем поднимать, и афишировать свои собственные промахи — тем более. Может быть, это политика? — осторожно сказал он, улыбнувшись.

— Вот именно, я тоже сразу так почему-то и подумал!

— Кончай дурака валять, — не выдержал и рассмеялся Меркулов, — давай-ка лучше чай пить…

У Турецкого неожиданно «заиграл Моцарт». Он достал трубку, посмотрел и удивился: так поздно ему звонила Светлана Рогожина. С чего бы это? И вдруг, словно в жар кинуло: «Не может быть!» Он уже ко всему сейчас был готов.

— Добрый вечер, Светлана, — скрывая растерянность, произнес он. — Что случилось?.. Костя, извини, это жена Ивана Рогожина… Я слушаю вас, — и услышал… рыдания в трубку. — Светлана, успокойтесь, ради бога, скажите, что с Иваном?

— Его… хотят… убить! — она снова громко зарыдала.

— Да не может этого быть! — Александр глазами показал Косте на дверь, и тот плотнее прижал ее. — Кто вам сказал?

Наконец, она вроде бы немного успокоилась и смогла объяснить внятно. Она вернулась домой после свидания с мужем, и у нее не хватило сил немедленно позвонить Турецкому. И вот решилась. Ваня сказал ей, что сегодня ночью была попытка убить его в камере. Но силы нападавшего оказались от долгого сидения слабее, чем у только что «освоившего» камеру Ивана. И Рогожин не только отбился, но и скрутил мужика, который и сознался, что получил железное задание — «замочить мента» — из девятой камеры. А там, уже и сам Турецкий знал, сидели Грошев с Ловковым. Вот какие дела вершатся в следственном изоляторе, и охрана наверняка об этом знает, потому что сама же и передает «малявы» из одной камеры в другую. Он посмотрел Косте в глаза, который понял, в общем, о чем речь: голос жены Рогожина звучал громко и достаточно внятно, несмотря на ее всхлипы.

— Скажи женщине… — начал Меркулов.

— Сейчас… Света, послушайте меня, успокойтесь. Я вам постараюсь все объяснить…

— Скажи ей, что сегодня больше попыток покушения не будет, это я из собственного следственного опыта говорю… — Турецкий передал. — А завтра мы его попробуем перевести в другой изолятор. Нет, переведем, так и скажи. Пусть сегодня спит спокойно.