Страница 141 из 261
- Неужели партия ваша длилась так долго? - спросила донья Клара.
- Долго? - удивился священник, - она могла бы длиться и много дольше, мы играли самое большее часа по три в день.
После этого он ушел поспать, а вечер священник и дон Фернан провели вдвоем в глубоком молчании за шахматной доской; донья Клара - в таком же глубоком молчании за вышиванием, а Исидора - у окна, которое из-за невыносимой духоты пришлось открыть, созерцая струящийся лунный свет, вдыхая запах туберозы и глядя, как распускаются лепестки царицы ночи {5}. Все это напоминало ей то богатство красок и запахов, среди которого проходила ее прежняя жизнь. Густая синева неба и огненное светило, озарявшее спящую землю, могли соперничать с великолепием индийской ночи и тем обилием света, которое там расточала природа. Да и у ног ее были тоже благоухающие яркие цветы, краски которых не пропадали, а только слегка тускнели, как укрытое вуалью лицо красавицы. А капельки росы, висевшие на каждом листике, дрожали и сверкали, как слезинки духов, плакавших оттого, что им приходится расставаться с цветами и улетать.
И все же, как ни приятен был ветерок, доносивший благоухание апельсиновых деревьев в цвету, жасмина и роз, в нем не было тех пряных ароматов, которыми напоен по ночам воздух Индии.
*.
{* Легкие ветерки обвевают остров блаженных {6} (греч.).}
Ну а в остальном - разве все не напоминало ей прежнюю жизнь, так похожую на сон, разве все не склоняло ее к тому, чтобы поверить, что она снова стала королевой своего сказочного острова? Ей не хватало только одного существа, а без него все - и этот райский остров, освещенный луною, и испанские сады с их благоухающими цветами - превращалось в бесплодную дикую пустыню. Только в глубинах сердца таила она еще надежду встретить этот образ, только себе одной осмеливалась она повторять заветное имя и странные и сладостные песни его страны, Ирландии, которым он ее научил, когда ему становилось с ней хорошо. И так непохожа была ее прежняя жизнь на нынешнюю, так страдала она теперь от принуждения и равнодушия, так часто ей твердили, что все, что она делает, говорит и думает, неверно, - что она переставала уже верить тому, что ей подсказывают собственные чувства, лишь бы избежать преследований со стороны окружавшей ее посредственности, нудной и властной, и появление чужестранца сделалось для нее одним из тех видений, которые составляли и радость и горе ее таинственной призрачной жизни.
- Удивляюсь я, сестра, - сказал Фернан, у которого отец Иосиф только что выиграл ферзя, чем поверг его в предурное настроение, - никогда ты не займешься тем, чем заняты все твои сверстницы, - вышиваньем или каким другим рукодельем.
- И не почитаешь никаких духовных книг, - присовокупила донья Клара, оторвав на минуту глаза от пялец, а потом снова их опустив. - Есть же вот, например, житие {1* Мне довелось прочесть житие этого святого, которое пользовалось известностью в Дублине, и в числе неоспоримых доказательств его святости я нашел упоминание о том, что он всякий раз лишался чувств, когда в его присутствии произносилось какое-нибудь непристойное слово, - это будучи еще грудным младенцем!} польского святого {7}, что родился, как и она, в стране мрака и все равно был призван стать сосудом... запамятовала я, как его звали, отец мой.
- Шах королю, - вместо ответа изрек отец Иосиф.
- Ты ни на что не обращаешь внимания, разве что смотришь иногда на цветы, перебираешь струны лютни или воззришься вдруг на луну, - продолжал Фернан, которого одинаково огорчали и успех его противника, и молчание Исидоры.
- Она усердно раздает подаяние и творит милосердие, - возразил добродушный священник. - Меня как-то раз вызвали в одну лачугу неподалеку от вашей виллы, сеньора Клара, к умирающему грешнику, к бродяге, который заживо гнил на гнилой соломе!
- Господи Иисусе! - вскричала донья Клара, вне себя от ужаса. - За неделю до того, как выйти замуж, в доме моего отца я стала на колени и омыла ноги тринадцати нищим. С тех пор я не выношу нищих, я и видеть их не могу.
- Бывают иногда нерасторжимые связи мыслей и чувств, - сухо сказал священник. - Я отправился туда, как мне повелел мой долг, - добавил он, - но дочь ваша опередила меня. Она пришла незваная с ласковыми словами утешения, взятыми из проповеди и слышанными ею из уст одного скромного духовного лица, чье имя останется неизвестным.
Услыхав эти исполненные скрытого тщеславия слова, Исидора покраснела; все же докучливые поучения дона Фернана и бездушная суровость ее матери либо вызывали в ней кроткую улыбку, либо доводили до слез.
- Я услышал, как она утешала его, когда входил в эту лачугу, и, клянусь моим саном, я остановился на пороге, и так она меня восхитила, что я просто заслушался. Первыми словами ее были... Шах и мат! - воскликнул он, начисто позабыв в эту минуту о проповеди, впиваясь глазами в короля противника и торжествующе указуя перстом на безысходное положение, в которое тот попал.
- И чудные же то были слова, - сказала недалекая донья Клара, которая все это время не отрывала глаз от своего рукоделья, - вот уж никак не думала я, что моя дочь до того привержена шахматной игре, что даже в дом умирающего могла войти с такими словами на устах.
- Слова эти сказал я, сеньора, - поправил священник, повернувшись к доске и снова уставившись на нее сосредоточенным взглядом, в котором светилась радость по поводу только что одержанной победы.
- Святые угодники! - воскликнула донья Клара, приходя в еще большее смущение, - а я-то думала, что в таких случаях говорят обычно "Pax vobiscum" {Мир вам (лат.).} или...
Но прежде чем отец Иосиф успел ей что-то ответить, Исидора вскрикнула, и так пронзительно, что все встрепенулись. В ту же минуту мать и брат кинулись к ней, а вслед за ними четыре служанки и двое молодых слуг, которые прибежали из передней на этот душераздирающий крик. Исидора была в сознании; она безмолвие стояла среди них, бледная как смерть; взгляд ее перебегал с одного на другого, но, казалось, не различал окружавших ее людей. Но она все же не потеряла присутствия духа, которое никогда не покидает женщину, если ей надо сохранить что-то в тайне, и ни движениями, ни глазами не указала никому на окно, где вдруг появилось то, что повергло ее в такую тревогу. Ее со всех сторон засыпали вопросами, а она, как видно, не могла ответить ни на один из них и, отклонив всякую помощь, прислонилась к косяку, словно ища в нем опоры.