Мед.ведь.ма

- … не скажешь, да? – закончил он череду отрывочных слов, которые я не смогла собрать вместе. Сквозь щель я уже не видела бабушку, только его спину. – Ладно, - он резко дернул плечом. Над крышей разорвался гром, и была такая яркая вспышка молнии, что я увидела её даже здесь, под землей, через какие-то дыры в фундаменте. Мне почудился стон. Как будто ослепленная на миг, я потрясла головой и, задрав её снова, вдруг обнаружила, что в нашем доме больше никого нет. Они ушли. Ушли! Я рванула к лестнице и надавила снизу на люк. Он поддался. Толкнув его, я выскочила наружу, поспешив к постели матери моей матери. Остановившись, я чуть не закричала. Она держала руку на груди, и та заливалась алой кровью из раны, сделанной под слёзы неба и вопль грозы.

- Бабушка! – бросилась я к ней.

- Ничего, ничего, Элия, мой срок всё равно подошёл… быстрее, принеси мне бумагу и карандаш, быстрее! – не дав мне остаться рядом, пихнула меня вновь она. Я подошла к ней с тем, что она просила, но она уже переиначила просьбу: - У меня нет сил, пиши, пиши сама: «Прошу тебя, позаботься о моей внучке, её зовут Элия. Защитите её. И простите меня, если кто-то пострадает».

- Кому это письмо? – непонимающе спросила я. – Куда его отправить?

- Привяжи к Цонкапу, и выпусти его из клетки, когда кончится дождь, - сказала бабушка о нашем домашнем орле, странной птице, которая подтверждала домыслы людей о том, что с нами не всё просто, но на самом деле мы всего лишь как-то подобрали его с перебитым крылом и вылечили. Я не знаю, почему бабушка считала, что он должен знать, куда ему лететь? Да, мы выпускали его порой, и иногда он отсутствовал целый месяц, но потом возвращался. Наверное, у бабушки всего лишь мутнеет рассудок. – О тебе должны позаботиться, девочка моя, милая, - она погладила мне щеку не выпачканной в крови ладонью. Я почувствовала слёзы на своих глазах.

- Я сама о себе позабочусь, и о тебе! Ты только живи, бабушка. У меня же никого кроме тебя нет! Никого!

- О тебе позаботятся… - закрывая веки, зашептала она.

- Бабушка! Бабушка, не засыпай, не оставляй меня, бабушка! – Она с усилием приоткрыла глаза.

- Ты лунный ребенок, Элия. Но луна не всегда видна… ей нужно солнце, чтобы светить.

- О чем ты? – не понимала я, глотая слёзы.

- Найди солнце, иначе темнота захватит тебя, как этого ужасного человека.

- Какое солнце? Бабушка? Бабушка! – попыталась я продержать её на этом свете ещё хоть минуту, но она ушла.

...

По нашим тибетским обычаям покойников либо сжигали, либо разрубали на части в горах, предоставляя съесть тело умершего хищникам, водящимся неподалеку, и склевать птицам. В землю никого не закапывали, ведь тогда душа не вырвется в небо. Можно было бы так же пустить тело в реку, но до ближайшей реки было далеко, одна я бы не донесла бабушку, а просить кого-то не хотела. Это было семейное дело, вернее – моё личное, ведь я – это вся семья. Больше никого не осталось и решать всё пришлось мне. Поэтому я выбрала сожжение. Собрав в доме всё, что могло гореть, я соорудила погребальный костёр и, дотащив до него женщину, которая меня вырастила и воспитала, подожгла хворост. Обычно сжигать отказывались по причине дороговизны дров, нужных для этого, но я ведь поломала и порубила почти всю мебель, что была у нас, так что денег тратить ни на что не пришлось. Я проводила в последний путь единственного родного и близкого человека и, как меня и просили, покинула эти места, взяв с собой жалкие пожитки, которые у меня были, а помимо них ветхую потрепанную книгу, в которой бабушка записывала какие-то молитвы, заговоры и рецепты.

Я никогда не училась в школе – её в горах не было, - но читать, писать и считать бабушка меня научила. Зачем-то она ещё всегда разговаривала со мной на двух языках: китайском и корейском, так что оба они были для меня, как родные. А вот тибетский, на котором говорили все вокруг, я знала средне. Что-то понимала, что-то нет. И теперь, когда пришлось покинуть родной край, я подумала что, возможно, не зря и не учила его до совершенства. К чему он в других областях Китая, куда я отправилась? Мне нужно было закончить школу для начала, чтобы как-то устроить свою жизнь. Я не представляла, что со мной будет, мне было страшно, я не умела толком спросить о чем-то, стеснялась и дрожала, опешив даже от первой в своей жизни поездки на автобусе.

Заниматься только учебой мне было нельзя, потому что не на что было жить. Я должна была устроиться работать, но что я умела? Ещё и без какого-либо образования. Хотя, одно умение, унаследованное от бабушки, у меня было. Я умела исцелять людей, готовя им правильные снадобья, шепча нужные слова и готовя мази. Но кто бы пошёл лечиться к шестнадцатилетней девчонке? Я устроилась санитаркой в больницу, потому что это была единственная работа, на которую меня взяли.

Я с трудом помню то первое время после того, как я покинула Тибет и перекочевала в Сычуань. Я даже не помню толком, почему оказалась именно там. Бабушкины небольшие сбережения позволили мне ехать на общественном транспорте и покупать еду по дороге, и я ехала и ехала, пока не вышла в каком-то маленьком провинциальном поселке уезда Баосин, где меня посетила мысль устроиться в больницу. Там я и осталась. Внутри меня царило жуткое одиночество, скованное пустотой. Могло бы показаться, что я слишком спокойно пережила смерть бабушки, но на самом деле боль была такой сильной, что она меня просто оглушила, парализовала и обесточила. Я была потерянной, выброшенной и раздавленной. Но почему-то жила и что-то делала, какая-то часть души бабушки, будто оставшаяся со мной, толкала меня вперед, не дав опустить руки, и я не опускала, прикладывая их к больным и пациентам, когда заходила сменить постельное бельё или помочь дойти до туалета. И им становилось легче, и они быстрее выздоравливали. Я не считала, что мне передались какие-то бабушкины способности, я просто хорошо относилась к людям и всегда хотела помогать им. Пережитый в роковую ночь шок отразился на моём сознании и я, ещё долгое время после этого видевшая кровавые сны о том, как старая женщина уходит из жизни, странно быстро наяву забыла то, как жила там, где родилась, в горных долинах, холодных и подчас заносимых снегом. Подстраиваясь под городской быт, я становилась и по повадкам и по мыслям обычной девушкой, которая никогда не видела и не слышала той ночи, в которую нагрянули неизвестные, хоть и ускорившие неотвратимое, всё же ненавистные мне. Из-за них, из-за тех плохих людей, имена которых я так и не узнала, мы прятались в самых недоступных верховьях Тибета, потеряв связи с цивилизованным миром. Из-за тех плохих людей я не смогла услышать от бабушки подробного рассказа, что же произошло много лет назад. Из-за тех плохих людей мне часто хотелось всё бросить и вернуться туда, чтобы найти их и разобраться, по возможности, в истоках своей жизни, которая, мне казалось, тесно связана с пророчеством бабушки.

* * *

Прошло почти три года, и мне оставался последний досрочный экзамен, чтобы закончить основную школу. Я надеялась поступить после этого на медицинский, для чего усердно готовилась и занималась в свободные минуты на дежурствах или всё остальное свободное время. Я давно перестала красить волосы и маскироваться, представ местным в виде эдакого чуда, напоминающего эльфов из фильмов, что я впервые посмотрела здесь, в Баосине. Но поскольку черты у меня всё же были азиатские, раскосые, многие не верили, что я не обесцвечиваю волосы и не ношу линзы. То и дело находился человек, который мучил меня расспросами, а настоящее ли у меня то или это? Я заплетала свои белые волосы и прятала под шапочку санитарки, но светлых бровей и ресниц всё равно было не спрятать. Я казалась себе жутко некрасивой, я была странной, и этим привлекала внимание, которого чаще хотелось избежать.