Страница 99 из 115
Руки у юноши тряслись, зубы лязгали о глиняную кружку.
— А Жюльен хотел его сзади пырнуть, в спину… Но Арно… — Юноша опять залился слезами. — Арно-о-о… Он такой… Т-такой…
Марта тоже заплакала. Кое-как утерев слезы рукавом, Рене собрался с духом и сказал:
— Арно увернулся и ударил его… А я только вскочил, не понял в темноте, кто кого, схватил меч обеими руками, да и ударил… А убил-то… Арно убил!
— А плечо тебе кто разбил?..
— Жюльен, еще когда я на него с мечом в первый раз. Я промахнулся, а он — по плечу! Я от боли меч уронил… А Мишель кулаком в лицо. «Повезло еще, — говорит, — что живой остался!» Вот какой я невезучий, ох, Господи! Помереть, помереть надо!
— Ишь чего захотел! — озлилась Марта. — И не думай, дурачина!
— А делать-то что? Ты же со мной к виконту не пойдешь, верно? Заставить тебя не могу, силы нет… А вернуться пустым, так еще и повесят, а уж выпорют наверняка… За всех мне попадет…
— Да неужто подумают, что ты их всех уложил? Скажешь, разбойники пришли, другие… Мол, соврал Шатун, будь он неладен, в засаду пришли. Мол, нас пятеро, а там сорок человек, всех порубили, один я, раненый, пришел.
— Пришел, пришли… — пробормотал Рене. — А выпорют все равно… Да и поделом. Я бы и сам себя убил, да вон ты и меч утащила, и нож…
— Налью-ка я тебе винца! — сказала Марта. — Оно доброе, хоть и ворованное… А потом приласкаю… Уж хочешь не хочешь, а приласкаю… Жалко мне тебя, а я кого жалею, тех ласкаю хорошо, сла-а-денько… Приласкаю, так душа у тебя и завеселится… Бабу-то ты и правда пробовал?
— Да нет, — сознался Рене. — Никого я не пробовал, только сам за бабу был… А здесь… здесь у меня ничего не вышло бы… Стыдно, при всех-то.
— Ну, ничего, — успокоила его Марта и потянулась к стоявшей в углу бочке.
Она выкрутила затычку и подставила под струю янтарной жидкости большую дубовую кружку. Наполнив ее почти до краев пенящимся напитком, она заткнула бочку и, отхлебнув из кружки, поднесла ее Рене.
— Пей, милок, пей, сразу силы прибудет… Не пробовал, значит, баб-то? Ну ничего, меня вот попробуешь, я тебя научу… Я тебе такие штуки покажу, пальчики оближешь…
Рене сделалось тепло, уютно и весело, когда он отхлебнул из кружки чуть ли не половину… Он раскраснелся, разрумянился, и боль в плече притупилась.
— Ну вот, — сказала Марта, залпом допивая кружку. — Иди-ка ко мне, на шкуру присядь…
Она помогла Рене улечься на шкуру.
— Вот они, грудки мои, ладошкой за них подержись, подержись, не бойся! Вот видишь, гладенькие они, тяжеленькие… Снизу возьмись да померяй на вес! Во какие…
— Ага! — улыбнулся Рене. — Горячие такие, увесистые… Ух я и пьяный!
— Ничего, — усмехнулась Марта, — сойдешь и такой…
Она осторожно полезла обеими руками в его штаны, расстегнула их и спустила до колен… Рене хихикнул и упал животом на шкуру.
— Ты чего? — усмехнулась Марта.
— Не смотри, мне стыдно.
— Ишь ты! Уж и показать не хочет! — Она шаловливо погрозила юноше пальцем. — А я вот не стыжусь, на, гляди!
И она, повернувшись к нему, широко раздвинула ноги.
— Я уж видал, — на сей раз не отводя глаза, но все же немного смущаясь, заявил Рене. — Когда ты привязанная лежала…
— Так ты далеко стоял, а тут вот я, рядышком… — улыбнулась Марта и пальцами раздвинула густые волосы на лобке. — Вот за эту самую штуку вы, мужики, и воюете, и нас мучите, и сами головы теряете, и деньги платите, и воруете… А ничего, правда?
— Ух и бесстыжая же ты-ы! — восхитился Рене, возбужденно сопя. — Ну и бесстыжая…
— Ха-ха-ха! — звонко рассмеялась Марта. — Да, милок, такая я, уж не переделаешь… А ты что, не из мяса, что ли?
— Из мяса, — сказал Рене, поворачиваясь на правый бок и показывая Марте, что он уже вполне созрел.
Член его Марте понравился — не очень длинный, но крепкий, как гриб-боровик. Крайняя плоть съехала с гладкой светло-лиловой головки, поблескивавшей в отблесках огня, пылавшего в очаге…
— Ну что же, — сказала Марта, протягивая к нему свои пухлые руки. — Такой игрушечкой побаловаться славно…
Рене привстал; большие руки Марты бережно приподняли его и привлекли к большим тяжелым грудям… Прикосновение шершавой грубой рубахи показалось Марте неприятным, и она осторожно, чтобы не причинить ему боль, сняла с него рубаху. Теперь он тоже был совсем голый, если не считать повязки на плече…
— Вот ты какой, голенький! — замурлыкала Марта и, выпятив груди, извиваясь своим полным, чувственным телом, повела округлыми плечами и потерлась о горячее тело юноши бархатистой, влажной кожей… Рот юноши приоткрылся; он крепко обнял Марту здоровой рукой и жадно припал к ее рту разбитыми губами. Глаза их закрылись, они не хотели видеть друг друга, потому что и лицо Марты было испещрено ссадинами и синяками после драки с Мариусом Бруно, и лицо Рене было разбито Мишелем. Впрочем, и поглаживая друг друга, они ощущали следы побоев, которым подвергались давно или недавно. И на теле женщины, и на теле юноши осталось множество рубцов… Страдания, пережитые ими порознь, были страданиями, понятными обоим. Они знали боль от плети и боль от насмешек, боль от раны и боль от бессилия. Стыд и падение, низость и насилие, убийство и готовность к смерти — все было у них за плечами…
Рене лежал на ней, но плоть его еще не погрузилась в ее тело, хотя Марта и ощущала, как она напряжена.
— Что ты? — спросила она, поглаживая его по спине. — Плечо болит?
— Нет, — сказал Рене, глядя на нее и грустно улыбаясь. — Скажи мне, только скажи правду, — тебе не будет больно?
— Отчего? — удивилась Марта. — Отчего же, родненький мой?
— Ну, от этого…
— Да что ты! — В уголках ее глаз заблестели слезы: никто еще не проявлял о ней такой заботы. — Мне не будет больно, ни чуточки… Спасибо, родненький, спасибо!
Но Рене медлил. Тогда Марта осторожно взялась кончиками пальцев за его отвердевшую плоть и приблизила ее к своему влагалищу.
— Как хорошо… — прошептал Рене, чуть подаваясь вперед.
Марта быстро убрала руку и почувствовала, как все глубже уходит в ее тело упругое, гладкое, горячее и ласковое…
Сколько раз входила мужская плоть в тело этой женщины!? Тысячи, а может, и десятки тысяч раз! Были разные мужчины: у одних плоть была огромная, могучая, у других хилая и тощая. Одни хотели быстрее, другие медленнее. Одни ее жалели, другие ненавидели, третьи просто пользовались. Каждый хотел получить от нее то, что сейчас она дала Рене. Несколько дней назад, с Марко, она познала страсть, но не познала нежности. Все-таки груб был ее отец… Вчера с разбойниками она познала нежность, но не познала страсти — их ведь было семеро, и они слишком берегли ее. Да и она не могла желать их всех. Она их просто благодарила. Почти час назад, с де Ферраном, не было ни нежности, ни страсти, а только скука и равнодушие к собственной судьбе… А сейчас, когда все тело ее пылало, когда ей казалось, что она парит над землей, она познала и нежность, и страсть.
— Мне так хорошо, — прижимаясь к ней, шептал Рене. — Мне хочется, чтобы так было всегда…
Рене прогнулся, приподнялся, затем опять прогнулся и опять приподнялся… Потом еще и еще…
— Постой, постой, милый! — прошептала Марта, испугавшись, что все кончится слишком быстро. — Давай сидя попробуем…
— Как? — прошептал Рене, тяжело дыша.
— А вот как…
Марта подтянула к животу колени, приподняла с себя юношу и, усадив его на шкуру, с неожиданной легкостью перебросила его колени через свои — при этом плоть его не выскользнула из нее. Теперь они сидели, обнимая друг друга коленями, соприкасаясь животами… Марта, обхватив его спину руками, стала прижиматься всей грудью к его груди. Он мог обнять ее за плечи только одной рукой, правой, но зато левой, раненой, он мог ласкать ее большое зыбкое бедро… Эта женщина поглотила его худенькое тело, утопила его в сладком и бурном океане плоти…
— Ох, сла-а-адко! — простонал Рене. — Господи, неужели наяву все это?
— Милый, милый, милый, — шептала Марта, целуя его мелкими хваткими поцелуйчиками. У нее не было слов, чтобы рассказать Рене о том, что творится у нее в душе…