Страница 50 из 94
Образ неограниченного, могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но простое сопоставление послания с текстом царских речей к думе ставит под сомнение достоверность этого образа и нацело разрушает его. Царь жаждет всевластия, но отнюдь не располагает им. Он слишком живо чувствует зависимость от своих могущественных, знатных вассалов. За декларациями о неограниченном самодержавии и высокомерным третированием холопов-подданных скрываются страх перед «боярской жестокостью», отчаяние за будущее династии, сознание своей «ненадобности» боярам.
Вопрос о взаимоотношении монарха с боярством занимает центральное место в послании Грозного к Курбскому. Наряду с тем, многие страницы царской эпистолии посвящены «разоблачению» прошлого и настоящего Курбского[901]. Когда Сильвестр и Курлятев за их измены подверглись наказанию и в Боярской думе («сингклите») вспыхнули глубокие распри, Курбский не стал препятствовать междоусобию, а разжег его заступничеством за изменников, «...почто, — спрашивал царь беглого боярина, — имея в сингклите (Боярской думе. — Р. С.) пламяни паляща, не погасил еси, но паче розжегл еси? Где было ти советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же убо больми плевела наполнил еси!»[902]. Что за пожар возгорелся в Боярской думе и в чем заключается «злодейственный совет» ее членов бояр? В том, что крамольники-бояре «богоданнаго и рожденнаго у них на царьстве царя... отвергошася и елико возмогоша, злая сотвориша — всячески, словом и делом, и тайными умышлении»...[903]. Приведенные строки представляются наиболее откровенными во всем послании. Царь признает, что бояре «отвергошася» от него, он им «ненадобен».
На разные лады в царском послании повторяется мысль, что за непокорство и «измены» бояре достойны худших гонений, что без прочной власти все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Не все бояре «безсогласны» (непокорны) царю, а лишь друзья и советники беглого князя Курбского, повинные в новых заговорах. «Безсогласных же бояр у нас несть, — утверждает царь, — развее другов и советников ваших, иже ныне подобно бесом, вся советы своя лукавыя не престающая в ночи содевающа...»[904]. Своим противникам в Боярской думе царь недвусмысленно грозит расправой.
Основной смысл эпистолии царя к Курбскому состоял в обосновании необходимости неограниченных репрессий против боярско-княжеской оппозиции. Послание подготовило почву для опричнины и ее террора. Вся аргументация послания в конечном счете сводится к тезису о «великой» боярской измене. Боярскому своеволию царь может противопоставить лишь тезис о неограниченном своеволии монарха, выступающего в роли восточного деспота. Власть монарха утверждена богом и не может быть ограничена в пользу бояр или кого бы то ни было другого.
Царь написал свое послание Курбскому во время поездки в Переяславль и Можайск в мае — июле 1564 года. В Переяславле он гостил в Никитском монастыре, затем отправился в Можайск, отдыхал в дворцовых селах Можайского и Вяземского уездов[905]. Среди лиц, находившихся с царем в Можайске, наибольшим его доверием пользовался боярин А. Д. Басманов[906]. Не вызывает сомнения, что этот проклятый Курбским «моавитянин» был причастен к составлению царского манифеста.
По возвращении в Москву царь отправил эпистолию в Литву к Курбскому[907]. Получив ее, Курбский составил ответ, но не послал его адресату[908]. Словесная полемика перестала интересовать беглого боярина[909]. Переписка оборвалась, едва начавшись. Царь, казалось бы, мог торжествовать победу. Во-первых, последнее слово в споре осталось за ним. Во-вторых, от Курбского отвернулись даже ближайшие его единомышленники, печорские старцы. Но последующие события показали, что торжество царя было преждевременным.
Курбский страстно обличал осифлян в угодничестве передо царем и непротивлении насилию, и те не остались глухи к его упрекам.
С избранием митрополита Афанасия новое церковное руководство стало рупором боярской оппозиции внутри страны Поводом для выступления оппозиции явилось убийство воеводы князя Д. Ф. Овчины-Оболенского[910]. В силу знатность Овчина обладал неоспоримым правом на боярский титул к несмотря на молодость успел отличиться на военной службе[911]. Однажды Овчина поссорился с Федором Басмановым и обвинил его в предосудительных отношениях с царем. Подобная дерзость сильно оскорбила Грозного. Он вызвал воеводу во дворец и велел псарям задушить его[912].
В письме Курбскому царь писал, что волен казнить любого подданного. Казнь Овчины как будто бы подтверждала его слова. Но, как всегда, между теорией и практикой оказалась немалая дистанция. Произвольные репрессии монарха вызвали открытое осуждение со стороны церковной и думской оппозиции. Шлихтинг, автор весьма осведомленный, сообщает следующие подробности о выступлении оппозиции внутри страны. Некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные убийством Овчины, сочли нужным для себя вразумить царя воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка. Православному царю, заявили они, не подобает свирепствовать против людей, как против скотов. Митрополит вспомнил давнишнюю роль царского духовника и стал стращать питомца страшным судом[913].
Не зная подлинных причин выступления митрополита и бояр, Шлихтинг склонен был объяснить их тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности гибель Овчины явилась не более, чем поводом для выступления весьма влиятельных сил, добивавшихся изменения правительственного курса и прекращения террора.
Убийство князя Овчины задёло в первую очередь высшую титулованную знать. Овчина был двоюродным братом боярина князя Д. И. Немого, одного из признанных вождей оппозиции в Боярской думе. Титулованное боярство имело все основания поддержать ходатайство митрополита против репрессий.
Но вновь избранный митрополит едва ли мог решиться на открытый протест без поддержки со стороны руководящих группировок Боярской думы, которым он обязан был своим избранием. Среди старомосковской знати, занявшей господствующее положение в думе с начала 60-х гг., наибольшим весом пользовались две группировки: бояре Захарьины и конюший И. П. Федоров-Челяднин со своею родней. Захарьины ни разу не поручились за опальных бояр, даже когда опала коснулась их ближайших родственников Шереметевых. Напротив, конюший Федоров выделялся среди старомосковских бояр как последовательный противник репрессий. Именно он возглавил ту группировку в думе, которая добилась освобождения из тюрьмы боярина И. В. Большого Шереметева. Позже он участвовал в освобождении на поруки опальных бояр И. П. Яковлева и князя М. И. Воротынского. На причастность Федорова к выступлению оппозиции в 1564 г. указывают некоторые косвенные данные. Как раз в 1564 г. жена конюшего отказала в монастырь древнее родовое гнездо Челядниных село Кишкино-Челяднино в Коломенском уезде, а также родовую вотчину село Богородицкое в Юрьевском уезде[914]. Таким путем конюший рассчитывал обеспечить семью на случай катастрофы.
901
Царь не жалеет бранных эпитетов и крепких выражений для Курбского и всего его рода. Отец боярина и его деды все изменники. Послание беглеца к царю — сплошной «извет»: боярин писал «злобесным своим собацким умышлением», «еже подобно псу лая или яд ехидны отрыгая», (Послания Ивана Грозного, стр. 61). Курбский грозил Ивану тем, что не явит больше ему своего лица до дня страшного суда. «Хто же убо желает такова ефиопьска лица видети? — отвечает царь. — Где же убо кто обрящет мужа правдива, иже серы очи имуща?» «Моавитин же и аммонитин — ты еси!». (Там же, стр. 57, 62).
902
Послания Ивана Грозного, стр. 20. (Курсив наш. — Р.С.).
903
Послания Ивана Грозного, стр. 19. (Курсив наш. — Р.С.
904
Послания Ивана Грозного, стр. 20. (Курсив наш. — Р.С..
905
ПСРЛ, т. XIII, стр. 383—384.
906
Разряд 7072 (1564) г. — РИБ, т. XXII. стр. 384.
907
Как помечено в тексте царского послания Курбскому, «крепкая заповедь» изменнику была дана 5 июля 1564 г. в граде Москве. На самом деле в этот день царь еще находился в Вышгороде и в Москву явился лишь через три дня.
908
Курбский. Сочинения, стр. 113—116, 135—136. Второе послание царю было отправлено в Россию в сентябре 1579 года вместе с третьим посланием. (Там же, стр. 154, 160). Объясняя причины, помешавшие ему раньше ответить на первое послание царя, Курбский писал: «аз давно уже на широковещательный лист твои отписах ти, да не возмогох послати, непохвального ради обыкновения земель тех, иже затворил еси царство Руское, ...аки во адове твердыни...» (Там же, стр. 135).
909
В июле 1564 года Курбский получил от Сигизмунда-Августа во владение богатейшее королевское имение город Ковель, а осенью принял непосредственное участие в войне с Россией. Как справедливо отметил Н. Андреев, русские летописи не без основания называли поведение Курбского в Литве предательским. (См. Н. Андреев. Указ. соч., стр. 428).
910
Шлихтинг пишет, что после гибели Овчины царь в продолжение почти шести месяцев оставался в спокойствии, а затем ввел опричнину. Следовательно весь эпизод произошел летом 1564 г., т. е. тотчас после возвращения Грозного в Москву в начале июля месяца.
911
В 1560 г. кн. Овчина участвовал под начальством Курбского в походе на Вольмар, во время которого он разгромил отряд ливонских рыцарей. В Полоцком походе он служил в царской свите и «ездил за государем», затем находился в отряде боярина кн. М. П. Репнина в Великих Луках с марта 1563 г. (См. Разряды, лл. 217 об, 232 об, 272 об, 275, 288 об, 302 об, 303, 303 об; Псковские летописи, т. II, стр. 240; Витебская старина, т. IV, стр. 39).
912
Шлихтинг. Новое известие, стр. 16—17.
913
Шлихтинг. Новое известие, стр. 17—18.
914
См. С. Б. Веселовский. Монастырское землевладение в Московской Руси во второй половине XVI в. — «Исторические записки», т. 10, стр. 106.