Избранное

— Я к вам обращаюсь, — повторяет Шева чуть громче и строже, — слышите?

— Мне жаль ваших дивных, прекрасных глаз, барышня, — слышит Алик приглушенный хриплый голос, — но раз вы сами их не цените, почему я должен их ценить? Они вам, видно, ни к чему… Так, что ли, барышня?

От негромкого крика Шевы, от поднимающегося в троллейбусе шума и толкотни у Алика непроизвольно закрываются глаза и голова уходит в плечи. Ему чудится, что все в троллейбусе смотрят теперь на него.

— Позор, позор! — кричит кто-то на задних сиденьях. — Троллейбус полон людей, и все испугались одного выродка.

— Ну да, — подхватил второй, — он же залез в карман к другому, не ко мне…

— Раз вы такой герой, почему не заступились?

— Один в поле не воин. Вот если бы все, дружно…

— Почему же вы в самом деле не устроили митинг, не поставили на голосование?

— Ничего умнее не могли придумать?

— Кто эта девушка?

— Видать, не из пугливых.

— А что она доказала своим героизмом? Получила ножом в бок… Чуть не лишилась глаз!

— А? — Алик словно пробуждается от сна.

Он только теперь замечает, что троллейбус стоит, парня в клетчатом пальто уже нет, а к переднему сиденью у выхода не подступиться. Все же он туда протискивается. Прислонив голову к окну, с полузакрытыми глазами, будто у нее уже недостало сил совсем сомкнуть их, лежит Шева. На сером шерстяном платье и светлой подкладке ее расстегнутого пальто в нескольких местах темнели пятна крови.

Алик тихо шепчет:

— Шева…

Шева широко раскрывает глаза и удивленно оглядывается, как бы пытаясь вспомнить, где она, что случилось, почему вокруг нее столпилось так много людей.

— Шева…

Алик нагибается и прикасается губами к ее похолодевшей, бессильно свисающей руке. Шева, отняв голову от окна, вскрикивает:

— Не смей ко мне подходить, трус!

У открытой двери троллейбуса Алик натыкается на людей в белых халатах. Он уступает им дорогу и тут же чувствует, что со всех сторон его толкают к выходу, как толкали, вероятно, несколькими минутами ранее к этому же выходу парня в зеленой шляпе, которого он, выйдя из троллейбуса, увидел сидящим в открытой коляске черного с широкой красной полосой милицейского мотоцикла. Алик старается пройти незамеченным, но сидящий в милицейской коляске, чудилось потом Алику, показывает на него рукой. Это могло означать: «Почему только меня? Почему вы и его не задерживаете?»

Когда из троллейбуса выходят санитары «скорой помощи» с Шевой на руках, Алик поднимает воротник своего пальто и отходит в сторону, но, услышав шум включенного мотора, одним прыжком пересекает полосы яркого света зажегшихся фар и стучится к шоферу в кабину:

— Из какой больницы?

Потом он всю ночь просидел у телефона и не переставал звонить в больницу.

— Дорогой товарищ, — отвечал ему оттуда заспанный девичий голос, — сколько же можно звонить? Я вам сказала, что при необходимости мы вам сразу дадим знать. Покуда нет никаких причин волноваться.

— Простите…

Но не проходило и получаса, как он снова звонил, и хотя дежурная просила не досаждать частыми звонками, вновь уверяя, что операция прошла удачно и нет оснований тревожиться, Алик все равно не переставал звонить.

На рассвете, когда еще видно было ночное облако, за которым скрылась луна, Алик уже был в больнице. Он слонялся под окнами красного пятиэтажного хирургического корпуса и при каждом скрипе наружной двери отходил в сторону, словно желая удостовериться, не присутствовал ли вышедший оттуда при вчерашнем происшествии в троллейбусе.

Стрелки сонных электрических часов на каменной арке приблизились к семи. Через два часа начнутся лекции, а после лекции за ним явится отцовская машина, чтобы отвезти на дачу. Почему отец так настаивал, чтобы его день рождения справляли на даче, Алик не мог понять. Неужели только потому, что Мара предложила снять на вечер, как теперь принято, зал в «Савойе» или «Гранд-отеле», неужели только из желания поступить ей наперекор? На отца это похоже. Единственное, чего Мара добилась у отца, было то, что ей одной доверил он разослать приглашения, и это означало — без ее разрешения Алик не имел права никого звать.

— Ты думаешь, что папа пригласил всех, кого ему хочется… Ты еще молод, Алик, чтобы все понять.

И все же, как она за ним ни следила, ему удалось разослать приглашения почти половине класса… И конечно, каждый из них сегодня спросит: «Где Шева?» Что он им на это ответит?

Застыв в раздумье под окнами больничного здания, Алик вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. В дверях хирургического корпуса стояла молодая белокурая девушка и от утренней осенней свежести куталась в накинутый на плечи накрахмаленный белоснежный халат.

— Вам здесь кто-нибудь нужен?

— В четырнадцатую палату этой ночью доставили раненую… Ее фамилия Изгур, Шева Изгур. — Алик протянул ей заклеенный конверт: — Будьте любезны, передайте ей.

— В четырнадцатую, говорите? — переспросила девушка, между тем как ее узкие глаза под длинными ресницами, улыбка на влажных пухлых губах, обнаженные смуглые плечи под слегка соскользнувшим халатом, казалось, спрашивали: «А вы завтра придете?» — и не спеша, будто и впрямь ждала ответа на свой незаданный вопрос, исчезла за дверью.

Чем дольше девушка задерживалась, тем сильнее крепла в Алике надежда, что вот-вот увидится с Шевой. Он выскреб из кармана все монеты и стал гадать — почти все они падали так, как он задумывал, гербом кверху. Какая жалость, что магазины еще закрыты… Может, заскочить в аптеку напротив? Там может найтись флакон духов «Красная Москва». Да, он, конечно, так и сделает — девушка заслужила такой подарок. Но почему же ее так долго нет? Дежурная, не иначе, запретила пропускать кого-нибудь в палату, и Шева пишет ему письмо…

Первое, что ему бросилось в глаза при виде девушки, появившейся в дверях, было письмо, которое та держала в протянутой руке. Это было его письмо, нераспечатанное. У Алика перехватило дыхание.

— Что случилось? — он схватил ее за руки. — Что случилось?

Девушка высвободила свои руки, положила нераспечатанное письмо на карниз окна и сухо сказала:

— Она просила передать вам, чтобы вы ее больше не беспокоили. — И перед тем как закрыть дверь, девушка подняла на него потемневшие и ставшие вдруг злыми глаза, словно хотела добавить: «И меня попрошу больше не беспокоить».

Когда он уже был у самых ворот, ему вдруг почудилось, что девушка, закрыв за собой дверь, сказала «Трус!», что во всех окнах третьего этажа, где лежит Шева, тычут на него пальцами.

На углу Даниловской площади Алик сел в такси и всю дорогу до самого института на Моховой не переставал повторять про себя: «Ладно, мы еще посмотрим… Подумаешь, в самом деле… Таких, как ты, знаешь… Только бы я захотел… Погоди, ты еще мне поклонишься… Думаешь, в самом деле… Стоит мне только захотеть…»

V

Заросшей тропинкой спускаясь к низкому берегу реки, Алик продолжал восстанавливать в памяти дальнейшие события последних суток, события, которые теперь казались такими далекими и давними, что трудно было вспомнить все подробности. Почему он вчера при выходе из театра не сел в такси? Очередь, что ли, была слишком велика или троллейбус подоспел к минуте?

В троллейбусе, это он помнит твердо, не встретили они ни одного знакомого. Значит, о том, что там произошло, никто из пассажиров не мог рассказать никому из его класса. Поэтому, когда к назначенному часу, указанному в приглашениях, за накрытыми, празднично сервированными столами не оказалось выпускников десятого «В», ему и в голову не пришло, что это имеет отношение к происшествию в троллейбусе. Алик искал и находил совсем другие объяснения — что-то случилось с электричкой или неожиданно испортился паром, и все застряли на том берегу реки. Но когда в дверях террасы появился буднично одетый и хмурый Логунов, он тотчас же почувствовал, что никто, кроме Бориса, сегодня не придет. Все же он ждал, что Борис подтвердит это, ждал и боялся. Но когда Логунов затеял вдруг с его отцом разговор об институте, о заводе, он как бы уверил Алика, что отсутствие здесь одноклассников связано с его поступлением в институт. Зависть! Ему завидуют! Вот почему для него явилось такой неожиданностью, когда в леске вдруг услышал позади себя: «Трус!» Но Борис ошибается, если полагает, что все ему так просто сойдет, что Алик смолчит. Он сейчас проучит Бориса так, что тот вовеки больше не посмеет бросаться такими словами… И вообще, кто такой этот Борис, что явился учить его?.. Вмешиваться… И как быстро успела она всем растрезвонить!.. Ясно: Шева хочет унизить его в глазах товарищей. И весь гнев, который накопился в нем против Бориса и грозил каждую минуту разрешиться дракой, вдруг обратился против нее, против Шевы. Его, пытался Алик себя уговорить, уже совершенно не трогает ее состояние после операции, хотя знал — только желание узнать от Бориса что-нибудь о Шеве удерживало его до сих пор от того, чтобы пустить в ход кулаки.