Страница 98 из 129
Но Чуи упирался и протягивал мне свои руки. Он убеждал меня, уверяя, что они ему ни к чему, ему, мол, без них будет даже легче. Он якобы знал когда-то Кузнечика, прекрасно обходившегося без обеих рук. Пришлось мне на него даже прикрикнуть. В конце концов мы обнялись и заплакали! Чуи как будто успокоился и воспрянул духом.
Ночью подул ветер. Здесь, на воде, он был особенно силен. Сразу похолодало. Мы пытались согреться, прижавшись друг к другу. Чуи, вконец обессилев, откинулся на спину: он потерял сознание. У нас, Кузнечиков, лишь тот, кто обречен и чувствует близость смерти, ложится на спину, и потому я очень встревожился. Я пощупал его лоб, положил ему руку на грудь, чтобы узнать, теплится ли еще в нем жизнь. Потом стал трясти его, звать. Как бы в ответ на мои старания, Чуи очнулся. А ветер все громче свистел и завывал над волнами. Я обрадованно прошептал:
— Может быть, этот ветер унесет нас к берегу. Может быть… Может…
Сам не помню, как заснул. Но во сне я видел, как мы с Чуи пристаем к берегу.
Утром где-то совсем рядом раздался оглушительный шум, похожий на гром. Я с трудом открыл глаза. Меня ослепил солнечный свет. Я повернул голову, и шея заболела так, словно по ней провели пилой. И вдруг — о чудо! — я увидал берег и высокую зеленую траву. Выходит, наш Плот — уж и не знаю когда — подплыл к берегу. Значит, это было не Открытое Море, а просто-напросто большая заводь. А гром, который я услыхал при пробуждении, был вовсе не гром — это перекликались, болтали и ссорились местные жители, наслаждавшиеся ясным солнечным днем.
Я подполз к Чуи и попытался растолкать его. Но он, не шелохнувшись, лежал застывший и бездыханный словно мертвец. Пришлось выстукивать его грудь, чтобы уловить хоть малейшие признаки жизни. Да, он еще дышал. Я набрал в рот воды и прыснул ему в лицо. Чуи чихнул раз, потом еще трижды. Очнувшись и даже еще не открыв глаз, он сразу заголосил и запричитал. Но тут я указал ему на зеленый берег. Чуи уставился на него, вытянув шею, потом испустил торжествующий вопль. Вот оно — наше спасение. Мы тотчас почувствовали себя бодрее.
Однако лишь в конце дня Плот наш пристал к берегу, и мы смогли высадиться на сушу. Я ухватился за нависший над водою стебель и перебрался на берег. Чуи последовал моему примеру. Мы расставались с водной стихией без всякого сожаления.
И вот мы оба стоим на твердой земле. За спиною у нас опустевший Плот, легонько покачиваясь, плывет себе дальше по воле ветра и волн. Ах, наш Плот, наш верный корабль, прощай навсегда!..
Я наклонился и начал щипать траву. Чуи уже давно уткнулся в зеленые листья. Сейчас, даже если бы небо обрушилось на землю, он бы этого не заметил. Здешние травы, увы, были из тех, что растут у самой воды — жесткие, жилистые и горьковатые на вкус. Раньше я и глядеть бы на них не стал, а теперь казалось, будто вкуснее нет ничего на свете. Да, поистине с голоду и землю начнешь грызть!
Покуда мы ели, уже стемнело. Осторожность, как говорится, — сестра Мудрости; мы решили отойти подальше от берега: неровен час хлынет дождь или случится прилив, и нас смоет в воду. Лишь взойдя на высокий холм, поросший травой, мы почувствовали себя в безопасности и тотчас уснули мертвым сном.
На другое утро я забрался на колючий цветок травы Сыок — надо было обозреть с высоты окрестность и определить, куда занесла нас судьба. Итак, мы попали на Остров; был он, правда, довольно большой, но весь покрыт грязью и илом. И росла здесь одна лишь болотная трава. Впрочем, к середине Остров слегка повышался, и там было вроде посуше, но рос там, увы, только Дурнишник с яркими желтыми цветами. Островитяне жили в топкой грязи, да и было-то их совсем немного. Семьями, насколько мог я судить, обзавелись одни Жабы. Прочие оставались холостыми и незамужними: молодцы-лягушки Эньыонги и Тяутянги, длинноногие прыгуны, квакша Няйбен, величавая лягушка Ком и змееныш Маунг. Может, кроме них, там был и еще кто-нибудь, да только они так извозились в грязи, что казались все на одно лицо — поди разбери, кто где — да еще с первого взгляда!
Остров, в общем-то, находился не так уж и далеко от материка. Попасть туда можно было, переправившись через Болото и неширокую Протоку. Но местным жителям дорога эта казалась очень длинной и трудной: никто из них никогда не покидал Острова, и сюда ниоткуда не доходили даже самые запоздалые новости. Целыми днями здешние земноводные болтали, переливая, как говорится, из пустого в порожнее, или сотрясали воздух бесконечными спорами о том, скоро ли пойдет дождь. Всю жизнь они только и ждали дождя. Да и не мудрено — ведь в дождь земля и ил размокают, и тогда в этом месиве легче добыть себе пропитание. У каждого было, понятно, свое мнение, и все говорили разом, никто никого не слушал, никто ни с кем не соглашался, гвалт стоял ужасающий. Кто не слыхал их, тому никогда не понять, что такое настоящий галдеж. Взять хотя бы здоровяка Эньыонга: он как раздует брюхо, разинет пасть да гаркнет — у всей округи в ушах звенит, а сам считает, будто беседует вполголоса.
Мы с Чуи, решив обойти Остров, давно уже двинулись в путь; со всех сторон доносились до нас голоса его обитателей, но до сих пор мы так никого и не встретили. Наконец на глаза нам попался змееныш Маунг. Он тоже нас заметил. Точнее, он сам выполз на нас из травы. Он весь извивался и бил по земле хвостом, но все равно испугаться Маунга мог разве что младенец. Общеизвестно ведь, что Маунги не опасней соломенного жгута. Никто никогда не слыхал от Маунгов ни слова, иные даже считают их немыми, но они просто немногословны. Целыми днями они плещутся в воде, подкарауливая добычу, и стоит лишь зазеваться какому-нибудь Комарику или жучку Бео, как Маунг тотчас проглотит его. Но случается этим змеям месяцами жить впроголодь. Вот и сейчас Маунг был явно голоден. Услыхав наши шаги, он сперва подполз поближе, а потом высунулся из травы и изготовился к броску. Но, увидав, как велики мы ростом, какие острые шипы у нас на ногах, какие могучие челюсти, короче — поняв, кто мы такие, он убедился, что мы ему не по зубам, и, скромно потупясь, отвернулся и уполз прочь.
Затем нас увидел Няйбен. А они все неимоверно расторопные, и этот Няйбен, конечно же, не являлся исключеньем из правила. Он тотчас велел Эньыонгу, который был у них за глашатая, обойти весь Остров и кричать во всеуслышанье, что, мол, в их Земноводном царстве объявились диковинные незнакомцы.
И началось. Они притащились все как один. Глядя на их волочившиеся по земле пустые животы и осоловевшие голодные глаза, я сразу понял, зачем они пожаловали. Дело было вовсе не в любопытстве и, уж конечно, не в гостеприимстве. Они хотели узнать, во-первых, нет ли у нас какой-нибудь Еды и, во-вторых, не годимся ли мы сами в пищу. Но, видя, как мы сильны и отважны, оценив наши крепкие панцири и грозное оружие, они расползлись кто куда.
Здесь давно уже не выпадали дожди, и стали пересыхать их лужи и топи. К тому же вода у берегов, если долго не бывает дождей, становится чистой и прозрачной как слеза. На вид-то это, конечно, красиво, да только никакая живность в чистой воде не водится, и потому здешний люд вконец изголодался. Так уж всегда бывает: нужда и бедность наводят нас на мрачные мысли и ожесточают сердца. Островитяне не знали, на ком бы им отыграться. До неба далеко, да и как его заставишь пролить дождь? Правда, однажды, давным-давно, в палящую засуху некая Пресветлая Жаба добралась, как нам достоверно известно из сказки, до самых Небесных чертогов и учинила там, требуя дождь, такую бучу, что сам Властелин Неба перепугался, объявил ее своей тетушкой и обещал по первому ее требованию посылать на землю дождь. Отсюда-то и пошла примета: если Жабы с Лягушками поднимают крик, жди дождя. Хотя, конечно, случается даже им кричать впустую.
Вот и сейчас потомки той самой Пресветлой Жабы напрасно драли глотки. Они кипятились и спорили друг с другом, придираясь к каждому слову. Брань и крики на Острове не умолкали: тут заимодавцы честили своих должников, там сплетники перемывали чужие косточки, рядом лентяи и трусы сами пели себе хвалу — все кому-то о чем-то кричали, били себя в грудь, топали, плевались, размахивали руками. В конечном счете все крики и споры сводились к одному: когда же, когда наконец пойдет долгожданный дождь? И само собою, они ничего не могли решить…