Страница 95 из 129
Вот она: «Однажды, вскоре после того, как он зажил своим домом, Брат вышел прогуляться в Огород. Облюбовав местечко под огромным раскидистым кочаном Капусты, он вдруг увидел прямо над собой птицу Титьтьое, склевывавшую червей с капустных листьев. Кто знает, нарочно ли, нет ли, но Титьтьое справила нужду прямо на спину Брату. Брат расправил крылья, взлетел и начал ругать на чем свет стоит… неизвестно кого. Он и впрямь не ведал, кто виновник случившегося: ведь в ту минуту он глядел не вверх, а вниз. А Титьтьое как ни в чем не бывало тотчас полезла за добычей в самую глубь кочана, наружу торчал лишь ее хвост.
Но, услыхав бранные слова, она глянула на землю, увидела Брата, и началась перебранка между Кузнечиком и Птицей. Пострадавший обвинял виновницу в осквернении своей спины, а она утверждала, будто он возвел на нее напраслину. (Брат не сумел предъявить никаких веских улик; он, прежде чем затевать тяжбу, очистил свою спину.)
И поскольку ни одна из сторон не шла на уступки, дело можно было решить лишь Поединком. Титьтьое была птица не из последних — величиною с косточку в сердцевине плода хлебного дерева Мит, перья у нее черные с белыми отметинами, ноги высокие и тонкие, как благовонные палочки, клюв острый, изогнутый, будто лапшинка. Впрочем, и мой Средний Брат тоже был молодец хоть куда: зубы острые как ножи, на ногах смертоносные кривые шипы, полоснешь такими по шее — и головы как не бывало. Долго бились они на равных, потом Птица все-таки стала брать верх. Брат втянул голову в плечи и побежал. А Титьтьое погналась за ним следом. Брат бежал изо всех сил, он боялся, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Но Птица летела над ним и долбила клювом по голове. Брат совсем потерял голову от страха, то и дело спотыкался и падал. А Титьтьое, не зная пощады, гналась за ним и клевала его. Временами Брату казалось: вот она, смерть, настигла его посреди дороги. Он вконец обессилел и еле волочил ноги, но Птица и тут не отстала. Она клевала и била его, покуда он не дополз до дома. Укрывшись наконец под землею, он увидал, что истекает кровью, а перебитые ноги его висят как плети.
Он рухнул без чувств, а когда пришел в себя, не мог понять, сколько дней провалялся в беспамятстве. С тех пор, стоит ему услышать за дверью шум ветра, он забивается в угол от страха, думая, будто это Титьтьое прилетела по его душу. Днем он не смеет выходить из дома. И, как бы ни терзал его голод, он лишь с наступлением темноты решается, высунувшись за дверь, пожевать торчащие рядом жухлые травинки. От всего этого здоровье слабеет. С каждым днем он чувствует себя все хуже и хуже…»
Брат так волновался, рассказывая свою историю, что ему сделалось дурно. И я грешным делом подумал: если ничего не изменится, дни его сочтены, и смерть для него, пожалуй, будет избавлением от всех страданий и мытарств.
Наконец ему вроде бы полегчало. Я же, признаться, не знал, что сказать ему, развлечь его шутками я уже не надеялся — того и гляди, опять упадет в обморок или еще хуже…
Я вышел на Луг, нарвал самой свежей и сочной травы, связал ее в сноп и отнес Брату. Потом, подобрав в уме подходящие к случаю утешительные слова, дождался, пока он совсем не пришел в себя, успокоил его и стал расспрашивать о подробностях Поединка:
— Почему же вы, дорогой Брат, не легли тогда на спину и не пустили в ход могучие задние ноги? Отбиваясь ими от Птицы, вы могли бы оставить неприятеля с носом!..
Кажется, он даже не слышал меня и лишь из вежливости покивал головой.
Молча покинул я его жилище. Признаться, я не знал, что и думать. Нет, какой из него спутник для Дальних Странствий, если его пугают просто сказанные во весь голос слова! И кем сказанные — его же Младшим Братом!..
Я пошел к Старшему Брату.
Вот у кого был прекрасный дом. Еще издали он радовал глаз. Впрочем, я издавна знал за Братом тягу к роскоши, к изысканной кухне и дорогой утвари, к торжественным церемониям и чинопочитанию — короче, ко всему, что дает нам Богатство и Знатность.
Я, как положено, поклонился Старшему Брату. Но лицо его оставалось сердитым и хмурым.
— О дорогой Брат, — сказал я, — простите, но мне после долгой разлуки очень хотелось повидаться с вами. Вы ведь еще не знаете, сколько опасностей и преград поставила на моем Жизненном Пути судьба, укоротившая мои усы. Я вернулся издалека и сразу явился засвидетельствовать вам свое почтение. Отчего же вы холодны и неприветливы, как камень?
— Ишь ты, златоуст! — язвительно отвечал Брат. — Пришел, говоришь, засвидетельствовать свое почтение?
— Да, — сказал я, — и все эти годы всюду, куда ни заносила меня судьба, я помнил о вас, моих Единокровных Братьях.
— Ха-ха-ха! — расхохотался он. — Отчего ж ты, малявка, явился сперва не ко мне, Старшему, а к этому паралитику… гм-гм… К Среднему Брату? Неужели у тебя память отшибло и ты позабыл закон Старшинства и всякие приличия? Берешься за Важное Дело не с головы, а с хвоста!
О небо, он сердится из-за того, что я пренебрег законом Старшинства! И рожа такая надутая — ну прямо куль с песком. Я совсем уж собрался ответить ему как следует. Сами понимаете, мне ли, повидавшему Свет, столько пережившему и совершившему, вдаваться в подобные мелочи — кто, кому и когда должен нанести визит?! Но, вспомнив, что я пришел сюда поговорить по поводу Дальних Странствий, я подавил в себе обиду и отвечал вежливо, как ни в чем не бывало:
— О мой дорогой Старший Брат, я помню правила и приличия. Ведь наш дорогой Средний Брат тяжело болен, да и живет он рядом со мною, поэтому я заглянул к нему раньше. Надеюсь, вы мне простите невольную эту обиду?
Но он ничего не простил и был по-прежнему мрачен.
— Где ты болтался все эти годы? — спросил он меня с раздражением.
— Я путешествовал.
— A-а, стало быть, торговал в чужих краях. Ну и как, много нажил деньжат?
— Что вы! — улыбнулся я. — При чем здесь торговля? Путешествуют, чтобы увидеть дальние страны. Это расширяет наш Кругозор и обогащает Ум.
Он снова расхохотался:
— Ну и ну! Тащиться за тридевять земель и не урвать куска пожирнее — зря только ноги бить. Если все вот так разбредутся — кто куда, — кому же тогда оберегать могилы предков, кто будет воскурять им благовония и приносить жертвы? И что за время такое?! Каждая личинка норовит податься в чужие края! Все перевернуто с ног на голову! Хоть записывайся в рачье семейство; они, хотя и носят на башке собственное дерьмо, да, может, еще чтут родственные обычаи?! А ты, ты знаешь кто? Выскочка и болтун!
Я возмутился, но виду не подал, лишь усмехнулся презрительно. Добро бы еще все это говорила моя Матушка. Но она-то меня понимает и только порадовалась, услыхав о моем решении. Да и наши предки, уверен я, отвергли бы Кузнечика, который всю жизнь сидьмя сидел на своем пятачке земли, палец о палец не ударив во имя благоухающей Славы. Ведь Настоящая Слава становится достоянием и украшением всего рода. Старший мой Брат еще молод, а говорит и мыслит как дряхлый старец, стоящий одною ногой в могиле.
Нет, я должен был высказать свое мнение! И я сказал:
— О мой дорогой Старший Брат, я знаю все, что знаете вы. Но мне известно и то, о чем вы не имеете ни малейшего представления. Я знаю, всякий, кто хочет развить свой ум, должен, не жалея ног, странствовать по Свету, все постигать и всему учиться. Не зря наши предки говорили: «Кто день в дороге провел, ума нажил». Вовсе они не завещали нам сидеть по своим углам. И еще я знаю вот что: у тех, кто торчит безвыходно в своей норе, тускнеет и притупляется ум, они вечно несут околесицу, пустословят, корят всех и вся. Поэтому я и пришел пригласить вас отправиться вместе в Дальние Странствия.
— Да ты что, поучать меня вздумал?! — заорал Брат. — И как у тебя только язык повернулся?!