Четвертый Дюма

Господин Власаки пришел за нами в гостиницу. Он снова был не в духе и выбранил нас. Мы собрали корзины, их уже осталось только две — в пятнадцать лет наш брат болгарин так наворачивает черствый хлеб с бастурмой, что только за ушами трещит.

Сели на пражский поезд, который на этот раз тронулся без опоздания. Там опоздание поезда считается чрезвычайным происшествием. В Прагу приехали вечером. Шел проливной дождь, и потому город произвел на нас удручающее впечатление — почти пустынные улицы, мокрые фиакры, съежившиеся на козлах сердитые бородатые извозчики. Остановились мы снова в дешевой гостинице. На этот раз господин Власаки с нами не расставался. Видно, венские кутежи поуменьшили его возможности. Он предупредил, что завтра часов в десять поведет нас к бай Иречеку, и потому нам нужно привести себя в порядок, почистить башмаки, чтобы произвести на него благоприятное впечатление. Когда он ушел, мы с Оником достали рекомендательные письма, повертели в руках, но уж больно хотелось узнать, что там написано. Недолго думая, мы их распечатали над паром кипевшего на газовой плите чайника.

Оник предусмотрительно захватил с собой из Пловдива сургуч. Я бы никогда не догадался, но армянская голова в этом отношении намного дальновиднее болгарской. Возможно, читатель спросит, что заставило нас вскрыть письма. Дело в том, что болгарин любопытен по природе, он хочет знать больше того, что ему положено, и армянин мало чем отличается от него. А это и понятно, ведь тот и другой народ проживают почти на одной географической широте и почти одинаково страдали от османского ига.

Вот что сочинили отец и пан Маржо в своем письме.

Дорогой бай Иречек!

Надеемся, что это письмо застанет Вас в полном здравии и благополучии. Вы едва ли помните, но мы с Вами знакомы. Во время Вашего посещения Казанлыка летом 1882 года в бытность Вашу министром народного просвещения Княжества мы с Вами съели, если Вы соблаговолите вспомнить, жаренного на вертеле и фаршированного по-казанлыкски ягненка. Было это на поляне у речки Тунджа. Там собралось избранное общество, местная знать, и Вы тогда сказали что такой вкусной овцы никогда не ели (все очень смеялись, что Вы так выразились, но Вы были совсем молодым человеком и еще не благоволили хорошо выучить болгарский). А эту овцу приготовила моя благоверная супруга Фанка, и она может прислать Вам, если пожелаете, рецепт приготовления. А сейчас несколько слов о том, по какому поводу сие письмо, о чем коленопреклоненно умоляю вас, любезный бай Иречек. Моему шалопаю — сыну Петру, исполнилось пятнадцать лет. Здесь, в Казанлыке, он не может получить подобающего образования, как бы мне хотелось. Нам, как фабриканту, производителю известного Вам единственного в своем роде розового масла и гераниевого тоже, хотелось бы видеть своего сына экономистом, с тем чтобы, когда он войдет в пору и возьмет в свои руки дела, а он у меня единственный наследник, не тыкался вслепую. По рекомендации местных образованных болгар мы остановили свой выбор на Пражском коммерческом училище. Нам известно, что в настоящее время Вы профессор в Вене, но не перестаете интересоваться чешскими делами и в Праге пользуетесь большим влиянием. Так что уж мы бы хотели просить Вас, любезный бай Иречек, сделайте милость, походатайствуйте за моего шалопая. Вы уж извините за это наше слово, но такая у нас казанлыкская мода, так что Вы уж пособите, чтобы и он втиснулся в ряды вышеупомянутого Коммерческого училища, о котором у нас наилучшие рекомендации.

В надежде, что Вы не откажете нам в нашей просьбе, остаемся, бай Иречек, с нашим глубочайшим почтением.

Пеню Димитров,

производитель розового масла.

P. S. С моим шалопаем посылаем Вам, бай Иречек, пятнадцать флакончиков с вышеупомянутым розовым маслом. Конечно, не бог знает что, но примите их в знак искреннего уважения к Вам, ведь Вы столько лет служили Болгарии и продолжаете ей служить (так говорят все, кому Вы помогли), а мы, болгары, бай Иречек, этого не забываем.

Если Вы пожелаете, могу прислать Вам и рецепт приготовления ягненка а-ля Фанка. Может быть, Ваша супруга воспользуется этим рецептом.

П. Д.

Письмо в целом мне понравилось. В нем чувствовалось влияние пана Маржо. Отец, например, никогда не говорил «Вы», а тут еще и «благоволите», «сделайте милость» и тому подобные кривляния. Хотя, кто знает, может, так и надо. Только не понятно, зачем он несколько раз обозвал меня шалопаем… И еще меня удивили эти пятнадцать флакончиков. Не слишком ли много? Бай Иречек человек богатый, профессор, ему и пяти хватит. Я достал подаренную отцом бритву — на лице у меня уже пробивалась жесткая и черная, как у всего нашего рода, щетина — и осторожно соскоблил «надцать», чуть подрисовал, чтобы получилось «пять». Такая операция не представляла для меня трудностей, так как я еще в гимназии научился подделывать почерк отца. Затем сургучом, который захватил с собой Оник, мы снова запечатали письма. Все сделали наилучшим образом, так что и опытный детектив не догадался бы. Было уже поздно, когда, довольные собой, мы легли спать. Так прошел наш первый день, точнее первая ночь в Праге. Наутро стали собираться к господину Иречеку, пришили к школьным мундирам чистые подворотнички, надраили обшарпанной дорожкой из нашего номера ботинки (мы их не чистили от самой Софии). Когда же пришел господин Власаки, каждый из нас чинно, с невинным видом сидел на своей кровати и держал в руках письмо. Сели мы на трамвай — и тут имелось это чудо, — видно, у господина Власаки уже не было денег на фиакры и фаэтоны. Вышли в районе Старе-Место и спросили, где находится дом профессора. Нам сразу же показали. Видно, профессора здесь пользовались известностью, как у нас трактирщики. Дом был старый, трехэтажный с высокой крышей. Мы позвонили. Открыла экономка Иречека, седая пожилая женщина. Она спросила, кто мы такие и назначил ли нам пан профессор встречу. При слове «профессор» она, казалось, готова была растаять от блаженства. Господин Власаки ответил, что мы болгары и сообщить о своем визите не могли, потому что приехали только вчера вечером. Узнав, кто мы такие, экономка ни о чем больше не расспрашивала и поднялась наверх положить профессору. Очень скоро она вернулась и казала: «Пожалуйста, проходите, профессор ждет нас. Только прошу вас, будьте кратки, у него срочная работа». Мы поднялись по лестнице в приемную, господин Власаки взял письма и вошел в кабинет. Обитая кожей дверь плотно затворилась за ним, и мы, сколько ни напрягали слух, ничего не могли услышать. А если бы даже и услышали, то едва ли бы поняли, простоватые пятнадцатилетние парни, желторотые воробьи. Но болгарин любопытен, я снова повторяю это. Стали мы рассматривать картины на стенах. В основном это были портреты очкастых бородачей, очевидно, родственников профессора. Один даже показался мне знакомым. Такой же портрет висел в физическом кабинете нашей казанлыкской гимназии. Только я напрягся, чтобы вспомнить, кто это, как дверь распахнулась и из кабинета вышел господин Власаки, улыбающийся до ушей, а за ним высокий худощавый господин с длинной рыжеватой бородой. «Об этих ли молодых панах идет речь?» — спросил он, протягивая нам руку. Мы почтительно пожали ее и вытянулись в струнку, сразу же почувствовав, что с таким человеком следует разговаривать только стоя. Немного коверкая болгарские слова, он стал расспрашивать о Пловдиве и Казанлыке, видимо, ему были знакомы эти города; сказал, что прочел письма и постарается помочь нам, т. к. в Коммерческом училище у него есть кое-какие связи. Только мы должны пообещать, что будем дисциплинированными и прилежными и не подведем его. Мы пообещали, поклонились и хотели поцеловать ему руку, но он не дал и сказал, чтобы мы снова пришли через неделю, за результатом. Господин Власаки поспешил вывести нас из прихожей, но в дверях профессор вдруг легонько коснулся моего плеча и шепотом спросил: «А ты напишешь отцу, чтобы он прислал мне рецепт?» — «Какой рецепт?» — я сделал вид, что ничего не понимаю. — «Овцы а-ля Фанка, — улыбнулся Иречек. — Ты напиши, он знает». Я пообещал и только тут вспомнил про флакончики с розовым маслом. Достал их из кармана и протянул ему, но он отвел мою руку. «Я, мой мальчик, только посмотрю на такой флакончик, и мне делается дурно. Я ведь и другим таким же, как вы, юношам из Болгарии, помогал. И каждый мне норовит отплатить такими флаконами. Одно время весь дом пропах розовым маслом. Оставь их, пожалуйста, себе, в Праге, особенно на первых порах, тебе понадобятся деньги». Не хочет — не надо, подумал я и не стал особенно настаивать. Хорошо, что вскрыл вчера письмо и не вручил ему все пятнадцать флакончиков. Так что любопытство — не всегда порок. Эта истина не раз подтверждалась в моей дальнейшей жизни.