Страница 49 из 71
В это время ожило радио, послышались утренние позывные. «Говорит Улан-Удэ. Местное время шесть часов…», — послышался мягкий голос дикторши, давно уже ставший знакомым и привычным. «Этот же голос, наверно, слышат сейчас моя Бурзэма, зять, внучата, — подумал старый Бизья и окончательно расстроился. — Да, интересная вещь радио — любого петуха надежнее по части точности. Бурзэма всегда просыпалась рано. Конечно, она слушает сейчас радио, так же, как я».
Скрипнула дверь, и вошла Норжима с подойником, полным молока.
—
Не пора ли Пеструху сводить к быку, уж больно она беспокойной стала в последнее время. Еле-еле ее подоила. Ногой как двинет — чуть меня не зашибла, — едва переступив порог, ворчливо, задыхающимся голосом заговорила Норжима.
Услышав такое, расстроенный, расчувствовавшийся от своих мыслей, Бизья мигом вскипел.
—
Тьфу! Обе вы одинаковы с этой твоей коровой. Да и как скотине не быть похожей на свою хозяйку? Вон с моей-то плохенькой ничего ведь не делается. Конечно, как же твоей Пеструхе не рваться к быку. Все мерно. Недавно в соседнем улусе видел я одного быка калмыцкой породы. Говорили, что он большой любитель коров.
Не разобрав злой иронии, заключенной в этих слов
ах,
простоватая Норжима тотчас предложила:
—
Так вы бы пригнали его к нам сюда.
—
Ага, значит, мне служить на побегушках: для твоей коровы пригнать бурого быка, а для тебя са
мой —
твоего косоглазого любовника, — зло прищурился Бизья.
—
Нет, какая вдруг муха укусила этого старика? Видимо, и впрямь выживает из ума, — сердито ответила Норжима и, резко отвернувшись, поставила подойник возле сепаратора.
Допив
чай,
старик улегся на свой топчан. Размышлял о чем-то, глядя на потолок. Постепенно успокоился и сказал:
—
Слышь-ка, старая, что-то запамятовал: как зов
ут моего зятя?
—
Вот тебе и раз! — всплеснула руками пораженная Норжима. — Постыдились бы говорить, что забыли имя мужа своей единственной дочери. Знала я, что бестолковый вы человек. Я вашего зятя и в глаза никогда не видела. Поэтому мне-то можно бы и не знать его имя. А зовут его, зятя вашего, Гошей, он откуда-то с Байкала, парень из рода Алдаровых. А ваша Бурзэма, как слышно, теперь уже не Заятуева, а известна под фамилией Алдарова, — с ехидцей объявила Норжима.
—
Ну, ну, старая, уймись. Я ведь спросил-то просто так. Чтобы тебя проверить, — Бизья оскалил в невеселой ухмылке свои пожелтевшие, но все еще крепкие зубы. — День каким обещает быть?
—
Небо безоблачно. Видно, жара будет такая, что весь день кузнечикам кричать. Неужели все лето простоит такое засушливое, что скоту не то что пощипать, но даже понюхать травы не найдется? Вот беда-то… Вы бы, старики, поговорили с габжой Жигмитом, чтобы отслужить молебен…
—
А, брось! Толку с него, с этого Жигмита, одряхлел он уже, совсем из ума выжил. Таких дождей не бывает, которые можно было бы вызвать вашими с Жигмитом молитвами.
—
О, боги, боги, что это вы говорите-то? Грешно это, грешно. Ом-мани… — испуганно сказала Норжима, молитвенно складывая руки.
—
Ну, молись, молись. Твой длинноухий Будда, небось, сейчас весь обратился в слух. Молись, больше молись. Наверняка сейчас все верующие буряты тоже дружно возносят молитвы, однако бог что-то не торопится одарить нас, грешных, дождями и грозами. Отчего так, хотел бы я знать… Может, мало в дацан ездите, недостаточно заказываете молитв, а?
—
Ох, какой ужас! Он что, совсем спятил, что ли, этот старикашка?..
2
Старый Бизья не имел обыкновения слишком-то торопиться на работу. Лишь опорожнив целый чайник, он брал под мышку топор и не спеша отправлялся на строительство. Вот и сейчас, спустившись к подножью Бухасан-горы, он ближним переулком вышел на центральную улицу деревни, миновал мостик, перекинутый через пересохший ручеек, и зашагал в сторону околи
цы. Вдруг навстречу ему на огромной скорости вынесся мотоцикл. Старик проворно отскочил в сторону, узнавая в то же время по пышной копне соломенно-желтой шевелюры лихого седока — это был сын лесника Петрова. «Варнак, сломаешь ты когда-нибудь себе шею! Что он воображает из себя, что так бешено носится по улицам? Ей-богу, надо сказать его отцу, совсем ни к чему баловать детей разными там железками да машинами… Тут пара пустяков задавить, покалечить кого-нибудь и себя загубить. Еще и в пьяном виде частенько ездит. Экие времена настали, страшно подумать. Вот и косоглазый Ендон купил своему сыну сначала велосипед, а потом мотоцикл. Мало показалось — приобрел своему оболтусу «Москвич», а что из этого вышло? Лучшего в колхозе племенного быка, за которого было заплачено пять тысяч рублей, насмерть задавил, машину изуродовал, себе два ребра сломал да еще остался на всю жизнь со свернутым набок носом. Кроме того, еще и штраф пришлось платить такой, что и выговорить страшно».
Размышляя так, Бизья незаметно дошел до колхозной конторы. Из распахнувшегося окна второго этажа вдруг высунулся председатель колхоза и окликнул, делая рукой приглашающий жест:
—
Дядюшка Бизья, дело есть. Зайдите ко мне.
—
А вы скажите так, из окна. Ей-богу, спешу. Хорошо бы, пока стоит сухая погода, успеть поднять сруб.
—
Нет, дело небольшое. Я не задержу вас, скажем друг другу несколько слов и на том расстанемся. Всегда-то вы, дядюшка Бизья, норовите уйти в сторону. Давайте скорее сюда, — председатель нетерпеливо махнул пухлой короткопалой рукой и с видом чрезвычайно озабоченным исчез из окна.
«Ну, дело ясное, — размышлял Бизья, направляясь в контору. — Банзаракцаев уставится своими кошачьими глазами, засмеется и скажет: не смогли получить в банке деньги, а ведь пора выдавать людям зарплату. Так что придется вам опять выручить нас».
Первое, что увидел Бизья, войдя в кабинет председателя, — это был сидящий по ту сторону длинного стола, за которым Банзаракцаев проводил совещание, смуглый широколицый мужчина, по виду — начальник. Взгляд у него был строгий, испытующий.
—
Максим Шоноевич, будьте знакомы. Это вот дядюшка Бизья, а если официально — Бизья Заятуевич. Одни из передовиков нашей Исинги, ударник коммунистического труда, — сказав так, Банзаракцаев почему-то громко засмеялся.
Бизья торопливо шагнул навстречу вставшему смуглому мужчине, вытер о штаны ладонь и пожал протянутую руку. Поздоровались.
—
Шоноев, — сказал тот густым басом.
—
Дядюшка Бизья, это Шоноев Максим Шоноевич, наш первый секретарь райкома партии. У нас здесь он впервые. Недавно избран, — объяснил председатель.
—
Я вас знаю, читал в газетах, — проговорил секретарь, устало проводя по лицу ладонью. — Ну, как ваше здоровье? Как идет работа?
—
На здоровье не жалуюсь. Старость, конечно, дает себя знать, но топор пока еще могу удержать.
—
Сколько вам исполнилось?
—
Считая по-нашему, по-бурятски, шестьдесят пятый дожимаю вроде бы…
—
Ну, какие это годы. Вы еще столько же проживете, — улыбнулся Шоноев, хлопая его по плечу.
— Коль бог даст, я непрочь бы и тысячу лет прожить… — отвечал старик, приглаживая ладонью волосы.
—
Так дело, значит, такое, — вступил в разговор председатель. — Бизья Заятуевич, придется вам поехать с нами в город. Завтра же. Готовьтесь.
—
А… что случилось? — старик даже вздрогнул от неожиданности.
—
Совещание. Поедем на республиканское совещание передовиков строительства.
—
Э… — старик на миг даже задохнулся. — За всю свою жизнь я ни разу не бывал ни на каких собраниях-совещаниях, и вдруг теперь вот увяжусь за вами. Нужно ли это? Нет, нет, вы уж без меня как-нибудь. Сделайте милость, не трогайте меня, — наотрез отказывался Бизья, умоляюще протягивая перед собой руки.