Страница 25 из 71
— Я понимаю, — прошептал задыхаясь Содбо. — Я все понимаю.
Мария вытянула руку и осторожно погладила Содбо по щеке:
—
Вы спасли меня. Вы… чудесный. Спасибо вам, — она смело смотрела в его обезображенное лицо, будто уже привыкнув к нему. В свете костра Содбо казался ей могучим, и впервые за многие годы она отдыхала от ответственности за жизнь.
Они стояли уже за спиной хоровода, не разнимая рук, и смотрели друг на друга. Мария слегка покачивалась от небывалого прежде ощущения родства с бурятской степью, с одним на русских и бурят небом, и с Содбо, и с плачущими где-то в темноте женщинами, и с пляшущими над головами золотыми искрами…
—
Маша, я такая счастливая, — возле нее снова очутилась Дулма, с золотыми глазами, с ослепительной улыбкой, с рассыпавшимися косами. — Что-то со мной происходит. Понимаешь, Маша! Понимаешь!
День уходил, как все дни. Потом он повторится в другом году, и в третьем, и в двадцатом, но мертвые сегодня еще теплые — жизнью и любовью родных, но калеки сегодня — еще калеки войны, и сила мужчины сегодня — еще сила солдата, защитника слабых и беспомощных…
—
Я такая счастливая, Маша! — все шептала в се ухо Дулма.
3
И все-таки эжы встала. Ссохшаяся, легонькая, начала выходить из дому. В колхоз возвращались фронтовики. И Пагма, услышав о приезде нового человека, спешила увидеться с ним. Она быстро, чуть не бегом, уходила по пыльной дороге, не разрешая себя провожать.
Дулма, волнуясь, ждала ее. Заметив издали сгорбленную, едва бредущую фигурку, сама горбилась. Настороженная, Пагма оставалась стоять на дороге, опираясь на палку, словно все силы растеряла на длинном пути, и стояла так долго, издали поглядывая на играющих детей. Дулма знала: эжы боится идти в пустой дом. И шла к ней, пересчитывая уходящие на запад телеграфные столбы. Дорога была пуста, лишь сонная пыль прижалась к ней — не шелохнется.
—
Идем, эжы, в дом, идем, родная……. шепчет Дулма
и ведет Пагму к избе.
Последнее письмо пришло накануне смерти Каурого. Она помнит его наизусть. Коротенькое,
в
несколько слов, размашистым скорым почерком — это письмо, как последний бой, последний бросок. «Еще немного вперед, и сразу — к вам, любимые. Ждите!»
—
Эжы, лягте, вам надо уснуть. Не волнуйтесь. Не могут же все сразу одним поездом ехать, — не очень уверенно уговаривает Дулма и с деланной веселостью добавляет: — Он застать врасплох нас хочет. Он такой. Без вестей, без телеграммы заявится. Но путь-то долгий!
И все равно в избе поселилась тревога. Тайком и Дулма пробиралась к дороге. Вдруг закружится на горизонте пыль? Но пыль
спокойна. Слезы застилают глаза, и
горизонт
сливается
с
небом в сплошную мутную
пустоту. В этом потоке пустоты
ломаются спичками
телеграфные столбы.
Она перестала прибираться. Теперь и готовит Мария. Эжы вяжет чулки, час за часом, день за днем, — длинные теплые чулки к зиме.
Ежедневно угоняет Дулма овец на бугры, к лесу, где уже прорезается зелень, и пасет их допоздна.
Вечерами Мария читает детям книжки, стихи — наизусть, сказки рассказывает. Дулме казалось, что эжы не слушает Марию, но как-то Пагма сказала:
—
Все у тебя лес да лес. Что сказками детей кормить? Завтра в настоящий повезу!
Притихшие ребятишки запрыгали по дому.
— Что ж, это хорошо, эжы! — встрепенулась Дулма.
Может, страхи их выдуманные? И впрямь путь неблизкий, через всю страну, в набитых поездах! — всколыхнулась надежда в Дулме.
Семь, десять, девятнадцать дней — счет встреч, ожиданий. Месяц май. В мае начался новый счет жизни. Люди как-то сразу почувствовали, что устали. Устали работать, устали голодать, устали ждать. А работать, как ни странно, приходилось больше прежнего: весна, стоит
земля, готовая зародить… И несмотря на то, что теперь работали на мир, а не на войну, сил голодать и нести ту
же тяжесть, что и раньше, в войну, не было.
—
Смотри, — Агван сидит на
корточках,
и
прямо
у него на глазах
из
земли проклевываются зеленые
языч
ки травы: упрямо из бурой корки лезут смелые узкие
по
лоски.
—
Смотри!
Даже бегать стали осторожно: а вдруг затопчут?
В лесу Агван никогда не был и знал лес только по рассказам тети Маши и Вики: много-много деревьев, кустов, грибов и ягод. Он волновался.
—
Там высокие деревья, — говорит бабушка, пока они тащатся на быке, — такие высокие, как телеграфные столбы, даже выше.
Агван пугается. Ведь из лесу прибежал тогда волк?
—
Бабушка, ты ружье взяла? — дрожа спрашивает он и крепко ухватывает Вику за руку. Горбатый, страшный волк убил все-таки Каурого. Но сразу вспоминает, что на охоту, за медведем, ходят в тайгу.
—
Бабушка,
когда папа приедет? — Легкий страх еще
расползается в
нем, н
о,
может быть, с отцом в тайге
страшно не будет?! Он обнимает Вику,
шепчет: — На
Кауром мы бы уже там были. Не веришь? Бабушка,
а сколько
коней за жизнь бывает? Если один умрет, другого можно?
Бабушка
ему не
отвечает.
Он
отпускает Викины
пле
чи и забирается к бабушке на колени.
—
Бабушка!
У
нас больше не будет коня?
— И, видя
растроенное бабушкино лицо, утешает:
— Папа приедет,
и
Каурый
вернется, вот увидишь.
Агван садится обратно к Вике, кладет ей голову на плечо. Но тут же встает на колени
—
они подъехали
к
березовому перелеску:
—
Смотри, они в снегу.
А Вика смеется:
—
Это березы. Они всегда белые.
Агван хмурится. Опять она все знает!
—
Нет, снег. Хочу, чтоб снег вернулся. И все остальные вернутся.
Вдруг откуда-то сверху раздался глухой звук: «Гуг-гу». Звук рассыпался кругом, много-много раз повторил
ся. Агзан огляделся: густой кустарник, тропки, вдалеке на горах снежные шапки. Откуда это «гуг-гу»?
—
Это кукушка. Куковать ей еще рано. Лес еще темный, — бабушка повеселела, и Агван торжествующе закричал:
—
Гуг-гу, гуг-гу!
И Вика — следом:
—
Гуг-гу, гуг-гу!
Но кукушка молчала.
—
Плохая кукушка, не хочет разговаривать.
Дальше дорога пошла хуже. Колеса стучали по корням. Но ему нравилось: подпрыгивал! Все больше вокруг них деревьев, — они были еще темные, лишь легкой дымкой начинали зеленеть. Агван поймал одну ветку, нависшую над дорогой, засмеялся:
—
Колется.
А Вика отщипнула зеленеющую почку, растерла, поднесла к его носу:
—
Нюхай!
Агван сперва понюхал, а потом лизнул ее пальчики:
—
Я Янгар. Вкусно.
А Янгар в это время носился где-то в лесу, лишь иногда взлаивал. И вдруг Агвану стало страшно. Небо высоко-высоко, а здесь тесно, ничего далеко вокруг не видать. Показалось ему, что деревья, обступив, не выпустят его отсюда. Сумрачно, холодно! А еще что-то застучало— словно частые выстрелы!
—
Что это? — выдыхнула Вика.
—
Я хочу домой, — прошептал Агван и спрятал голову в бабушкиных коленях.
Бабушка весело рассмеялась:
—
Это дятел. Он стучит острым клювом в ствол дерева.
—
Зачем? — еще не поверив до конца, осторожно приподнял голову Агван.