Кровь фюрера

Как только вертолет приземлился, Санчес выбрался наружу, а за ним на землю попрыгали и его сотрудники. Они держали пистолеты и дробовики наготове. За полицейскими последовал Фолькманн, зажав в руке винтовку. Эрика осталась с пилотом, который заглушал мотор.

Как только они оказались на земле и пригнулись, уклоняясь от медленно вращающихся лопастей, по ним ударила волна влажной жары. Когда гудение двигателя стихло, Фолькманну показалось, что на него навалились тишина и удушающая жара, но через мгновение все вокруг заполонили резкие звуки джунглей.

Двое полицейских в форме бросились вперед, размахивая оружием. Они громко переговаривались, указывая на дом.

Санчес резко отдал им какую-то команду, а потом спрятал пистолет в нагрудную кобуру. Он повернулся к Фолькманну с выражением безмерной усталости на лице — все было ясно. Он, как и Фолькманн, знал, что они опоздали.

Санчес кивнул в сторону дома.

— Пойдемте, амиго. Давайте заглянем внутрь.

Фолькманн сразу понял: что-то тут не так.

Никто не стал бы настолько опустошать дом. Настолько оголять его. Никто не стал бы оставлять дом настолько чистым, настолько напоминающим труп, избавленный от плоти, словно объеденной стервятниками.

Именно так выглядел этот особняк — будто деревянный скелет, в котором перекликалось эхо. Выдраенные половицы странно скрипели под ногами. Все было отмыто дочиста, насколько это вообще возможно.

Эрика вышла из вертолета и присоединилась к ним. Снаружи остался только пилот. Он равнодушно слушал какую-то передачу коммерческой радиостанции, переключив канал на динамики. Не обращая внимания на жару, он ходил вокруг «Дофина», жуя жвачку.

Дом был огромным. Фолькманн насчитал тринадцать комнат. Каждая комната была стерильной. На полу ничего не лежало, не осталось ни одной ворсинки от ковра. Казалось, тут невозможно было найти даже пылинку.

Санчес приказал всем полицейским и своим детективам обойти дом, обыскать комнату за комнатой в поисках хоть чего-нибудь, хоть какой-то зацепки, а сам с Фолькманном и Эрикой направился к дворовым постройкам.

Построек было три. Две из них были гаражами, Санчес сразу это понял. Они были достаточно просторными, чтобы там могла поместиться большая машина. Но в них не было ничего, ничего, кроме полустертых следов машинного масла на полу.

Последнее строение справа от особняка было не больше гаражей. Оно могло быть сараем или детским домиком. Внутри ничего не было, кроме разве что нескольких затертых белых пятен на одной из стен.

Фолькманн и Санчес подошли ближе, рассматривая следы краски. Рисовали тут много лет назад, и, присмотревшись, Фолькманн, Санчес увидели, что следы немного напоминают узоры паутины, словно кто-то начал разрисовывать внутренние стены дома, а потом передумал. А может быть, это ребенок упражнялся с кисточкой.

Осматривая деревянное здание, все молчали. Санчес курил сигарету, разглядывая стены, потолок, пол, пока не понял: здесь ничего не найти. Когда они вышли на солнечный свет, Фолькманн увидел остатки огромного костра. Зола лежала на земле маленькими неровными кругами, сдутая со своего места лопастями вертолета. Нагнувшись, Санчес коснулся центра самого большого круга. Зола была влажной, словно на нее вылили воду. Неподалеку он нашел палочку и стал ковыряться в золе, пока не перерыл ее всю и черные хлопья, развеянные лопастями вертолета.

Ничего.

Солнце вышло из-за туч, жара становилась невыносимой. Фолькманн взглянул на Эрику, а потом на Санчеса. На лбу толстяка-детектива блестели мелкие капли пота.

— Местный сержант, — сказал Фолькманн, — что он сообщил вам?

Санчес уже все ему рассказал, но Фолькманн хотел услышать это еще раз.

— Он сказал, что прожил в этой местности большую часть своей жизни. Он никогда даже не знал о том, что здесь находится какой-то дом.

— Сколько отсюда до ближайшего города?

— Он говорит, что около двадцати километров. Ближайший особняк в десяти километрах отсюда.

Фолькманн еще раз поворошил золу, помолчал, а потом посмотрела на Санчеса и медленно сказал:

— Ну и что ты думаешь, Велларес? — Фолькманн впервые назвал детектива по имени.

Санчес отер лоб тыльной стороной кисти и пожал плечами.

— У индейцев моей страны есть такое слово… — и Санчес произнес слово, длинное непонятное слово, при этом у него было удивленное выражение лица. — Это означает… очень странно. Очень… загадочно. — Он посмотрел на Фолькманна. — Ну, ты понимаешь, о чем я?

Фолькманн кивнул. И в доме, и в постройках Фолькманн что-то ощущал. Заходя в каждую из них, он вздрагивал. Что-то словно касалось его изнутри. И Санчес тоже это чувствовал. И девушка. Фолькманн знал это наверняка. Это было ощущение, которое никто из них не мог описать словами.

Он повернулся к Эрике. Она смотрела на него, эта молодая немка, которая, отправившись в такую даль, надеялась хоть что-то прояснить для себя.

Они услышали какой-то шум. Обернувшись, Фолькманн увидел пилота вертолета, который подозвал Санчеса по-испански.

Фолькманн и Эрика молча смотрели на белый дом. Через пару минут вернулся Санчес. Он нес что-то в руке.

— Пилот, — сказал Санчес Фолькманну. — Он нашел это в кустах. Должно быть, ее сдуло во время посадки вертолета.

Санчес передал ему кусочек глянцевой бумаги. Фолькманн увидел, что это остатки очень старой черно-белой фотографии.

Половина фотографии была сожжена, а оставшаяся часть была потертой и потрескавшейся, но то, что было снято, все еще можно было различить. На фотографии была изображена женщина, молодая красивая блондинка. Она улыбалась в камеру, стоя на фоне неба и покрытых снегом гор.

Девушка держалась правой рукой за руку своего спутника, какого-то мужчины в форме. Видно было только плечо мужчины, его левая рука и часть туловища. Обгоревшие края фотографии были испачканы золой. Фолькманн сразу увидел темную повязку на руке Мужчины: черная фашистская свастика в белом круге.

Фолькманн долго смотрел на фотографию, пока Санчес не сказал:

— Переверни ее.

Фолькманн так и сделал.

Там была надпись, синие чернила выцвели, но можно было разобрать дату, написанную по-немецки в верхнем правом углу: Elfter Juli, 1931. Одиннадцатое июля, 1931 год.

Фолькманн поднял голову и закрыл глаза из-за яркого солнца. Он увидел, что Эрика и Санчес смотрят на белое здание.

Потом они повернулись к нему.

— Что же это значит? — спросил Санчес.

Фолькманн отряхнул полусожженную фотографию, снова посмотрел на светловолосую девушку и задал себе тот же вопрос.

ЧАСТЬ 3

Глава 18

ГЕНУЯ, ИТАЛИЯ. 9 ДЕКАБРЯ

Франко Скали стоял у окна портового здания и смотрел в цейсовский бинокль. «Мария Эскобар» опаздывала на два часа, и за эти два долгих часа Франко, должно быть, похудел на полкилограмма.

Но вот судно показалось у входа в гавань — огромное, водоизмещением двенадцать тысяч тонн. Великолепное зрелище.

— Франко?

Скали опустил бинокль и улыбнулся симпатичной темноволосой секретарше, сидевшей за своим столом.

— Что, кисонька?

Он не рассердился из-за того, что его отвлекли, ведь корабль уже прибыл. На девушке были черные чулки и короткая плотная юбка из черной шерсти. Когда она закидывала ногу за ногу, из-под юбки выглядывали края чулок. Франко знал, что она это делает, чтобы подразнить его. Он был несчастлив в браке, но у него росло трое маленьких детей. Франко бесшумно вздохнул. Все женщины такие. Мучительницы.

Из окна маленького кабинета, расположенного над складом, открывался отличный вид на старый порт. Тут сильно сквозило, и на Франко был теплый шерстяной свитер. Но сейчас ему было жарко, несмотря на то что над портом завывал ледяной ветер. Франко знал, что ему жарко из-за перенесенного стресса, ведь в комнате было весьма прохладно. Девушка дрожала, маломощный обогреватель, стоявший рядом с ней, давал мало тепла.