Кровь фюрера

Начальник сыскной полиции вздохнул.

— Сеньор Фолькманн, мы пытаемся связаться с вашим руководством, но сейчас нам крайне необходима ваша помощь. Естественно, я уверен, что против вас обвинение выдвигаться не будет, так как ваши действия можно квалифицировать как самозащиту, но я должен отметить, что ваше участие в расследовании для нас жизненно важно, вы понимаете? — Он помолчал, глядя на Фолькманна. — Вы больше ничего не можете нам сообщить?

— Ничего.

Начальник сыскной полиции вздохнул.

— Вы должны войти в наше положение. — Он посмотрел на Орсати, а потом снова на Фолькманна. — Мы пошли вам навстречу. Теперь ваша очередь помочь нам. У нас четыре трупа, а мы не знаем, что случилось. Я хочу знать причину.

Фолькманн уловил разочарование в голосе начальника сыскной полиции, но ему было необходимо разрешение Фергюсона, чтобы поделиться с ними информацией. Это не было нежеланием сотрудничать, ему просто требовалось разрешение Фергюсона или же Петерса, они же должны были сказать ему, что именно можно было сообщить итальянцам.

— Мне нужно обсудить это с начальством, — сказал Фолькманн.

Разочарование начальника сыскной полиции стало еще заметнее.

— У всего этого есть более глубокие причины?

Фолькманн кивнул.

Начальник сыскной полиции посмотрел на него.

— Мы попытались связаться с вашей штаб-квартирой, но не можем дозвониться. Оператор говорит, что какая-то поломка на линии, но телефонная компания ничего об этом не знает.

В дверь постучали, и вошел детектив. Посмотрев на начальника сыскной полиции, он попросил того выйти. Они вышли в коридор и что-то шепотом обсудили. Через минуту начальник вернулся в комнату. Его лицо было мертвенно-бледным. Он посмотрел на Орсати, а потом на комиссара, и уже собрался что-то сказать, но замялся и повернулся к Фолькманну.

— Мы связались с одним из наших сотрудников в Страсбурге по номеру домашнего телефона. — Он помолчал. — Он сказал, что в вашей штаб-квартире произошел взрыв. Наш офицер ничего не знает об общем количестве убитых, а только то, что касается его отдела.

Увидев, как побледнел Фолькманн, начальник сыскной полиции поколебался и бросил быстрый взгляд на остальных.

— Тут у нас еще одна проблема, сеньор Фолькманн. По-моему, это очень важно. Наши криминалисты, работающие в доках, проверили контейнер счетчиком Гейгера. Показание было очень высоким. — Он помолчал. — Судя по всему, груз, который получил и передал Скали, содержал радиоактивное вещество.

ВАНЗЕЕ, БЕРЛИН. 23 ДЕКАБРЯ

Черный «мерседес» свернул к особняку, стоявшему на берегу озера Ванзее, около шести вечера.

Дом находился в двадцати метрах от дороги и был окружен высокими тополями, так что ни с одной стороны особняк не просматривался, никто из жителей довоенных домов, расположившихся на берегу озера, не мог видеть, что происходит в особняке.

Риттер вышел из машины и проводил Долльмана до входной двери, а двое других телохранителей остались сидеть в «мерседесе».

Молодая красивая женщина, открывшая дверь, поприветствовала Долльмана улыбкой, не обратив никакого внимания на Риттера. Они вошли внутрь, и Риттер, как обычно, удалился в уютный кабинет на первом этаже, а Долльман и девушка ради приличия побыли минут пять в гостиной, а потом поднялись на второй этаж.

Через пятнадцать минут канцлер Франц Долльман уже лежал голый на розовом сатиновом покрывале в спальне. Девушка вставила в «хай-фай» диск, и комнату наполнила музыка Вагнера. Эта музыка всегда действовала на него успокаивающе. В одной руке он держал бокал шампанского, глядя на их отражение в зеркальном потолке.

На его лице разлилось умиротворение. Он любовался обнаженным пышным телом девушки, и по позвоночнику Долльмана бежали разряды удовольствия.

Ее светлые волосы разметались по его животу, а длинные пальцы ласкали внутреннюю сторону бедер. Волны наслаждения проходили по всему его телу. Она была редкостной штучкой, его Лизль. Она помогала ему снимать напряжение, неизбежное при его работе. А напряжение в последнее время усиливалось.

До того как он познакомился с ней — около года назад, секс не играл никакой роли в его жизни: они с женой очень редко занимались любовью. Конечно, на публике они демонстрировали любовь друг к другу — для телекамер и газет. Его Карен не была сексуальной — этакая дурнушка, но все же она была идеальной женой для канцлера: верная, высокоморальная, консервативная.

А вот Лизль…

Двадцать три года, а тело создано для того, чтобы доставлять удовольствие.

Она медленно провела по его груди двумя пальчиками с розовыми ногтями и надула свои чувственные губки, а через мгновение ее рука начала неспешно ласкать его член.

— Тебе хорошо?

— Великолепно! — ответил Долльман.

Он удовлетворенно вздохнул, и Лизль спросила:

— Хочешь, я наряжусь для тебя?

— Да, во что-нибудь красивое, — сказал Долльман.

— А ты не опоздаешь в Шарлоттенбург?

— Да пошли они к черту!

Улыбнувшись, девушка убрала руку с его члена и стала на кровати на четвереньки, демонстрируя круглую попку.

Долльман любовался тем, как она медленно встает с кровати, покачивая бедрами, и подходит к комоду. Она открыла верхний ящик, вытащила пару коралловых шелковых чулок и эротично протянула чулки между пальцами. Потом она вытащила пояс для чулок — розовый, совсем крошечный. Она закрепила его на бедрах, и Долльман стал смотреть, как она медленно соблазнительно натягивает чулки на длинные красивые ноги. Подавив желание протянуть руку, схватить ее и взять прямо сейчас, Долльман решил продлить это мучительно-сладкое состояние.

Она надела пару коралловых туфелек на высоких каблуках и повернулась к нему.

— Иди ко мне… — сказал Долльман.

— Нет, я хочу сначала тебя подразнить.

Иногда в ней просыпалась кошечка, и она играла с ним. Долльману это нравилось, и он заставил себя подавить порыв. Девушка подошла и легла рядом с ним. Ее розовые ногти коснулись его ног, и вдоль позвоночника побежали электрические разряды.

Он подумал о том, что придется проводить Рождество в своем скучном доме со скучной семьей, когда он мог бы обладать телом женщины, которую по-настоящему любил.

Любая другая женщина уже начала бы скандалить по поводу того, что праздники ему приходится проводить с семьей. Но Лизль не жаловалась. «Я понимаю, liebchen. Ты ведь должен быть на Рождество там». Она замурлыкала и снова начала его ласкать, а Долльман расслабился и стал наслаждаться чувственным удовольствием.

Он сумел отвести от нее свет прожекторов без особых усилий. Кроме того, среди членов кабинета министров существовало негласное соглашение: личная жизнь должна оставаться именно такой — личной. Если, конечно, в нее не сунет нос пресса. И тогда нужно будет все отрицать или ложиться на дно. Многое зависело от женщины и ее понимания ситуации, в случае с Лизль ее нежелание афишировать их отношения вполне устраивало Долльмана. Лизль была дана ему в ответ на его молитвы.

— Расскажи мне об этой встрече.

Движения пальцев, ласкавших его эрегированный член, замедлились. «Ну! — захотелось крикнуть ему. — Не останавливайся!» Напряжение в чреслах становилось просто невыносимым.

— Как всегда, Вебер под каждой кроватью видит экстремиста. Он назначил экстренную встречу со спецслужбами на завтрашнее утро.

— В Бонне?

Долльман улыбнулся и покачал головой.

— В Рейхстаге.

Девушка нахмурилась.

— Это настолько серьезно?

— Вебер так считает.

Долльман не стал вдаваться в подробности. Федеральная безопасность — не та тема разговора, которую стоит обсуждать с любовницей. Кроме того, вряд ли девушку это все заинтересовало. Он не стал рассказывать ей, что Вебер дорабатывает указ о введении чрезвычайного положения для окончательного решения проблемы экстремистов, и для этого ему требовалась поддержка всего кабинета министров. План Вебера, включавший интернирование всех экстремистов, забьет последний гвоздь в гроб их кабинета.