Кровь фюрера

Фолькманн рассказал об Отто Клагене, и Буш кивнул. Старик отвернулся и стал смотреть в сад. В оранжерее было душно, Буш Нетерпеливо поерзал на стуле.

— Вы сказали, что этот человек из Парагвая мертв. Я не понимаю, какое отношение он имеет к убийству журналиста, о котором вы говорили?

— Очевидно, никакого, герр Буш. Но он был владельцем дома и его окрестностей, где мы нашли фотографию, и его прошлое весьма туманно. В доме жил какой-то его родственник, который, скорее всего, причастен к убийству. Если я буду знать больше о том человеке, это поможет расследованию, заполнит пробелы в нашей схеме. — Фолькманн помолчал. — Кроме того, я узнал, что, проживая в Парагвае, владелец дома получал крупные суммы из Германии вплоть до конца войны. Причины этого я не знаю. Ваши номера членских билетов не намного отличаются. Я надеялся, что вы его вспомните и это прольет свет на расследуемое дело. — Фолькманн снова помолчал, глядя на Буша. — Я понимаю, что это маловероятно, герр Буш, но вы — единственная зацепка, которая у меня есть.

Улыбнувшись, Буш покачал головой.

— Герр Фолькманн, все это было давно. Очень давно.

— Да, я понимаю. Я просто прошу вас посмотреть на фотографию и сказать мне, узнаете ли вы этого человека.

Прежде чем Буш что-либо ответил, Фолькманн достал из бумажника фотографию Эрхарда Шмельца и протянул ему.

Вздохнув, старик медленно взял фотографию и стал внимательно ее разглядывать, а потом покачал головой, переведя взгляд на Фолькманна.

— Это лицо… простите, я не помню. К тому же мои глаза уже не те, что раньше. Мне очень жаль, что вы зря потратили время. — Он протянул Фолькманну фотографию. — А как звали этого мужчину?

— Эрхард Шмельц. Он родом из Гамбурга. Но, как я уже сказал, в партию он вступил в Мюнхене.

В водянистых глазах старика мелькнуло озарение, и он снова внимательно присмотрелся к фотографии. Когда он, наконец, поднял голову, его морщинистое лицо выражало изумление.

— Вы его помните? — спросил Фолькманн.

— Да, я его помню, — медленно произнес Буш.

— Вы уверены?

Желтизна лица Буша сменилась бледностью.

— Я много раз его видел. — Буш запнулся. — И звали его… да… я помню. Эрхард Шмельц. Из Гамбурга.

— Что вы можете рассказать о нем? — спросил Фолькманн.

Замявшись, Буш посмотрел в сад. Он казался очень смущенным.

— Вы не против, если мы выйдем в сад, герр Фолькманн? — Голос у него теперь звучал мягко. — Эта жара… мне нужно на воздух.

Фолькманн кивнул. Старик встал и, пошатываясь, пошел к двери.

Они сели друг напротив друга в деревянные кресла у садового столика. Буш все еще держал в руке фотографию Эрхарда Шмельца и внимательно на нее смотрел. Голос у него немного дрожал, и когда он поднял голову, то стал смотреть не на Фолькманна, а на голые фруктовые деревья, растущие вокруг лужайки.

— Эрхард Шмельц из Гамбурга. Да, герр Фолькманн, я был с ним знаком.

— Вы можете мне о нем рассказать?

— А что вас интересует?

— Каким он был человеком, как вы с ним познакомились. Все, что угодно, любая информация может нам помочь.

Буш отвернулся, погрузившись в воспоминания.

— Он был знакомым моего отца. Поэтому Эрхард Шмельц стал и моим знакомым. Он участвовал еще в Первой мировой войне, так что был намного старше меня. Они с отцом в то время работали вместе. Каким человеком был Шмельц? Он был крупного телосложения. Сильным, надежным. Простецкий парень, а не интеллектуал. Такие подчиняются, а не повелевают.

— Как вы познакомились?

Буш помедлил.

— Это произошло зимой 1927-го. Перед тем, как я вступил в партию. В те дни нацистское движение набирало силу. После войны Германия осталась ни с чем. — Буш пристально посмотрел на Фолькманна. — Говорят, сейчас дела плохи, но тогда все обстояло намного хуже, поверьте мне. Вы знаете, каково это — видеть, как кто-то тащит сумку, набитую банкнотами, в магазин, чтобы купить буханку хлеба, герр Фолькманн? Это безумие. Но именно так в двадцатые годы и было. Каждый день вспыхивали бунты, устраивали марши протеста, вооруженные анархисты выходили на улицы. Германия погрузилась в хаос. Никто не мог найти приличной работы. И когда Университетских профессоров увольняли с работы и те шли на Улицу продавать безделушки и спички, все понимали, что дела совсем плохи. — Сняв очки, Буш потер глаза. — Мой отец был солдатом в Первую мировую, как и Шмельц. Вернувшись домой, он оказался не у дел. Он сменил множество плохо оплачиваемых работ. Мы снимали жилье и постоянно переезжали, едва сводя концы с концами. В доме всегда не хватало хлеба, наша семья голодала. И тут появились нацисты. Они обещали благополучие. Они обещали работу. Они дали людям надежду. Они обещали сделать Германию великой страной. Тонущий человек хватается за соломинку, а мы, немцы, тогда тонули, уж поверьте мне. Конечно, за это пришлось дорого заплатить, но это произошло намного позже.

Буш перестал тереть глаза и посмотрел на Фолькманна.

— Вы, конечно, можете спросить, как все это связано с Эрхардом Шмельцем. Собственно, никак. Но мне хотелось бы, чтобы вы понимали тогдашнюю ситуацию.

— Расскажите мне о нем, — тихо попросил Фолькманн.

— Шмельц работал на том же заводе в Мюнхене, что и мой отец. В начале зимы 1927 года завод закрылся. Тем вечером мой отец с коллегами пошли пить, чтобы залить свое горе, а потом мой отец привел некоторых из них к нам домой, познакомить с семьей. — Буш помолчал. — Мой отец и его друзья тогда сильно напились, все они были в очень плохом настроении. Среди гостей был Эрхард Шмельц. Они все сидели за столом в нашей кухне и ели суп с хлебом, рассуждая о безнадежном положении Германии. Я сидел с ними. Насколько я помню, Шмельц был спокойным человеком. Он был на заводе начальником цеха. Трудолюбивый и надежный. Потеря работы привела его в отчаяние. За столом он начал говорить о национал-социалистах. Большинство наших гостей были сторонниками коммунистов или социалистов. Мой отец не интересовался политикой. А Шмельц сказал, что собирается поддерживать национал-социалистов и будет вступать в их партию. Он считал, что они — единственная надежда Германии, и стал уговаривать моего отца и всех остальных примкнуть к нацистам. Когда они отказались, Шмельц попытался заинтересовать меня. Я был тогда очень молод, и энтузиазм Шмельца меня заразил, как и тот факт, что он был знаком с Гитлером и во время Первой мировой войны служил вместе с ним и некоторыми другими высокопоставленными нацистами. Через неделю я подал заявление на вступление в партию, и меня приняли.

— Вы часто виделись со Шмельцем?

Буш покачал головой.

— После той ночи я не видел Эрхарда Шмельца по меньшей мере год. В партию я вступил без его помощи, не он меня рекомендовал. Мы с ним не были близкими друзьями, ведь он был намного старше меня.

— Вы сказали, что он знал лично некоторых высокопоставленных национал-социалистов. С кем он был знаком?

Буш немного помолчал.

— С Гиммлером, Герингом, Борманом. А с Гитлером они были закадычными друзьями, так как служили в одном полку. Впоследствии я слышал, что сам Генрих Гиммлер дал ему рекомендацию для вступления в национал-социалистическую партию. Больше мне ничего не известно. Я никогда не слышал, чтобы Шмельц упоминал о своих связях после той ночи. Он был очень замкнутым человеком. Но от этого его положение в партии лишь упрочивалось.

— А какие обязанности были у Шмельца в партии?

Буш пожал плечами.

— Ничего важного. Он был обычным партийным функционером. Помогал на выборах, был телохранителем. Я много раз видел его на партийных съездах и в мюнхенских пивных с крупными шишками. Чаще всего с Борманом и Гитлером. Но он не был человеком, который смог бы сам подняться на вершину. По происхождению он был простым крестьянином и занимался фермерством до того, как обанкротился во время Великой депрессии. Тогда он поехал на юг, в Мюнхен, вместе со своей сестрой. Мышц у него было больше, чем мозгов. Но он был стойким и надежным партийцем.