Страница 12 из 39
Юноша отправился на рынок, купил и принес все, что потребовала невольница. Девушка тотчас поднялась и, засучив рукава, состряпала кушанье и приготовила его наилучшим образом, а потом подала Нур-ад-дину. После трапезы невольница подала вино и развлекала своего господина, пока он не заснул.
Тогда девушка, вынув из своего узла мешок из таифской кожи, развязала его и вынула два гвоздя, потом села и принялась за работу и работала, пока не закончила. Шелк превратился в красивый зуннар[5]. Невольница почистила зуннар, придала ему блеска и, завернув в тряпицу, положила под подушку.
Потом она разделась и легла рядом с Нур-ад-дином. Девушка начала его растирать, молодой человек проснулся и увидел подле себя красавицу, подобную чистому серебру, мягче шелка и свежее курдюка. Она была заметнее, чем знамя, и лучше красных верблюдов — в пять пядей ростом, с высокой грудью, бровями, точно луки для стрел, и глазами, как глаза газелей. Щеки ее, точно анемоны, живот втянутый и со складками, пупок вмещал унцию орехового масла, и бедра походили на подушки, набитые перьями страусов, а между ними была вещь, которую бессилен описать язык, и при упоминании ее изливаются слезы. И как будто ее имел в виду поэт, написавший такие стихи:
И ночь — из ее волос, заря — из ее чела,
И роза — с ее щеки, вино — из ее слюны.
Сближение с ней — приют,
разлука же с ней — огонь.
В устах ее — жемчуга, на лике ее — луна.
А как прекрасны слова кого-то из поэтов:
Являет луну и гнется она, как ива,
И пахнет амброй и глядит газелью.
И мнится, грусть влюбилась в мое сердце
И в час разлуки с ней вкушает близость.
Ее лицо Плеяды затмевает,
И лба сиянье затмевает месяц.
А кто-то из поэтов сказал:
Открылись они луной, явились нам месяцем,
Как ветви качаются, как лани глядят на нас.
И есть насурьмленные средь них,
столь прекрасные,
Что прахом под ними быть Плеяды хотели бы.
Нур-ад-дин повернулся к девушке, прижал ее к груди, и стал сосать ее верхнюю губу, пососав сначала нижнюю, а затем он метнул язык между ее губ и поднялся к ней. Он нашел, что эта девушка — жемчужина несверленая и верблюдица, другим не объезженная. Он уничтожил ее девственность и достиг единения с нею, и завязалась меж ними любовь неразрывная и бесконечная. Юноша осыпал щеки возлюбленной поцелуями, точно камешками, что падают в воду, и пронзал ее, словно разя копьем при набеге врассыпную, ибо Нур-ад-дин любил обнимать черноглазых, сосать уста, распускать волосы, сжимать в объятиях стан, кусать щеки и сидеть на груди, с движениями каирскими, заигрываниями йеменскими, вскрикиваниями абиссинскими, истомой индийской и похотью нубийской, жалобами деревенскими, стонами дамиеттскими, жаром саидийским и томностью александрийской. А девушка соединяла в себе все эти качества вместе с избыточной красотой и изнеженностью, и сказал о ней поэт:
Вот та, кого целый век забыть я стремился,
Но все ж не склонялся к тем,
кто не был к ней близок.
Подобна она луне во всем своем облике,
Прославлен ее творец, прославлен создатель!
И если свершил я грех великий, любя ее,
То нет на раскаянье мне больше надежды.
Бессонным из-за нее, печальным,
больным я стал,
И сердце смущенное о ней размышляет.
Сказала она мне стих (а знает его лишь тот,
Кто рифмы передает и доблестен в этом):
«Известна ведь страсть лишь тем,
кто сам испытал ее,
И знает любовь лишь тот,
кто сам с ней боролся».
Влюбленные провели ночь в наслаждении и радости, одетые в одежды объятий с крепкими застежками, в безопасности от бедствий ночи и дня, и спали они, не боясь при сближении долгих толков и разговоров, как сказал о них поэт:
Посещай любимых,
и пусть бранят завистники —
Ведь против страсти
помочь не может завистливый.
И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,
Чем влюбленные, что в одной постели лежат вдвоем.
Обнялись они, и покров согласья объемлет их,
А подушку им заменяют плечи и кисти рук.
И когда сердца заключат с любовью союз навек,
По холодному люди бьют железу, узнай тогда.
О хулящие за любовь влюбленных,
возможно ли
Исправление тех, у кого душа испорчена?
И когда дружит хоть один с тобой —
он прекрасный друг.
Проводи же жизнь ты с подобным другом
и счастлив будь!
А когда наступило утро, засияло светом и заблистало, Нур-ад-дин пробудился ото сна и увидел, что девушка уже принесла воду. Они умылись, и юноша помолился своему господу, затем невольница принесла ему то, что было из съестного и напитков, а после трапезы сунула руку под подушку и вытащила зуннар, который сделала ночью. Она подала его Нур-ад-дину и сказала: «О господин, возьми этот зуннар». — «Откуда этот зуннар? — спросил юноша. «Господин, это тот шелк, который ты купил вчера за двадцать дирхемов. Поднимайся, иди на рынок персиян и отдай его посреднику, чтобы он покричал о нем, и не продавай его меньше, чем за двадцать динаров чистыми деньгами на руки», — ответила девушка.
«О владычица красавиц, — сказал Нур-ад-дин, — разве вещь в двадцать дирхемов, которая продается за двадцать динаров, делают в одну ночь?» — «Господин, — ответила невольница, — ты не знаешь цены этого зуннара. Но пойди на рынок и отдай его посреднику, и, когда посредник покричит о нем, его цена станет тебе ясной».
Нур-ад-дин взял зуннар и понес на рынок персиян. Он отдал товар посреднику и велел ему кричать о нем, а сам присел на скамью перед одной из лавок. Посредник скрылся на некоторое время, а потом пришел к нему и сказал: «О господин, вставай, получи цену твоего зуннара. Она достигла двадцати динаров чистыми деньгами на руки». Купеческого сына крайне удивили слова посредника, он затрясся от восторга и, не веря счастью, поднялся, чтобы получить свои двадцать динаров. На эти деньги юноша купил разноцветного шелку, чтобы невольница сделала зуннары. Вернувшись домой, Нур-ад-дин отдал шелк девушке и сказал: «Сделай из всего зуннары и научи меня, чтобы я работал вместе с тобой. Я никогда в жизни не видел ни одного ремесла лучше и больше по заработку, чем это. Клянусь Аллахом, оно лучше торговли в тысячу раз!»