Шальная мельница

Рассмеялся добродушно сей нелепости, любезно удерживая меня, помогая выровняться на своих двух.

- Я думала, что уже не увижу тебя.

Обмер, ошарашенный. Но еще миг - и, совладав с собой, - обернулся к своему товарищу. Кивнул головой.

- Я догоню.

- Хорошо, только сильно не задерживайся. А то... Командор... сам знаешь какой у нас брюзга.

Короткий кивок головы - и перевел на меня взгляд.

- Анна..., - несмело взял мои руки в свои. Крепко сжал. Взором уткнулся в наше сплетение. Смущенный шепот. - Моя дивная Анна... Берегите себя. И прошу... дождитесь меня, не сбегайте.

Робкий взгляд друг другу в глаза. Невольная дрожь, а на ресницах моих вновь заблестели слезы. Живо выдираюсь из его хватки и тотчас кидаюсь на шею. Нагло, бесцеремонно впиваюсь поцелуем прямиком ему в губы, ничего не боясь... и не стыдясь.

Обомлел, заледенел, словно статуя. Несмелое, невольно движение губ - и внезапно напор. Видно было по глазам, как тяжело ему дается это решение - но насильно отстраняет меня от себя. Едва заметно качает головой.

Шепчет:

- Я не могу, Анна... Вы же знаете... Я не могу. И не быть с Вами, и не остаться. Милая моя, дорогая Анна. Простите меня, если я Вас... чем-то ввел в заблуждение.

- Только... не говори, что ты ко мне ничего не чувствуешь?

Обмер, несмелое движение головой (качая), шевеление губ.

- Я и не говорю. И тем не менее... Прости меня, Анна... И мне жаль, что... Вы не можете меня понять.

- Я понимаю, - злобно рычу. - Я всё понимаю, но сейчас... Вы, ты... уходишь туда, ... откуда мало кто возвращается. Не сейчас, не в это время... Вы же - словно пушечное мясо, - жуткие картины из фильмов рисуются в моей голове.

Печально ухмыляется.

- А Вы думаете, настанет время, когда война станет менее беспощадна?

Обреченно опускаю голову. Предательски шмыгаю носом, проглатываю горячие, соленые потоки ужаса.

Вдруг движение - и обнял меня, притянул к себе, отчего уткнулась носом в его (парадную, белую) мантию. Практически не дышу...

- Генрих, ты мне нужен. Очень нужен.

- Моя Анна...

(немного помолчав; шумный вздох)

Я тоже буду... постоянно о Вас думать. Однако... нам большее никогда и не светит. Увы... Простите меня, моя дорогая. Я предупреждал, о много предупреждал,... а о главном - забыл. Это я Вас подвел. Я...

Жадно хватаюсь за его руки, еще сильнее прижимая к себе.

- Не уходи, молю. Генрих...

- Прощай, моя дорогая. Молись за меня - и я вернусь.

Силой отрывается от меня - не хватает мочи на сопротивление. Короткий поцелуй в лоб - и разворот, живо пошагал прочь, временами звеня доспехами, нервно сжимая рукоять меча.

... в душе так пусто становится, глухо,... словно уже его хороня.

Когда б хоть половину тех усилий,

Что отданы ведениям войны,

Мы делу просвещенья посвятили, -

Нам арсеналы были б не нужны.

И "воин" стало б ненавистным словом,

И тот народ, что вновь, презрев закон,

Разжег войну и пролил кровь другого,

Вновь, словно Каин, был бы заклеймен.

Лонгфелло Г.

Глава 10. Тьма и Свет

***

Там, куда заходит солнце,

У балтийских берегов,

Были крепости ливонцев -

...

За подъемными мостами

В замках прятались они,

Латы с черными крестами

Надевали в дни войны...

Наталья Кончаловская, "Наша древняя столица"

Жуткое время настало. Жуткое. Пугающее...

Раньше я думала, что (в том, еще далеком моем прошлом), что меня окружает безысходность, что... жизнь черства... и, во многом, для меня предрешена, закончена. Что счастья больше нечего ждать. Что я - обречена.

Как же я была глупа. Как заблуждалась.

Раньше я была атеисткой. Черствой, прагматичной. Единственный грех для меня был - это проявление слабости. Не знать толком ни как креститься, ни как молиться. Из "Отче наш" - только строку "Аминь" помнить...

Но страшнее всего... когда есть за кого переживать. Искренне, по-настоящему. Как Аня когда-то за меня... Как же это сводит с ума. Когда не в силах что-то изменить, защитить дорого сердцу человека. На себя... давно плевать. Будь что уже будет. Даже если раскромсают душу, или растерзают тело - в конечном счете... ничего. Свыкнется, примется, переживется. Как всё в этой чертовой жизни переживалось. Да и смерть... его переживется. Переживется. Но это будет потом. Когда занемеют раны, закаменеет душа. А пока... пока ты в пути, и царапины, порезы молчания, неведенья, угрозы (вновь и вновь по живой плоти, до крови, до слез, до криков) одна за другой ложатся на живое сердце, кажется, будто всё творящееся невыносимо, неизгладимо... и непреодолимо. Ночи без сна, утром - вставать не хочется, злишься, что вновь открываешь глаза. Что всё еще... дышишь.

Сколько уже времени прошло? Сколько дней? Недель?

Живя в рутине, в покое, в тишине - время плывет мерно, тихо, отчего его не замечаешь. Но едва струна натягивается, и зазвучит гимн страха и отчаяния, каждая минута - равна дню, а сутки - целому году...

Состарилась. Сама уже даже вижу, как помрачнела и осунулась. Лицо, и так мало узнаваемое в отражении на водной глади, и того стало каким-то чужим... и мерзким. В глазах не только печаль, но и мука, мольба прекратить всё это. Мольба к Господу, имя чье теперь на моих устах не реже имени моего Генриха. Каждую минуту, как только в голове моей мысли вновь возвращаются к тому, что творится, происходит вокруг, я молюсь... о спасении, о прощении... и том, чтоб сохранил Господь им жизнь, моим невольным новым друзьям, близким: Генриху, Беате и Хельмуту.

С фронта приходят жуткие вести: силы неравны, подмога войскам Ордена все еще не пришла, и когда явится - неизвестно. Города, крепости падают один за одним: Данциг, Эльблонг,Прейсиш-Эллау, Фридланд и прочие, прочие, в том числе...громогласный Кёнигсберг и мой родной... Цинтен.

Мало кто остался не тронутым. Мариенбург, столица Ордена, будучи даже длительное время в осаде, выстояла героем, не сдавшись врагам, и еще несколько мелких городов, в том числе, и наша неприступная Бальга.

Залпы пушек, град осколков, крики, визг, плач... и трупы. Штабелями трупы, в жуткую вперемешку, в месиво с раненными. Работа на грани. Сон - как предательство, как наказание. Каждый норовил сотворить чудо. Отдать часть себя, если не всего, лишь бы спасти несчастных. Не супротивился впервые и Хорст. Горе заставило стать в одну упряжку и работать сообща, какими бы методами... не пришлось бы оперировать.

Мир переменился, и страшно было уже осознавать, кто ты, где ты и что тебя ждет. Кто враг, а кто друг. И по каким критериям стоит всё это делить?

Генрих. Лишь только любовь к Генриху, трепетные чувства, что в разлуке разгорались всё сильнее и невыносимее, давали силы жить, переносить это и верить, ждать светлое будущее...

***

- Анна! Анна, живо иди сюда! - крикнула мне Фреджа, стоя на пороге приюта, и тотчас замахала руками.

Кольнуло сердце, чувствую неладное. Бросаю всё, к чертям собачьим, так, во дворе (ведро, миску, тряпки), и мчу стремглав в помещение.

Неспешные, осторожные движения, шаги между койками (которых нынче было, казалось, больше даже чем места под них), с боязнью взгляд пред себя, по сторонам. Еще минута - и взор уловил нечто жуткое, страшное, пугающие, отчего разум вмиг завопил, отрицая очевидное. Да тело само сотворило необходимое. Мигом, ловко, сама не поняла, как за секунды пробралась к нему. Опустилась (медленно, в приговоре) на колени рядом. Дрожащей рукой (мурашки по коже) с опаской коснулась его щеки, несмело провела вдоль скулы. Теплый, еще теплый. Отчаянно зажмурить веки, с последних сил сдерживая визг.