Синий луч (сборник)

Кондаков походил по поляне, погрелся на солнце и снова прилег. Он заставлял себя обдумывать, что необходимо предпринять, чтобы вырваться отсюда, но вместо этого память подсовывала картины далекого прошлого. Он смотрел на лежбище, на камыши, почерневшие от старости, и прошлое на минуту отступало. Потом наплывало с новой силой. Кондаков закрыл глаза и не стал отгонять воспоминания…

…Лето шестнадцатого года. Восемнадцатилетним, он досрочно получил офицерские звездочки на погоны и отпуск. Отец не поскупился на угощение. В большом приволжском городе много дней буйствовала купеческая компания рыбника Кондрашова. Потом на собственном пароходе отец объезжал свои промысла, закатывал гулянки в огромных домах в рыбачьих селах, которые обычно пустовали. В Бугровом пьяные песни баламутили тишину несколько ночей подряд.

— Нас теперь не трожь! Собственный офицер у нас! — кричал отец, показывая на его погоны. Обнимая младшего, Матвея, уверял всех: — Мал этот, а, вижу, — пойдет по моей дорожке! У него хватка хозяина, моя хватка!

…Потом все пошло не так, как думалось. За участие в восстании белоказаков в Астрахани был расстрелян отец. В чине штабс-капитана Андрей Кондаков бежал из Крыма в Турцию… Кем только не был белый офицер! Служил японцам на Халхин-Голе, финнам на Карельском перешейке. Где платили — там был он. С немцами дошел до Волги, побывал по особому заданию в Бугровом. Казалось, теперь его скитания окончились: вот он, отцовский дом, на высокой горе!.. Но немцы потерпели поражение, пришлось опять менять хозяев. Новые платили лучше, от этого думалось: знают они больше.

…Кондаков злобно прикусил губу, долго и упорно гасил всякую мысль, желая заснуть. Во сне все было ясно, просто.

На следующий день он услышал выстрелы на Даргинском протоке и Джильгитинских болотах, вышел на взморье. Нигде никого… Одним выстрелом сбил гуся. Вернувшись, наелся сырого мяса, все еще опасаясь разводить костер. Потом внимательно осматривал свой костюм. От лазания по зарослям и камышам фуфайка на локтях изодралась до дыр, из них торчала грязная вата, а на груди черными пятнами впиталась кровь. Брюки на коленях разорвались. Он ощупал подбородок, резко выдавшиеся скулы. Они заросли жесткой щетиной.

— В таком виде появиться на Черных Землях, — считай, к самому Дубову прийти, — пробурчал он. — Можно переодеться за счет какого-нибудь охотника, но куда ты денешь эту чертову щетину? Не смалить же ее на костре?.. Надо добираться до своих запасов. Там все есть.

Кондаков поднялся и скрылся в зарослях. Крепью прокрался он к болоту, за которым виднелся остров, заросший ивами. Затаившись, просидел до вечерних сумерек. В чащобах острова он не заметил никаких признаков людей: по берегу спокойно ходили осторожные волки, бродила лиса, вдоль опушки летали сороки. И все же Кондаков удержал себя от соблазна немедленно пойти на остров: не таков старик Зуйков, чтобы демаскировать себя.

На двенадцатый день Кондаков съел последний кусок хлеба и сварил себе мяса. Без соли мясо было невкусным, противным. Он жевал его, а ему казалось, что во рту у него сухая и жесткая мочалка. Весь день он пробыл около болота. Затаясь в зарослях, смотрел на остров. Там было все! Он, Андрей Кондаков, вырвется из этих — будь они трижды прокляты! — «безлюдных» степей, где теперь ему нельзя ступить шагу. Вырваться, во что бы то ни стало вырваться… Глядя на остров, он представлял себе, как выбритый, вычищенный, переодетый в человеческую одежду он покидает заросли.

Иногда ему начинало казаться, что он открывает овощные консервы, достает лук, чеснок, соль. Там все есть. Но он знал, что старик ждет его. Если бы не было этого открытого болота! Он подкрался бы по зарослям, нашел бы способ удавить этого деда.

— Не подох, старый черт, раньше! — вырывалось у него, и он от ярости скрипел зубами.

Злоба начала сжигать Кондакова. Он выходил ночью в степь и затаивался у дороги в Бугровой, надеясь свести счеты с ненавистным стариком. Искал следы на дороге — не покинул ли Зуйков остров? Кондаков отыскал его следы на взморье и теперь знал их не хуже своих собственных. Он сторожил каждый шаг старика, выжидал: скоро тот пойдет за провизией в Бугровой. Хотя бы на один день!

На пятнадцатый день он вновь направился к дороге. Шел мелкий, как сеянный через сито, дождь. Кондакову не хотелось покидать сухое, теплое логово, но он знал, что только в такую погоду старик может решиться пойти в поселок запастись продуктами.

Кондаков подкрался к дороге и еле сдержал радостный крик. Старик прошел по дороге. Вот его следы! Кондаков мог бы их узнать из тысячи! Он отполз в заросли. Осмотрел пистолет и торопливо пошел к острову.

Глава тринадцатая

После того как диверсант, ранив Тимофея, исчез в крепи и за пять дней даже поисками с воздуха его не удалось обнаружить, массовая облава была снята. Люди приступили к своим делам. Чабаны пасли отары, охотники встречали дичь на пролете.

Падеж овец прекратился — ученые, выехав в степь, на месте нашли противоядие.

Захаров пробыл семь дней на острове и был отозван Дубовым в Бугровой. Максим Вавилов быстро поправлялся. Когда ему показали карточку лейтенанта Кондрашова, который, получив телеграмму о смерти жены, давно покинул поселок, он долго всматривался.

— Схож лицом на рыбника Кондрашова. Вон там он бывал, — Максим указал в окно на большой дом на горе. — Тому рыбнику было бы сейчас лет за семьдесят, а этот вдвое моложе. Сыновей его я не знаю.

Дубов навел справки о сыновьях и все включил в особое донесение, с которым немедленно вылетел в Москву Захаров.

Дед Михей, сержант и Ленька жили на острове.

— Не могли же они сглотнуть груз? — удивлялся сердито дед Михей, метр за метром осматривая чащобы острова и заросли вокруг болота. Длинным железным стержнем он прощупывал все подозрительные места.

Ленька горячо помогал деду. Иногда измученные бесполезными поисками, они начинали сомневаться. А был ли груз? Кроме этого, на Леньке лежала обязанность наблюдать с высокой ивы за окрестностями острова. Он через каждый час поднимался на самую макушку дерева, спрашивал у сержанта, что нового случилось за прошедший час, и торжественно приступал к дежурству. Сержант слезал вниз. Ленька хмурил белесые нитки бровей, зорко всматривался в заросли за болотом, переводил взгляд на маленький островок у Даргинского протока, смотрел, не появится ли где дымок.

Вернувшись утром на стан после осмотра острова, дед Михей готовил обед. В стороне от троп он устроил печку. Топливо старик-искусник подбирал так, что из трубы тянулся лишь теплый бесцветный воздух, и дым не демаскировал их. Дед Михей создал видимость, что остров безлюден. Он не выходил на песчаный берег, не разрешал стрельбу, не трогал даже попадавшихся ему волков, хотя, как и всякий житель степи, ненавидел их всей душой. Того же требовал он и от Леньки, объясняя, зачем это надо.

— Придет бандит! Небось, высматривать будет нас. Он очень хитрый, а мы должны быть хитрее. Он сильный, и мы должны быть в силе. Как же иначе, Ленька? Вот, допустим, ты прошел тридцать километров и чуть жив. Нет, ты тренируйся, чтобы шестьдесят пройти! Волю надо иметь. Волей можно голову спасти, да не только свою. Вот как Максим Вавилов: раненый, а связал бандита…

— Или как Мересьев, да? — загорался Ленька.

— Есть, Лень, у кого поучиться, — говорил дед и рассказывал о Кирове, когда тот руководил обороной Астрахани, о Дзержинском, которого Михею Васильевичу доводилось видеть.

Ленька любил эти беседы. Ловил каждое слово, запоминал. Особенно ему нравилось, когда дедушка говорил о народе, называя его миром.

— Мир дунет — лес поклонится. Мир ладонями море выплещет. Сила это великая, Леня. Почему, думаешь, старые да бывалые много знают? Народу много видели, у него учились. Одному жить, дальше своего носа знать ничего не будешь.

…На десятый день старик, придя после ночного дежурства на стан, сердито сказал: