Страница 25 из 53
— Я всё видел. Тот, кто злится и орёт, тот всегда неправ, — ответил Фёдор. — Ты же их уговаривал, что-то растолковывал, а они злились. Я ж сидел близко и всё слышал.
— На пристани что делал? — спросил Фишкун.
— Да вот сидел, глядел, думал в артельку какую подрядиться.
— А ты что, из старателей? — улыбаясь, проговорил собеседник.
— Да, почитай, с мальчиков на прииске был представлен и вашгерту на Урале, да и колоде в Мартайге[32], и доводить шлих могу и амальгамировать и ещё много, что по золотничной части положено разумно.
«О таком товарище только мечтать можно, да и мужичок решительный и не из трусливых — духом крепок. Разговор опять же бесхитростный, видно, не врёт», — подумалось Корнеичу. Феде же похужало.
— Что-то не в себе, — проговорил раненый.
— А ты что хошь — пулю сплавил. Ещё не без добра, что сквозная. Если б кость задело, мук принять больше бы пришлось. Ладно, пошли. Здесь недалеко в деревушке бабка есть — костоправка, травница. Чай, поспособствует беде, — отозвался Фишкун.
Лодку привязали в кустах и по тропочке поднялись к жилухе из разбросанных поодаль друг от друга домишек числом чуть более десяти. Бабка оказалась шустрой, быстро промыла рану, приложила мазь, сильно пахнущую травами, дала отвару из шиповника и каких-то кореньев. Фишкун дал ей бумажных денег, чему та была несказанно рада.
Так и оказался Федька Корявый в товарищах у Фишкуна. Много лет были вместе.
— Ну что, по чарочке? — вопросительно взглянув на
Федьку, проговорил Суров, когда они сели к столу.
— Благодарствую.
Выпили, захрустели огурчиками.
— Много ли у тебя песочку-то? — спросил хозяин.
— Да с полфунта с небольшим.
— Откуда песочек-то? — продолжал спрашивать Суров.
— Погляди сам, — Фёдор достал из внутреннего кармана чёрного сукна мешочек со шнурком-стяжкой и перекинул его хозяину.
Тот раскрыл его и высыпал на край ровного, покрытого чёрным лаком стола малую толику. Золото было среднего размера с отдельными «жучками» и «таракашками»[33], ярко-жёлтое без зеленоватого или красноватого оттенка. (Испокон веку старатели определяли качество природного золота по цвету: если оно зеленоватое или белёсое, то это сразу говорило о примеси серебра. Если красноватые оттенки жёлтого цвета — то меди.
На чёрном фоне золотины эффектно гляделись. «Однако высокопробные, — подумал Суров, — не менее 920».
— Ну что, взвесим металл?
— Да он взвешен, — ответил Федька. — Весу в песке пятьдесят шесть золотников, двадцать три доли.
— А мы всё же проверим. В нашем деле без этого нельзя. Хозяин встал, достал из шкафа рычажные весы и счёты с чёрными и белыми костяшками. Поставив на стол весы и достав коробочку с гирьками, аккуратно стал высыпать металл на чашку. Федька-Корявый открыл коробочку с гирьками, перебрал их до самой маленькой и про себя подумал: «Гирьки заводские и не подточенные».
— Что смотришь, не подпиленные ли гирьки? Не сумневайся, у меня всё честно! А золотца-то у тебя на две доли больше, чем ты сказал.
Федя промолчал, глядя как купец пересыпает металл обратно в мешочек.
— Хорошее рыжьё. Возьму, — утвердился в решении Константин Демьянович и, положив затянутый мешочек с товаром на стол, взялся за счёты.
Цену за золотник знал и продавец, и покупатель, но купцы обычно покупали, занижая общую стоимость, и Фёдор ждал, на сколько покупатель снизит. Сколько стоит его золото, он знал точно, но и копеечную цену, если торговаться, ниже которой он металл не отдаст, прикинул заранее. Хозяин назвал сумму на 60 рублей выше той, до которой можно было торговаться. Это порадовало, и продавец согласился, не торгуясь. Барыш же купца был чуть больше четырнадцати золотников. Иные скупщики не платили за 20–27 золотников сдаваемого металла при большом его общем весе. Хозяин вышел и через пару минут вернулся с деньгами. Пересчитав, он передал их продавцу. Фёдор медленно считал деньги, а хозяин унёс мешочек с металлом в другое помещение, где у него был чугунный сварной сейф. Прощаясь, выпили по завершении дела. Договорились, что если будет партия металла такая же или больше, Суров её возьмёт. Проводив продавца, довольный купец отправился наверх — ужинать.
Тимоха
А по Сибири всяк мужик от пяти до пятидесяти именовался словом «паря». Вот и Тимоха был парей, который зимой отдыхал, глядя в бутылку «хлебной»[34], да поутру глотал капустный либо огуречный рассол. Если оных не имелось, глушил чифир. Деньги, заработанные летом, отдавал бобылке Марфе, которая работала круглый год на ручной доводке концентратов, которые не всегда обрабатывались на приисках, а везлись в посёлок.
Здесь кабинет имел контору и тёплый сарай. Сарай был огорожен забором и охранялся сменяющимся три раза в сутки нарядом из трёх казаков и урядника. Работало в доводочной три человека: Марфа, её подруга молодуха Ксения (дочь поселкового старосты) и коллежский регистратор от округа, который следил за работой баб, взвешивал и регистрировал в шнуровой книге «чистый» золотой песок, отбитый из концентрата женщинами.
Охрана находилась за пределами сарая, внутри ограды. Вход в сарай был с вахтенной комнатой, через которую входили в помещение, где обрабатывались золотые концентраты. Далее этой комнаты с печью и столом с лавками охранникам ходить запрещал устав. Казаки были вооружены карабинами, револьверами и шашками. Внутри загородки была крытая коновязь с четырьмя лошадьми и яслями для сена. Крепкие ворота в шлихообогатиловку открывались только по звуку рожка, возвещавшего прибытие с прииска коляски со шлихом в специальных ящиках из толстого железа под замками и пломбами. Охраняли груз четверо верховых при полном вооружении, да и возница был казаком и также имел оружие. По сути дела, этот сарай был малой шлихообогатительной фабричонкой, а вернее, цехом. По здешним местам жалованье у работниц было хорошее, начальник раз в две недели выдавал деньги без вычетов. Бабы работали шесть дней в неделю с выходным на седьмой. По рабочей иерархии они находились на самом верху, и другие бабы, хозяйствующие по домам, им завидовали и при встрече здоровались первыми.
Марфа была строгая, за тридцать, с чуть раскосыми, характерными для русских сибиряков, голубовато-серыми глазами и круглой, не лишённой привлекательности физиономией. Мужики в посёлке, глядя на её статную фигуру, пускались во все тяжкие, чтобы угодить ей. Вольности шаловливых мужских рук она не спускала. Могла так врезать, что и уронить в грязь приставалу.
Тимоху она любила, но только трезвого. А тот трезвым был редкие дни, когда появлялся из тайги, привозя заработок. По трезвости его тянуло к подруге, а её честность в сохранности Тимохиных денег делала её ещё более привлекательной для бродяги-старателя.
У Марфы тоже была своя история: она когда-то училась в гимназии в Иркутске, но учёбу пришлось бросить, когда отец, мелкий торговец, разорился. Мать слегла, а денег не то что на лекарства, но и на хлеб то часто не хватало. Она пошла работать. Стирала, убирала дома, работала в корчме на кухне, где вся семья её вроде бы была сыта. Однако сальных приставаний хозяина корчмы не вынесла и, огрев его скалкой так, что тот неделю не показывался в своём заведении, была выгнана с тёплого места.
Что было дальше и как девушка попала в таёжный посёлок, никто не знал. Знали только, что она была замужем за служилым казаком, а того убили в схватке с китайскими хунхузами где-то у границы.
Тимоха приносил Марфе не только деньги и подарки. Он пополнял её погреб и кладовку мукой, сахаром, привозил мясо, правил хату, чинил крышу и всё уговаривал её выйти за него замуж и зажить как все люди. Однако, зная Тимоху, она опасалась и считала, что супруги должны быть вместе, а тот месяцами пропадал в тайге и после возвращения, дня через два-три, загуливал. Женщина считала своего сожителя почти пропащим человеком, но была к нему привязана. Если б не бродяжничество и не пьянка, он был добрым и крепким мужиком. Однако, как водится, Марфу и Тимоху связывало не только сожительство. Марфа некоторое время в детстве и юности видела нормальную жизнь небогатой, но крепкой семьи и рано поняла, что если есть деньги, то и жизнь другая. Работая в посёлке, она нагляделась на людей разных, в том числе и на хозяев с их домами, семьями, колясками, а иркутские воспоминания о спокойной и счастливой жизни просто терзали её. Глубоко в душе она решила: «Накоплю денег и уеду в Иркутск, куплю домик и заживу как люди. Может быть, и Тимоху со временем поставлю на путь».
32
Мартайга — Мариинская тайга
33
«Жучки», «таракашки», «клопики» — старинная визуальная оценка размеров россыпного золота, добываемого старателями.
34
Хлебная — название белого вина — водки.