Страница 16 из 53
— Хунхузы напали на тунгусов, — прошептал один из казаков.
— Заряжай, — скомандовал Егорыч. Сам достал револьвер и взвёл курок. — На пять шагов разойдись в цепь.
— Эх, цепь-то короткая, — снова прошептал молодой казачок. Больше ни о чём не говорили.
— Целься, огонь, вперёд! — заорал Егорыч.
Казаки целились на ходу и, непосредственно стреляя, выбежали на поляну. Егорыч успел три раза выстрелить, свалил двоих, казаки застрелили ещё шестерых, одного сбили с ног и связали. Человека четыре сбежали. Выстрелы стихли. Молодой казачок с окровавленным лицом лежал на боку. Огляделись. Все мужчины-тунгусы были привязаны к деревьям, женщины и дети, связанные, сидели поотдаль от чумов кучей.
Всё хозяйство рода — чашки, котелки, чугуны, топоры, пилы, ножи, оленьи шкуры, куски камуса, кожаные нитки, мешки из кожи, вяленое мясо, связки шкур соболя, десяток медвежьих шкур и другие мелкие и крупные предметы были собраны в мешки, и их куча лежала рядом. Названая жена Егорыча лежала в стороне и хохотала дурным голосом, обкуренная опиумом и в изорванной одежде.
Развязали сидевших кучей людей, отвязали мужчин от деревьев, собрали «трофеи» — пяток китайских мечей, три ножа, семь револьверов и четыре ружья, небольшую перемётную сумку, которая была очень тяжёлой, шесть котомок, которые обычно имеют казаки, моток волосяной верёвки и мешочек с рисом фунтов на тридцать, полмешка с мукой и короб с чаем.
Казак, осматривающий край поляны у леса, обнаружил семь гривастых якутских лошадей, привязанных в десяти шагах от его края. Лошади были с характерными китайскими сёдлами.
Погиб старейшина рода и шаман, который был зарублен, когда застучал в бубен, пытаясь отпугнуть нападавших. Ещё нашли кожаный мешочек, навроде кисета. Отец Аи принёс его Егорычу, сидевшему в задумчивости у огня, и сказал, что именно этот предмет седобородый русский передал китайцу, про которого он уже рассказывал раньше. Размер кожаного мешочка был с ладонь, однако он был тяжёлый. Развязал и сунул туда пальцы. Вынул самородок, другой, и, как ни странно, не удивился. Вес вещицы всё сказал Егорычу ещё до его вскрытия. Самородки были с его прииска. Очень уж они были ему знакомы по цвету металла и форме. Два из вынутых были светло-бронзово-жёлтого цвета, а один ярко-жёлтый с красноватым цветом.
Нет, именно этих кусочков золота он сам не видел, но другие, те, что в железном ящике золотоприёмной кассы, были похожи, как братья, на эти из мешочка. «Однако мешочек весит около десяти фунтов», — отметил Егорыч.
«Родня» приводила стойбище в порядок, разбирала мешки, в которые грабители собрали их имущество, мёртвых китайцев обыскивали и раздевали, после чего стаскивали трупы на край поляны в яму. Плакала сестра Аи, её пятилетний малыш куда-то делся. Его нигде не было. У молодого казака на лице от виска до нижней челюсти была рана — след от удара меча. Он потерял много крови, но был жив, и старая тунгуска колдовала над ним, что-то прикладывая к ране и гладя парня по голове.
Распотрошили вещи налётчиков. Это делалось на глазах Егорыча. Он приказал принести их к огню и открыть. Перемётная сума и шесть казачьих котомок, пять мечей, три ножа, семь револьверов, из них пять не российского производства, и четыре ружья, из коих три были также не российские, разложены перед управляющим. Уже рассвело, вставало солнце, но на поляне был ещё сумрак.
Егорыч распорядился — китайские мечи, мешки, пистолеты и ружья российского производства, продукты и четыре якутских лошади отдать роду в лице старейшины. Им стал отец Аи. Он настолько обрадовался подаркам, что, казалось, забыл неприятности этой минувшей ночи. Аю перенесли в чум, старухи напоили её каким-то отваром, и она уснула. Около мёртвого старейшины и убитого шамана молча сидели старые женщины и дети. Они что-то заунывно пели, не раскрывая ртов. Все остальные занимались ликвидацией случившегося разгрома.
Всё это время один казак с ружьём наизготовку ходил вокруг поляны, по её границе с тайгой, и чутко прислушивался. Куда-то делись все собаки. Их было более десятка. Лайка с пятнистой мордочкой, приведшая спасителей в стойбище, куда-то исчезла с остальными собаками.
Прежде чем смотреть кладь китайцев, Егорыч позвал одного из мужичков стойбища, который лучше других мог читать следы, и послал его поискать сбежавших грабителей. Он не знал до конца, понял его тунгус или нет, когда предупредил об особой осторожности. Если его заметят, то он в стойбище не вернётся. Следопыт по необходимости попросил револьвер. Егорыч на его глазах вставил в барабан револьвера патроны, взвёл курок, заставил смотреть, что он делает для того, чтобы выстрелить, и выстрелил в воздух.
После этого дал револьвер тунгусу и попросил повторить его действия с оружием. Тот исполнил всё в лучшем виде. Егорыч выбил две пустые гильзы шомполом, вставил два новых патрона, дал мужичку ещё десяток патронов в запас, и тот быстро зашагал в тайгу.
— Савва Петрович, а ну покажи припас китайцев, — попросил Егорыч усатого казака, который был при нём.
Перемётная сума состоит из двух частей, связанных ремнями, и на лошади перебрасывается через хребет по обе его стороны. Казак расстегнул ремешки одной части сумы и сунул туда руку. Он вынул на свет Божий плоский, замотанный мешковиной свёрток длиной около восьми вершков, шириной в шесть и толщиной в два вершка. Размотав тряпку, Егорыч увидел плоские с тиснением и тонкими рисунками пластины белого и жёлтого металла. Казак молча подал ему две из пачки. Господи! Это же оклады от икон! Егорыч живо представил себе, как грабители отрывают украшения от святых досок с ликом Спасителя.
Истово перекрестился. Далее были вынуты подсвечники. Чаши для причастия, три золотых, серебряный и массивный бронзовый крест на соответствующих цепочках.
Предметы культа были не староверскими.
— Ишь варнаки-нехристи, где-то храм ограбили, — прошептал, крестясь, усатый Савва.
В солнечных лучах утреннего светила переливались и блестели камни, украшающие кресты и чаши. Егорыча пробил пот, но не от желания иметь это богатство — оно
Божье, а от видения судьбы служителей той церкви, откуда всё это было «добыто» варнаками. Шаря по дну уже пустой сумы, казак вытащил перстень червонного золота, украшенный гранёным изумрудом в виде таблицы размером с полдюйма. По краям сверкали бесцветные чистые камешки размером больше горошины с многочисленными гранями. Как бы изнутри этих блестящих горошин выходили разноцветные лучики. Перстень был на кожаном шнурке, завязанном в виде кольца диаметром чуть меньше пол-аршина.
— Ух ты! Красота-то какая! — не удержался Савва, передавая перстень Егорычу. Разглядывая перстень — тяжёлый, с изумляющими глаз камнями, — невольно подумал о баснословной стоимости вещицы. Выпускать из рук её не хотелось.
— Что в другой? — спросил управляющий.
Савва открыл другую половину сумы и вытащил оттуда плоский мешок. Две трети его были заполнены бумажными деньгами — ассигнациями, а в нижней трети были сложены золотые монеты. Столько денег никто из присутствующих ещё в жизни не видел.
— Видать, и подаяния на храм, да не за один год, проклятущие прихватили, — снова прокомментировал казак.
— Ладно, запихивай всё назад в суму, да не спускай с неё глаз. Что в котомках?
Открыл одну — золотой песок фунтов эдак 20–25. Другие и открывать не стали. Что в них было, ясно.
— Ну-ка, Саввушка! Тащи сюда пленного хунхуза.
Тот подошёл к двум стойбищенским погибшим, где рядом положили связанного по рукам и ногам китайца и уже хотел тащить его к управляющему для расспросов, как увидел торчащую из его горла сбоку деревянную рукоятку местного производства ножа. Китаец был мёртв, и уже успел остыть.
— Кто его?!! — заорал Савва.
Из толпы женщин вышел малец лет десяти-двенадцати и, стукнув себя в грудь, что-то сказал. Подбежавший отец Аи перевёл. Он говорит, что этот бил его деда, а потом за волосы таскал его. Парнишка зарезал врага.