Берущий ветром

Вскоре к месту события начали сбегаться усадебные бабы и девки, а потом туда прибежала и ключница Марфа - мать незадачливого и невезучего Петрухи.

- Батюшка, Прохор Патроклович!- кричала она.- Так ведь погодное предупреждение у нас! Вот и пришлось траву сырою с лугов вывозить, чтоб не попрела! А поучить его давно уже надо бы, а то совсем от рук отбился стервец! И водку хлыщет, и жениться на Матрене не хочет, а она уж брюхатая! Так его, батюшка! Вот так! Вот так!

Покрытые дегтем и кровавыми соплями кулаки уже скользили по Петрухиному лицу, не прилипали уже к нему так, как надо, а тут как раз Прохор Патроклович заметил еще одну телегу, что как раз проезжала под усадебной аркой. Эта телега была нагружена легчайшим сухим сеном, но не с горою, как положено, а только наполовину. Но даже несмотря на половинную загрузку ее едва влачила маленькая пегая кобылка и сверху не было видно возницы, а вожжи волочились за ней по земле и уже начинали опутывать ее задние ноги.

Прохор Патроклович оставил Петруху и бросился к этой телеге, уже предчувствуя, прозревая и видя своих работников насквозь своим верным хозяйским глазом. Он подбежал к телеге, налег на нее и опрокинул набок, вывернув оглобли из уключин и чуть не завалив вместе с нею несчастную пегую кобылку.

Из телеги вместе с сеном вывалилось двое пьяных до бесчувствия мужиков, один из которых был похож на Прохора Патрокловича до полного совпадения всех пропорций, только борода его была пегой.

Оба мужика тоже были в добротных смазных сапогах, и одного из них из-за голенища торчал хороший и крепкий кнут с заплетенным упругой косою кожаным стегалом. Глянув на это плетеное стегало, Петр Патроклович словно бы взбеленился. Он выхватил его из-за голенища того - до полного неправдоподобия похожего на него мужика, и принялся наносить им такие сильные и резкие удары, что две дворовые девки громко разревелись, а одна даже хлопнулась в обморок, будто какая-то изнеженная столичная барыня.

- Так их,- причитала ключница Марфа.- Так их. Давно на них нет никакой управы, батюшка.

Она склонилась над Петрухой и принялась отирать его лицо своим платком, который тут же сделался пятнистым от дегтя и крови.

Вдоволь настегав пьяных мужиков, которые все силились подняться на четвереньки и уползти от жалящих ударов в густые кусты смородины, но никак не могли этого сделать по причине сильного опьянения, барон размахивая кнутовищем и изрыгая страшные проклятия, бросился к флигелю управляющего.

По своей природе Петр Патроклович Ошуба был человеком не слишком строгим и почти не злобливым, но увиденное им в усадьбе так потрясло его, что экзекуция над управляющим длилась почти до полудня, вплоть до того момента, пока барон не почувствовал сильного голода и не сломал кнут об его спину. На свою беду во флигеле оказались и два младших полевых бригадира, до того похожие на него самого (только ниже росточком и с белесыми, как бы блондинистыми бородищами), что барон при первом взгляде на них почему-то пришел в окончательное неистовство и стегая их он сильно запарился, и потому сбросил неудобный столичный кафтан, чтобы тот не стеснял его движений. В комнате, где сидели эти мерзавцы, он своим верным хозяйским глазом заметил и разложенную на столе, и уже располосованную жареную ондатру, да еще запотевшую бутыль домашней водки с запечатанной его личной печатью сургучной головкой (точно - из его личного водочного погреба), да два огурца, да большой пучок зеленого лука, и это довело его до такого сильного каления, что не сломайся кнут, он, пожалуй, засек бы мерзавцев до смерти или сделал бы их увечными на всю жизнь инвалидами.

Но кнут не выдержал ярости барона и после особо сильного удара об спину одного из блондинистых бородачей он сломался, и это обстоятельство сразу как-то отрезвило его. Когда раздался треск сломанного кнутовища и стегало в его руке обмякло, он вдруг почувствовал себя дома, окончательно дома, и его сердце не то чтобы смягчилось по отношению к нерадивой челяди, а словно бы чуть-чуть успокоилось и жар его как бы сразу значительно попригас.

Да, вот теперь он был дома, совсем дома, в своей любимой вотчине, среди хорошо понятных ему людей, а не среди холодной и расчетливой столичной сволочи и не в этом ли было сейчас его главное счастье? Конечно, привычный ему порядок вещей был сейчас нарушен и здесь, сильно нарушен его долгим отсутствием, но могло ли быть по-другому? Главное, что он сумел исполнить свой долг в столицах, и при этом умудрился не потерять свое милое хозяйство окончательно. А свои дела он поправит, обязательно поправит, и вылечит всех своих лошадок, и восстановит поголовье ондатры и никому больше не позволит щеголять в сапогах на покосе, в самую горячую хозяйственную страду.

Ошуба решил, что на сегодня довольно, первичный порядок он уже навел, и надо бы сейчас ему отдохнуть, чтобы завтра продолжить наведение порядка с новыми силами и на свежую голову. Да ведь ему еще нужно было и получить с приказчика полный отчет, а вызывать к нему в усадьбу фельдшера из окружной больнички ему тоже не хотелось, это всегда успеется. Да ведь сегодня был, можно сказать, как бы такой усадебный праздник - первый день его счастливого возвращения в любимую вотчину из проклятых столиц.

- И полный отчет об падеже ондатры мне приготовь,- говорил Прохор Патроклович, выходя на крыльцо флигеля и отбрасывая сломанное кнутовище в сторону.- И об состоянии крупного поголовья чтоб было все подробно прописано, понял меня?

- Да, да, да,- залепетало, захныкало у него за спиной.

Остановившись на высоком крыльце, барон огляделся. Внизу, у ступенек уже собралась большая толпа усадебной женской прислуги. Все бабы и девки глядели на него снизу такими верными, такими преданными глазами, что барону сделалось даже как-то не по себе под этими взглядами. Давно на него никто не глядел такими вот преданными глазами и он уже успел позабыть каково это - чтобы на тебя так глядели вот так.

- Марфа!- крикнул Прохор Патроклович властным хозяйским голосом.- Ты где?

- Я здесь, батюшка,- тут же отозвалась из толпы ключница.

- А где моя баронская сабля?

- Так в кабминете она висит,- с большим подобострастием отвечала верная ключница.- На гербовом ковре, том, что с драконами трехглазыми и с языками на все стороны, батюшка, все как полагается.

- Это хорошо. Ты вот еще что, ты умыться мне приготовь. Совсем я об этих холуев кровью измазался.

- Слушаю батюшка!- Марфа глядела на него снизу преданными глазами, ожидая еще приказов.

Барон задумался. Ему казалось, что общий порядок в усадьбе он почти восстановил, но при этом вроде бы упустил что-то. Что-то важное. Брови его снова начали недовольно сдвигаться к переносице, но потом он все вспомнил, и они сразу разгладились.

- И вели накрывать обед. Да не в мансарде, а сразу на сеновале. И пяток самых лучших девок туда подавай. Живо!

- Слушаю,- пропела снизу Марфа.- Ну а вы чего встали? Не слыхали разве, чего хозяин сказал?

Дворовые поняли, что Прохор Патроклович уже почти отошел от гнева, и стремглав кинулись выполнять его приказания, и уже через какой-нибудь час их хозяин умытый, переодетый во все домашнее и причесанный просто, но аккуратно направился прямиком к сеновалу.

Когда через некоторое время туда вошли, хихикая и толкаясь, пятеро самых дородных, свежих и симпатичных усадебных девок, барон уже успел скинуть просторную домотканую рубаху и как раз стягивал с себя порты.

Он прыгал на одной ноге в полумраке огромного навеса, возбужденно вдыхая и выдыхая пряные ароматы жареного мяса, земляничного вина и свежего сена, весь в сильном телесном возбуждении, и его глаза медленно наливались кровью.

Темное небо, столб черного воздуха над Лысой Горою и далекие раскаты грома придавали всей этой немой пока сцене особой значительности и даже некоторого драматического колорита.

***

Ямщик двадцать сьодьмого экипажа возвращался на осьмнадцатую почтовую станцию в самом чудесном расположении духа и в прекрасном настроении. Несмотря на сильную усталость после ночного прогона, добрые чувства переполняли его, они так и стремились вырваться из него наружу.