Великие рогоносцы

Сестра Габриэль, которая на короткое время стала любовницей Генриха, искренне возмущалась, как быстро король забыл своего «прекрасного ангела». Всего только три месяца носил по ней траур. Потом сделал два решительных шага — женился и любовницу себе взял. Исключительную. Генриетта де Антраг ее имя. Любовницу даже раньше жены. Король разглядывается еще за невестами и на вопрос де Сюлли, какая супруга ему надобна, так отвечал: «В жене мне нужно найти красоту тела, целомудренность в жизни, услужливость в характере, проворство ума, плодовитость в браке, высокость в происхождении и большие площади в имении. Но думаю, что такая женщина еще не родилась. Сюлли ответил: „Что же, поищем более реальное“».

Реальность оказалась далеко не романтической: крупная, дебелая тридцатилетняя флорентийка со сворой в семь тысяч итальянцев прибыла в качестве жены в Парижский двор. Ее внешний вид отталкивающий, и историки не поскупились на очень нелестные отзывы о ее внешнем виде. Внутренний мир — не лучше. Воспитываясь на флорентийском дворе при боку старушек — сплетниц-тетушек — и полном безразличии отца, всецело занятого своей второй женой, Мария Медичи усвоила этот мещанский мир — духовной нищеты и ничтожных желаний. Карты, сплетни, сплетни, карты и какое-то там мало-мальское воспитание. «У нее вкус к интригам. Жирная, здоровая баба, дебелая и с красивыми руками и роскошной грудью. Вульгарна».

«На нас смотрит белотелая, почти тучная женщина с круглыми невыразительными глазами, в которых легко читалась сварливость, леность мысли, взбалмошность, надменное упрямство. Придворных коробили ее грубые жесты, вульгарность».

«С юных лет Мария Медичи полюбила собеседниц — болтушек, наушниц, охотниц подсматривать и подслушивать. Это низкий мир сводниц и сплетниц».

«Как мало они были похожи. Стремительный беарнец и ленивая флорентийка. Он — весь исполненный остроумия, живости, она — холодного высокомерия, упрямая с тяжеловесным телом и духом.

Да, не очень подходящую для себя партию выбрал Генрих IV. И единственно, за что история может благодарить Марию Медичи, так это за то, что рожала она будущих королев и королей. Сын — Людовик XIII, одна дочь Генриэтта — королева английская, жена Карла I, вторая Елизавета, королева испанская — жена Фердинанда IV. К своим детям любви не чувствует, они отвечают ей тем же. И, когда на старость лет сын Людовик XIII выгнал ее с французского двора, ни один из детей не посмел и не захотел взять мать к себе. Она гуляла, гуляла по иностранным дворам и умерла в полной нищете и одиночестве где-то на квартире Рубенса, которому в свое время заказывала расписать себя на стенах дворца двадцатью девятью фресками.

Романисты и хроникеры, исторические писатели с большей или меньшей дозой таланта пытаются изобразить брачную ночь Генриха IV и Марии Медичи. И в этом фарсе, в этих саркастических описаниях таится не юмор — угроза. Вот у Генриха Манна в юбках Марии Медичи прячется зловещая карлица, ее молочная сестра, реально существовавшая, только с той разницей, что карлицей не была, по юбкам не пряталась, а взяла неограниченную власть умной женщины над глупой Марией Медичи.

„Ему (Генриху IV. — Э. В.) предстоит иметь дело с весьма объемными формами. В те времена, когда он был жаден до всякой новизны, такое изобилие плоти не отвратило бы его. (Ему 46 лет. — Э. В.) Теперь в нем этой жадности нет. Перед ним, между темными занавесями в постели лежала женщина, в опытности которой сомнений быть не могло, левая рука ее обхватила одну из увесистых грудей, мощная волна плоти перекатывалась через руку. Другая, раскрытая, свисала с крайне широкой и необычайно плоской ляжки: новизна для наблюдателя. Ни единой линии тела без складок и отеков. Раскрытая рука выражает вожделение, неуклюжее голое вожделение, живот содрогается, вся его громада отклонена в бок. Голова закинута назад, что прежде всего изображает жертвенную покорность. Вся громада ее тела обрушилась на Генриха, ничем не обделив его“.

Нет, это не Рио де Жанейро, пардон, не Даная нагая, хотя, по нашему дилетантскому мнению, Даная со своим огромным животом, коротенькими ножками и крючковатым носом больше на беременную купчиху похожа, чем на символ сексопиля.

Но мы свое частное мнение оставляем и обратимся к другим историческим источникам, более симпатично к Марии Медичи относящимся. Но и они не могут не подчеркнуть полное несоответствие этой пары: рубашечность и грубость Генриха IV и сексуальную опытность Марии Медичи. Один только Александр Дюма несколько более снисходителен к этой паре. У него Генрих IV — само воплощение галантности, а Мария Медичи покорности. Не будем винить в этой позитивной гиперболизации великого французского романиста, хотя исторические документы, увековеченные в дневниках придворных, распространяются о двухдневном безутешном плаче Марии Медичи по поводу своей брачной ночи, которую восприняла как жестокое надругательство над своим телом.

Король воскликнул:;„Вот и я мадам! Я явился верхом и не захватил постели, а потому, учитывая жуткий холод, умоляю уделить мне половину вашей“. Мария присела в глубоком поклоне, хотела встать на колени, чтобы поцеловать руку короля, но Генрих этого не снес: поднял ее и поцеловал ее в лицо с той очаровательной воспитанностью, которой умел так хорошо сопровождать свои комплименты».

Впрочем не важно, был ли галантен Генрих IV с Марией Медичи в первую брачную ночь. Скоро у них начнутся дикие скандалы, с воплями, слезами, рукоприкладством, мало чем отличающиеся от скандалов в несчастливых мещанских семьях. Две вещи выводили Марию Медичи из себя: внебрачные дети мужа и его многочисленные любовницы. А он еще удобства ради помещал их в том же дворце, в котором жила его жена.

Его сын Людовик XIII в детстве и юности проявлял признаки садизма. Он любил мучить животных. И когда Генрих IV однажды увидел, как его сын разбивает о каменные стены головы воробушкам, он самолично жестоко его выпорол. Мария Медичи возмутилась: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили». «Что до моих ублюдков, — ответил Генрих IV, — мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака, а вот его-то уж никто не выпорет».

Семья Генриха IV. «Ах, злая жена есть опасный зверь», писал Генрих IV о своей супруге Марии Медичи.

Ссоры между Генрихом и его женой Марией Медичи приобрели такие формы, что он начинает ненавидеть свою супругу и в письме Коризанде так ее характеризует: «Ах, злая жена — есть опасный зверь». «Опасный зверь», не вынеся новых и значительных любовниц мужа и боясь за свою корону, сейчас же после коронации строит планы об убийстве короля. И до сих пор история ее не очистила от этих обвинений. Все многочисленные внебрачные дети и свои законные воспитывались и росли в одном дворце — вместе. Те же самые учителя, ходившие по саду с розгами в руках и бившие детей по малейшему поводу, даже за плохо выученный стишок по латыни. Таков был приказ короля. Воспитывать детей сурово. Сам он всех их очень любил и нередко, оставив все дела, играл с ними в детские игры, и даже возил на своей спине, встав на четвереньки и изображая лошадь. Когда его в таком несолидном виде застал один из иностранных послов, Генрих IV поднял на него глаза и поинтересовался: «Господин посол, у вас есть дети?» Получив утвердительный ответ, комментировал: «О, тогда вы поймете меня».

Ранние склонности Людовика XIII к лицам своего пола некоторые объясняют «плохим» воспитанием короля своего сына. Он, дескать, клал его к себе в постель, трогал его орган и долго разглагольствовал с сыном на сексуальные темы. Не знаем, мы так далеко в альковы королей не заглядываем, знаем только, что Людовик безумно любил отца, в отличие от матери, что конечно не мешало ему говорить своим сводным братьям и сестрам: «А вы не настоящие. Вы не из животика моей мамочки». Мамочка будет еще долго бить по щекам уже женатого (на Анне Австрийский) короля, навсегда уничтожив у него любовь к матери, разрешит ему наслаждаться любовными утехами со слугой-итальянцем и будет долго стараться удержать регентство в своих руках и в руках своего любовника Кончини и молочной сестры Галигаи. Но Людовик XIII подрастет, возьмет себе в правители могущественного кардинала Ришелье, который сметет Марию Медичи, уж если не с лица земли, то из французского королевства. «На вязанку хвороста у нее даже денег не было», — так жалостливо комментирует один из историков плачевное положение Марии Медичи, вынужденной на старости лет вернуться в свою Италию и умереть в нищете. Ну что же, эту грязноватую ограниченную флорентийку, вечно лежащую от жары в грязноватом неглиже на пуховой перине и каменном полу своей опочивальни и имеющей любовника — мужа своей закадычной подруги, мы особенно жалеть не будем. Не заслужила.