Страница 39 из 61
Вангол оторвался от пейзажей, откинулся на спину и расслабился. Успокоив дыхание, он закрыл глаза и представил себе, как будто он качается на речных волнах в легкой ороченской лодке. Течение реки несет его тихо и плавно. Образы прекрасных скалистых берегов сменялись пологими таежными сопками и логами. Лохматые огромные кедры и пушистые в весенней хвое листвяки свешивали, почти касаясь воды, свои огромные ветви. Речка извивалась в непроходимых зарослях, скрываясь под сенью таежных великанов. Ванголу стало легко и спокойно. Он мысленно попросил Духов тайги направить его туда, где его вопросы будут решены самым благоприятным образом. Медленное течение ускорилось, речка вливалась в широкое таежное озеро. Лодка уверенно и легко скользила по водной глади к дальнему берегу, на котором Вангол увидел какие-то строения. Да, это были городские здания. Каменные, трехэтажные. Вангол узнал — это была школа разведуправления, где он учился. Он увидел на берегу человека, который махал ему рукой. Вангол узнал его — майор Красков. Это был его начальник, тот, который непосредственно был его наставником в спецшколе. Тот, который отправлял его в составе группы «Ветер» на первое задание. Вангол поблагодарил Духов тайги, и образы медленно растворились в его воображении. Он открыт глаза и долго лежал, осмысливая увиденное. Затем встал и, разминаясь, стал ходить по небольшому участку теплушки, свободному от тюков. То, что рассказывал ему Гюнтер о том мире, безусловно интересно, но не это главное. Не ради этого его пропустили в тот мир. Это же ясно. Он имеет какую-то иную, действительно исключительной важности информацию — ему же сказали об этом.
И вот эта информация должна быть полезна военной разведке, и только там ему могут поверить, так как только там, по крайней мере, его знают как нормального, здорового психически человека. Но это в Москве, а они приближаются к Ленинграду, осажденному Ленинграду, связанному с остальной страной только ледовой дорогой через Ладожское озеро. Они смогут с обозом пройти в Ленинград, там нужно устроить Гюнтера, а ему нужно срочно в Москву. Да уж, промедление смерти подобно, посмотрев на хлипкую фигуру спавшего немца, подумал Вангол.
— Куда прете, граждане! Назад, эшелон военный! Эвакуированные — на второй путь, там для вас теплушки стоят, там вас распределять будут! Граждане, граждане, на второй путь! Туда, туда! — звонким не по-мужски голосом орал на перроне высокий железнодорожник в телогрейке поверх куцей шинели. Ветер рвал его слова и относил в толпу, медленно придвигающуюся к железнодорожному пути, куда прибывал, попыхивая паром, паровоз с составом из вагонов и платформ. Из первого вагона выскакивали красноармейцы и становились цепью вдоль останавливающегося эшелона. Их появление приостановило толпу, которая, наконец услышав крики железнодорожного начальника, двинулась влево, обходя прибывший поезд.
Вангол с Гюнтером руководили разгрузкой своего вагона, тюки с полушубками грузили в сани, которые после встречи Вангола с комендантом были очень быстро поданы. Вангол, вооружившись карандашом, пересчитывал тюки и помечал что-то в документах. Гюнтер отпускал эти тюки грузчикам из вагона. Вскоре небольшая санная колонна двинулась в путь. Крестьяне-возчики рассказали Ванголу, что ехать придется только до села Кабоны почти шестьдесят верст, а уж потом по льду до Кокорево, на той стороне Ладоги.
Когда съехали на лед, Вангол спросил пожилого мужика, с которым ехал на санях:
— И как, не страшно по льду-то?
— Не страшно, по земле страшней, сынок.
— Это почему?
— Немец бомбы бросает, они лед проламывают и там под водой, глубоко, считай, на самом дне, рвутся, нам вреда никакого, тока дырки во льду, а ежели на берегу застигнут, худо…
— Дак а лед-то не проваливается от взрывов?..
— Не… лед он вроде как хрупкий, а, однако, держит, так что не боись, сынок, доберемся до берега.
— Да я не боюсь, — улыбнулся Вангол.
— Да вижу… — ухмыльнулся мужик.
— Что я вам — гастроном? Где я возьму еще и крупы? Мало ли что положено! На то уже давно положено, понял! Ид-д-ди отсель!! — орал чей-то мужской голос, через окошко раздачи в окне с кованой решеткой.
Очередь поддавила, и пытающийся что-то доказать старик был вытолкнут из нее с полупустой авоськой. Он сунулся было обратно, но остановился, махнул рукой и побрел по засыпанной битым кирпичом и грудами штукатурки улице. Мимо него быстро, слишком быстро для блокадного Ленинграда, прошел военный и с ним рядом сухощавый мужчина в штатском. Они успели свернуть за угол, в Поварской переулок.
Угловой дом по улице Стремянной был разбит при артобстреле, и старик, с трудом преодолев завал, пошел следом за быстро удалявшимися попутчиками. Он успел увидеть, что они свернули в арку дома номер девять. Он жил в девятом. Кто бы это мог быть, вяло подумал он, то, что это не из жильцов, понятно, он бы узнал, значит, кто-то чужой. Не любил старик чужих людей в своем дворе. За несколько предвоенных лет эти чужие очистили от жильцов половину квартир в доме. Его окна на первом этаже как раз выходили туда, где обычно останавливалась черная машина, которая увозила навсегда его соседей. Он не спал ночами много лет и видел все. Его никто не трогал. Он жил один и никогда ни с кем из людей без особой нужды не разговаривал. Только слегка приподняв край старой шляпы, он таким образом приветствовал знакомых и проходил мимо.
Войдя в колодец двора, он приостановился в кривом выходе из арки. Там, во дворе, было шумно, и он, осторожно выглянул, чтобы посмотреть. Во дворе была драка, несколько человек дрались, при этом был слышен только сам шум возни и ударов, никто не кричал, дрались молча. Старик заметил, что военный и гражданский, обогнавшие его на Стремянной, оборонялись от четверых мужчин, причем было ясно, что те на них напали. Но численный перевес не дал преимущества нападавшим, поскольку один за другим они падали от быстрых и мощных ударов мужчины в военной форме. Они с трудом поднимались и снова бросались в драку, но вновь падали с уже разбитыми в кровь лицами. В конце концов все четверо оказались на земле практически без каких-либо признаков жизни. Все это время мужчина в гражданской одежде, абсолютно лысый — его шапка слетела и валялась под ногами дерущихся, — стоял, прижавшись спиной к стене между окнами как раз квартиры старика. Военный поднял шапку и протянул ее лысому мужчине. Тот взял, торопливо натянул ее на голову, и старику послышалось: «Данке».
Когда они проходили мимо, старик отчетливо услышал:
— Гюнтер, я же просил вас говорить только на русском языке, мы же в России…
— Я просто забыл об этом, Вангол, простите…
«Немцы? Немцы в осажденном, блокадном Ленинграде?! Немыслимо!» — подумал старик и встал в проем за открытой дверью давно пустовавшей комнаты дворника.
Когда шум шагов стих, он вышел из арки и тихо проскользнул в открытую дверь своего подъезда. Он ненавидел стукачей, презирал эту поганую породу людей и никогда не совершал доносов. Но сейчас он решил позвонить и сообщить о том, что слышал и видел. Как же: немцы в самом центре города, непонятная драка! Люди, лежащие во дворе в крови, явно требовали медицинской помощи.
Старик набрал номер и сквозь треск услышал:
— Дежурный Центрального района…
После обычных слов дежурного милиционера, откашлявшись, сказал в трубку:
— Во дворе по адресу Поварской переулок, девять на немцев напали четверо наших…
Из трубки что-то спросили.
— Нет, они избили четверых наших… Как какие немцы? Натуральные, на немецком языке говорили… Как избили? В основном кулаками, а что? Куда мне идти? В ж…?
Старик сплюнул от досады и аккуратно повесил трубку. Приставив указательный палец к своему лбу, он посмотрел в зеркало. С укоризной покачал головой. Первый раз в жизни хотел известить власть, а попал в ж…, впрочем, чего хотел, то и получил, старый дурак. Сделав такое заключение, он посмотрел в окно. Избитые, шатаясь и пачкая снег кровавыми плевками, жестикулируя, с трудом выходили из двора.