Страница 80 из 83
От боли не заснуть толком - сразу же начинает сниться боль. Только раз вдруг приснилась школа, любимые пацаны, обожаемая Мария Зиновьевна... А может, я сплю, вдруг встревожился я и пощупал парту. Парта была настоящая, твердая, и я успокоился. Но малейшее движение - и просыпаешься со стоном. И сразу встрепенется мама, прикорнувшая где-то - на стуле? на свободной кровати? Ее не выгнать из больницы. Друзья зазвали на роскошную кровать с периной, но роскошь-то ее и ужаснула: нежиться, когда ее бедный Левочка... При коридорных отсветах мама еле слышно читает мне Мало "Без семьи", и я снова спасаюсь в чужую жизнь, в жизнь опять-таки самых лучших моих друзей: Виталис, Маттиа, обезьянка... а утром они передадут меня в надежные руки Гайдамака, Вильгема, Мукана...
Правда, до их пробуждения я успевал еще услышать радио, которое, как безумец, целый день неразличимо болботало себе под нос. Сейчас от казахских песен по мне рябью бегут мурашки - такая в них диковатая сила и красота, а тогда они не казались мне даже экзотическими: экзотика должна быть заграничной. Чтоб тебя зауважали в России, надо сделаться иностранцем. Казахи это сумели. Очередь за евреями.
Мы, эдемчане, не заскучаем даже и в аду, если только нам позволят вариться в одном котле. Но раз направляют, а тем более в МОСКВУ - значит так и надо.
Меня хотели поднять - я не дался: "Сам пойду!". Встал и рухнул - подломились ноги от внезапной боли в щиколотках. И впервые расплакался такая мелочь не могла считаться экзаменом на мужество.
"Потерял много крови, потерял много крови", - уважительно прокатилось по оставляемому Эдему, и меня повели под руки. "Я еще вернусь!" - из последних сил присягал я на верность своим лучшим в мире друзьям, и они освещали мой путь отраженным светом, ибо всякое исходящее от нас сияние бывает только отраженным: ты отражаешь мою любовь к тебе, я - твою.
Маму оформили сопровождающей. Вагонное купе тоже было раем: чего стоила одна только уходящая в бесконечность череда взаимно отражающихся зеркал. И промерзлая санитарная машина: пока она вертелась, словно бы на месте, моя судьба оставалась в верной деснице Всевышнего, устраивающей приключения исключительно с хорошим концом.
Московская больница тоже была бы раем, только очень уж там было просторно и культурно. И докторша настораживала чрезмерной культурностью мама рядом с ней выглядела какой-то колхозницей. В советском кино суперинтеллигентов традиционно поручали играть евреям (Плятту, что ли?), поэтому я много лет каждого встречного еврея считал просто интеллигентом. Докторша только посветила мне в глаз лобовым шахтерским зеркальцем и быстро проговорила, как отрезала: "Немедленно удалить". Ка-ак?.. Мы так не договаривались!.. В Эдемах так не поступают - профессора мне, профессора!.. Вы совершенно правы, коллега, осколки прямо на поверхности, да ты же все равно им ничего не видишь, ну-ка, есть свет или нет? А сейчас? А сейчас? А вот и есть - я тебе прямо в глаз свечу, вот тебе и не может быть, ты что, хочешь, чтоб на второй глаз перешло?
Мир реальности уверенным бульдозером ломился по хрупкой поросли веры и воображения, среди которой только и может выжить глупенькая трехлетняя девчушка - человечья душа. Но что, вы думаете, меня уложило наповал инвалидность, риск полной слепоты, еще какая-нибудь рационалистическая еврейская дребедень? Ошибаетесь: будут дразнить - вот что ввергло меня в отчаяние до того бездонно-непроглядное, что из бездны его совершенно не имели никакого значения ни честь, ни мужество: все эти роскошества уже не могли понадобиться тому отверженцу, в которого меня превращали.
Под родным ожерельем хирургических солнц я орал и брыкался так, что вызвали еще двух мужиков меня держать. "Мама услышит", - пытались меня усовестить. "А ее здесь нет", - успевал отбрехиваться я. "Она через окно услышит". - "Чего она будет под окнами шататься!.."
Правда, и боль была - это что-то особенного. Но ведь и раньше нельзя сказать, что не было ничего особенного. Хотя раньше, вроде бы, не перекусывали какие-то очень прочные живые проводочки - кусачки так и щелкали в моем глазу, так и клацали, так и чакали...
У нас в Кокчетавском раю удаляли глаз одной старухе, - вынули, "как огурец": выболел. Она встала и пошла. И закурила. Ценная старуха. Я тоже встал и пошел. Потому что мне было уже все равно, я уже не хотел ни на кого производить впечатление. Мог идти - и пошел. Не мог бы - не пошел бы. В безразличии отверженца тоже таится источник силы, силы животного. Зверя или скотины.
Опускаясь на кровать, я хотел взяться за выгнутую рассвирепевшим котом никелированную спинку и промахнулся. Впоследствии волейбол и теннис с райской игривостью неопровержимо подтвердили мне, что чувство расстояния нуждается в двух глазах, как истина в спорщике.
Безнадежная мрачность - теперь это любимейшее мое состояние, в нем уже ничего не страшно: неоткуда падать. Но в тот миг я не сумел раскусить его прелесть: выходец из Эдема, я все еще полагал, что счастье это когда радуешься, хотя единственное прочное счастье, доступное смертному, - это когда не мучаешься.
- Мама, почитай мне "Мертвые души", - упавшим ниже некуда, а потому ровным голосом попросил я: бегство в чужую жизнь все равно оставалось лучшим обезболивающим.
Я сделался ровным, как январский каток. Это верно, что наливаясь поглощающим желанием, мы становимся сильными, - зато отсутствие всех и всяческих желаний делает нас неуязвимыми. Теперь я знаю, как живут нормальные люди: надо ни о чем не думать, не мечтать, не дай Бог, не усматривать в вещах символов чего-то большего, а видеть в них исключительно ту пользу или вред, который от них может перепасть, - и ничего больше. Это и есть конечный вывод мудрости земной. Не хлопочи сверх меры - все сделают вместо тебя: и родят, и убьют.
Снег сменился асфальтом, а многослойная обмотка на полголовы - воздушным витком марли. Я пробирался в кафельную гулкую пустыню умывальника, забывая даже, что он московский, и перед зеркалом бережно приподнимал запеленутый в марлю ватный тампон. Подслеповатые ввалившиеся веки, под ними никакая не рана, а аккуратная слизистая оболочка, как во рту, интересно, для чего ее Бог заготовил, уже знал, что глаз будут удалять из помещения? Которое, кстати, совсем не круглое, а наоборот, выпуклое на донышке.