Страница 9 из 29
Пока Мура и ее гости веселились в заснеженном Йенделе и отдыхали, наслаждаясь комфортом особняка, согретого теплом камина, в Петрограде по улицам текла кровь. Власти расклеили объявления, запрещавшие демонстрации. Люди не обращали на них внимания. И тогда, в воскресенье 26 февраля, правительство поднесло горящую спичку к бикфордову шнуру. Пока молодые женщины в Йенделе ездили на обеды и предвкушали свое возвращение домой, участники демонстраций, собравшиеся в пригородах Петрограда, стекались в правительственный район. На каждом крупном перекрестке располагались военные опорные пункты, повсюду ходили патрули, состоявшие из солдат и вооруженных полицейских. Когда демонстранты шли по Невскому проспекту – главной магистрали, ведущей в центр города, прозвучали первые выстрелы. Эти инциденты были единичными: нервничающие, неопытные войска, возглавляемые полными страха и гнева офицерами, стреляли в людей и десятки из них ранили. Демонстранты разбежались, а некоторые принялись швырять в солдат обломки кирпичей. На Знаменской площади насилие достигло кровавой развязки, когда какой-то полк открыл огонь, и пятьдесят человек были убиты[46].
С этими выстрелами Россия встала на путь, с которого не было дороги назад. Для Муры и для каждого русского мир вот-вот должен был измениться.
Здания были забаррикадированы; Дворец правосудия – подожжен, и любая постройка, в которой размещалась полиция, стала объектом ярости толпы. Она штурмовала тюрьмы и освобождала заключенных. К утру понедельника, когда в Петроград приехали Мура и ее друзья, отдохнувшие и беззаботные, на город навалилось тревожное временное затишье – перерыв для того, чтобы перевести дух, – прежде чем насилие разгулялось с еще большей жестокостью. В боях, которые велись в тот день, пехотный полк воевал с казаками и полицией, защищая восставших горожан. Всего несколькими днями раньше ситуация была обратная: казаки воевали против полиции, тогда как армия убивала людей. Никто не знал, кто на чьей стороне: район за районом и полк за полком, симпатии офицеров и рядовых колебались. Никто не был верен кому-то – никто, кроме голодающих рабочих и правящих аристократов. Они выбрали каждый свою сторону конфликта благодаря рождению и обстоятельствам.
Среди аристократов было по крайней мере одно исключение. В то время как на улицах города за окнами ее квартиры разворачивалась Февральская революция, а звуки оружейной стрельбы и вопли толпы эхом отражались от великолепных фасадов, Мура фон Бенкендорф внимательно наблюдала за происходящим и знала одно: какая сторона выиграет сражение за матушку-Россию, к той стороне она и примкнет. Другие, возможно, будут страдать и умирать, но Мура выживет.
Она еще понятия не имела, насколько тяжела будет плата за ее выбор, когда в конечном счете его сделала.
Представителей правящих классов, экспатриантов и дипломатов эти изменения затрагивали медленно. Несмотря на беспорядки и убийства столь большого числа гражданских лиц на Невском в Кровавое воскресенье, днем того же дня английские дамы собрались, как обычно, на свои регулярные швейные посиделки в посольстве. Не испугавшись стрельбы, они смело шли по опасным улицам мимо солдат и горящих домов. В бальном зале посольства были расставлены столы, на которых лежали тюки фланели, груды корпии, ваты, ножницы и стояли швейные машинки. Дамы делали из этого материала наборы для санитарных поездов, отправляющихся на фронт, или военного госпиталя.
Все было закрыто, пока длилась эта буря. Магазины и рестораны перестали работать, редакции газет пустовали, и везде можно было увидеть красные флаги. Сторонники революции прикалывали красные ленточки к своей одежде. Вскоре их носили все: поступать иначе означало накликать на себя беду. Революционеры требовали свергнуть правительство и царя, установить республику и положить конец так называемой «войне за отечество». Пролетариат сплотился, и постепенно сформировалось согласованно действующее революционное движение. Советы рабочих становились влиятельной политической силой. Насилие стихло, и начались переговоры. Когда Дума собралась заново, Советы рабочих получили официальное приглашение выбрать представителей.
2 марта пала ключевая фигура в старой структуре правительства: царь Николай II, который продолжал жить в Царском Селе на протяжении всего кризиса, отрекся от престола. Казалось, его мало волновали боевые действия в столице. Две из его дочерей были больны корью, и он едва ли заметил, что происходит во внешнем мире. Ему сообщали, что на самом деле нет никакого организованного сопротивления восставшим: даже его собственная императорская гвардия перешла в лагерь противника. Понимая, что поражение неизбежно, царь отказался от трона.
С его отречением в сердце России открылся вакуум, который, как считали даже крестьяне и Советы, должен был быть заполнен лидером традиционного типа. Сторонники революции призывали к созданию новой республики – не республики, во главе которой стоял бы «новый царь». Этот титул утратил связь с империей и, по-видимому, превратился в миф о героической верховной власти; люди представляли себе избранного правителя, олицетворяющего волю и характер России и ее народ[47].
Такой человек был рядом. Пустота, оставленная отречением царя от престола, притянула к себе человека, обладавшего положением, харизмой и волей, чтобы взять на себя роль воодушевляющего лидера. Мура его тоже заметила.
Александр Керенский вышел из Советов, но он не был рабочим. Он был юристом, пламенным социалистом, завораживающим оратором и честолюбивым политиком. Он также был тщеславным, эксцентричным человеком и известным волокитой. Керенский родился в 1881 г. в том же самом провинциальном городе, что и Ленин (их отцы были знакомы). Несмотря на то что он был на десяток лет моложе, карьера Керенского продвигалась быстрее. В то время как Ленин все еще был идеологически заперт внутри горнила горячего, бескомпромиссного большевизма и находился в трудном финансовом положении в Швейцарии, Александр Керенский был человеком нового революционного века.
Его взлет оказался быстрым. Как вице-председатель Петроградского Совета Керенский был приглашен войти в новое Временное правительство – первое из череды нестабильных коалиций, которые будут править Россией на протяжении полной оптимизма весны и бурного лета, которые последовали за первой революцией. Так как коалиция боролась за сохранение своей власти, Керенский поднялся от министра юстиции (на этой должности он упразднил смертную казнь и восстановил гражданский порядок) до военного министра. К лету он уже стал премьер-министром и перебрался в Зимний дворец.
Внешне этот человек со строгими, неинтересными чертами лица выглядел малопривлекательным. Его волосы были аскетически подстрижены и стояли ежиком. Будучи военным министром, он носил военную форму простого солдата (хотя и изысканного покроя). Но в нем был огонь. Британский вице-консул, который видел, как Керенский выступал в Большом театре в Москве (популярное место для выступлений с революционными речами), был свидетелем его потрясающего ораторского искусства: даже состоятельные люди находились под гипнозом его «евангелия страданий» в речи, которая длилась два часа и призывала к самопожертвованию и помощи войскам, находившимся на фронте, и бедным рабочим:
Он поднимал глаза к ложам балкона, когда своими яростными отрывочными фразами доводил себя до исступления…
Закончив речь, он, обессиленный, отступил назад, и его поддержал адъютант. В свете огней рампы его лицо было смертельно бледным. Солдаты помогали ему сойти со сцены, когда в приступе истерии все встали и хриплыми голосами приветствовали его… Жена одного миллионера бросила на сцену свое жемчужное ожерелье. Каждая присутствовавшая женщина последовала ее примеру, и град драгоценностей посыпался с каждого яруса огромного театрального зала. В ложе рядом с моей генерал Вогак – человек, который служил царю всю жизнь и ненавидел революцию, считая ее бедствием, рыдал, как ребенок[48].
46
Figes, A People’s Tragedy, с. 312–313. После революции Знаменская площадь была переименована в площадь Восстания.
47
Некоторые иностранные наблюдатели, включая Мериэл Бьюкенен и ее отца, по-видимому, неправильно понимали призывы к установлению республики во главе с «царем»; они считали, что простым рабочим не удалось понять идею демократии (E. G. Buchanan, Petrograd, с. 107).
48
Lockhart, British Agent, с. 178–180.