Страница 8 из 11
Я поспешно нырнул за вешалку – в коридоре стояла древняя рогатая вешалка. Тут же раздался голос Гены – он гнался за Раей.
– Стой! – кричал Гена.
Были звуки короткой, довольно отчаянной потасовки.
Я выглянул из-за вешалки. По молодости и пьянке я не понимал, что происходит, и уже собирался защищать Раю, если придется.
Но защищать Раю не пришлось – Гена прижал ее лицом к стене. Рая захохотала и выгнулась.
Всего остального я не видел. Хотя оно было. Я оставался там, в этом темном чужом коридоре, за вешалкой, пока оно было.
Потом Гена на руках унес Раю.
А я тихо вышел во двор.
Во дворе я тут же встретил Славика, бухнулся в его пьяные боксерские объятия и забылся. Ничего больше не помню.
Утром я проснулся оттого, что на меня смотрела целая толпа народа. Собственно говоря, это было уже не утро, а полдень. Жизнь во дворе шла своим чередом, и мне, оказывается, нужно было срочно к ней присоединяться. У моей кровати стоял дед, Мош Бордей, он добродушно усмехался ухмылкой ветерана, наблюдающего первые потуги новичка. В руке он держал стакан, в котором был помидорный рассол. Рядом с дедом стоял Славик, выражая лицом самую горячую и несколько агрессивную дружескую поддержку. А рядом со Славиком стоял Боря, о котором можно было сказать и вовсе коротко – Боря сиял. Чем насторожил меня – если не сказать, напугал.
– Ну ты крас-савец! – с энтузиазмом воскликнул Славик и больно ткнул меня кулаком в живот.
Мош Бордей протянул мне стакан с рассолом.
Я покорно принял стакан и сделал глоток холодного рассола. Это был кайф, и я выпил до дна.
– Нормально вчера дали, да? – радостно спросил Славик.
Мош Бордей посмотрел на него коротко, и Славик молниеносно – только он так умел – очистил лицо от радости и наполнил его товарищеской озабоченностью.
Боря по-прежнему сиял таким ровным и чистым сиянием, что я не удержался и осторожно спросил:
– Борь? Ты чего?
– Все! – сказал Боря и просиял еще сильней.
– Что – все? – испуганно сказал я и посмотрел на Славика и деда, ища в них поддержки.
– Дали согласие! Первого октября! Вот. – Боря указал на деда и Славика. – Все уже знают.
Боря домогался руки и сердца Женечки-химика уже целый год – причем у своих родителей. Боря и Женечка были влюблены друг в друга довольно давно и нежно, но очень скоро столкнулись, точнее Боря столкнулся, с преградой в лице своих родителей – дяди Феликса и тети Доли. Собственно, истинной преградой была тетя Доля, которая, как было сказано много выше, работала гинекологом, была строгой женщиной и правильной еврейкой. Брак Бори с Женей она категорически отвергала. По всем соображениям тети Доли, Женечка была Боре не пара. Женечка была не еврейкой, а хохлушкой, родители ее работали на военном заводе, а сама Женечка последний год бывала дома только наездами: она поступила в Ленинград, на химический факультет. Поэтому ее называли в нашем дворе «Женечка-химик».
Папе Бори, дяде Феликсу, работавшему обувным мастером, как неправильному, пьющему еврею, были до лампочки социальные и расовые предрассудки, мешавшие тете Доле. Но он вынужден был присоединиться к ее генеральной линии – такова была сила воли тети Доли, и дяде Феликсу пришлось стать дополнительной плотиной, отделявшей Борю и Женечку-химика от счастья.
Настоящие драмы разыгрывались в те дни в квартире Бори. Вот Боря пытается погрузиться в шахматную партию – он играет в шахматы с отцом, дядей Феликсом. Над ними нависает тетя Доля.
– Мам! – говорит Боря куда-то в шахматную доску. – Хотел тебя предупредить.
– Что?! – спрашивает тетя Доля, заранее хватаясь за сердце.
– Мам, я сегодня вечером приду поздно. Ночью скорей всего. У мамы Женечки день рождения, – говорит Боря, не подымая глаз.
– Опять Женечка! Опять день рождения, и опять ночью! Почему все ее родственники рождаются ночью? Я, например, родилась утром. Боря, ты что, правда хочешь иметь жену-химика? Феликс, скажи, что у химиков больные дети!
– Больные, – подавленно говорит дядя Феликс, делает ход слоном и виновато подымает глаза на Борю. – Тебе мат…
Когда Боря понял, что средствами убеждения сломить маму с папой невозможно, он прибег к шантажу. Бледный и решительный, однажды утром он вышел на кухню из своей комнаты и заявил тете Доле:
– Мама. Я решил уйти из университета. Я не буду учиться на финансовый учет. Я буду работать. Как все.
Боря и раньше угрожал тете Доле уходом из финансового учета. Но тетя Доля все равно держалась, надеясь, что Боря блефует. Боря, конечно, блефовал, работать «как все» ему вовсе не хотелось, он ведь был хоть и неправильный, но все-таки еврей. Изобретательный ум подтолкнул Борю к сговору со Славиком.
– Я буду работать, кормить семью, – сказал в то утро Боря гордо.
– Какую семью? – теряя землю под ногами, спросила тетя Доля.
– Нашу с Женечкой, – ответил Боря и так посмотрел на тетю Долю, что она отступила на шаг назад. – Славик порекомендовал меня своему дяде. Меня берут. На завод! – сказал Боря.
– На завод? Нет… Боря… – тихо оседала на стул тетя Доля.
– Вот. Справка. Для начала учеником мастера, – зная, что попал в болевую точку, хладнокровно добивал маму Боря.
Днем раньше Славик и Боря сидели на веранде, ночью. Славик изготовил справку, согласно которой Борю Каца якобы ждут с распростертыми объятиями на самом промышленном, самом вонючем заводе города. Славик даже поставил самопальную печать на справку и прочитал с иезуитским удовольствием:
– «Мазутной смазки». Ништяк! Может, еще про разряд дописать, а?
– Учеником мастера, в цех мазутной смазки, с присвоением ученического разряда, – прочитал на следующее утро Боря и предъявил тете Доле справку. – Вот. Все. Я рабочий, мама.
Славик просчитал все точно. «Мазутной смазки» и «ученический разряд» – эти слова сломили тетю Долю.
Полчаса ее отпаивал валерьянкой дядя Феликс, а тетя Доля посиневшими губами шептала:
– Рабочий… рабочий…
Через день она дрожащим голосом сказала Боре:
– Боря. Я согласна. Лучше хохлушка-химик, чем еврей-рабочий.
И теперь Боря сиял.
– Дядя Феликс сегодня придет к Моше Бордею говорить за свадьбу, – сообщил Славик и подчеркнуто уважительно заглянул в глаза деда.
Дед утверждающе кивнул.
– Я уже рассказал Вахту! – сказал Боря победоносно. – Вахт побежал сразу! В рюмочную, на углу Армянской и Пирогова!
– Через пять минут о свадьбе узнает вся улица! – радостно продолжил Славик, это явно была его идея.
– Поздравляю! – сказал я и пожал руку Боре.
И тут я вспомнил всё вчерашнее. Мне стало плохо. Перед глазами поплыла согнутая голая нога Раи. Я отвалился на кровать.
Меня толкнул в плечо какой-то старичок. Народу во дворе – тьма. Первое октября. Весь цвет нашей улицы сегодня пришел на эту свадьбу. Да и не только цвет – в общем, все пришли.
Описать чисто еврейскую свадьбу можно, и чисто русскую, и цыганскую – но свадьба Бори и Женечки-химика сочетала в себе черты каждой. За долгие годы своей хорошей жизни Мош Бордей соединил богатое наследие разных народов в систему совершенно особых, космических церемоний. Например, перед входом во двор, в котором происходит свадьба, Мош Бордей ставит большой, тридцатилитровый бутыль с вином. Рядом – кувшин и кружка. Любой прохожий может налить себе кружку вина и выпить за молодоженов. А если прохожий хочет зайти во двор и остаться на свадьбе, появляется Славик. Он говорит гостю:
– Добро пожаловать на свадьбу! Гроздь винограда есть у вас? Каждый гость дарит нашим молодым гроздь винограда. Такой порядок. Если принесли, добро пожаловать!
– А зачем нужна гроздь винограда? – спрашивает прохожий.
– Как зачем? – удивленно спрашивает Славик, приоткрывает калитку и указывает в глубь двора. – Вон там. Видишь. Маленькая бочка. В нее нужно положить свою гроздь. Бочка заполнится виноградом, Мош Бордей из него сделает вино. Молодые будут держать это вино в своем кувшине. В погребе у Моши Бордея есть такой шкафчик! – вдруг доверительно, по секрету, сообщает прохожему Славик. – В нем кувшины с вином. Сколько кувшинов – столько свадеб. На каждом написано – в какой день свадьба была, в какой год, как зовут жениха и невесту. Если десять лет вместе проживут – откроют кувшин свой, выпьют. Крепкое будет. Десять лет выдержки. Ну, если двадцать проживут. Еще крепче. Ну что, понял? – завершает объяснение Славик, улыбнувшись нагло прохожему в лицо.