Страница 7 из 11
– Че – ниче?! – заводится Славик. – Сидишь и смотришь на нее, как Пушкин. На свою, эту, как ее. Я на тебя смотрю, думаю, че он так смотрит на нее, че он, не видит – там нечего ловить, а он как будто не видит, и смотрит, и смотрит! Ну дура-ак!
– Да ну ладно! – говорю я. – Все я вижу.
– Че ты видишь?! – спрашивает Славик и вдруг неожиданно, как всякий психопат, смягчается. – Видишь, что муж у нее? Понимаешь, муж. Есть такое слово, старичок. Му-у-ж. Это такой человек, который набьет тебе все табло. Если увидит. А он видит.
– Че он видит? – спросил я и непроизвольно потрогал себя за подбородок.
– Все видит. Она же! Просто с тобой… Она же – взрослая баба! Ну, понимаешь?! – Славик безнадежно махнул на меня рукой, как врач, понявший, что ради этого больного можно даже руки не мыть.
Мы молчим, некоторое время. Славик смотрит на меня и ехидно улыбается, явно представляя, как обезобразится моя рожа от милицейских кулаков.
– Она, конечно, ниче, – говорит Славик уже откровенно издевательски. – Я бы тоже, наверное, смог бы… Но если б это был я! Хоть что-то бы ментяре, так сказать… Противопоставил бы скорость! – И Славик изобразил несколько мощных ударов снизу.
Он был в хорошем подпитии, был возбужден, удары изображал преувеличенно, и по всему было видно – сегодня он не против набить чью-то рожу.
– Ладно, – сурово сказал я. – Хорошо, что это не ты. А что, думаешь… Она меня вообще…
– Че «вообще»? – спросил Славик отечески высокомерно.
– Ну… не воспринимает? – выдавил из себя я.
– Воспринимает, – сказал Славик. – Но крутит динамо. Нормальное явление.
– Слушай, – сказал я решительно. – Давай забухаем.
Славик посмотрел на меня с испугом. И спросил:
– Че это вдруг мне бухать с тобой?
– А че не забухать? – наступал я. – Разведу деда на баночку.
– Ты, «разведешь»?! – Славик засмеялся даже. – Он тебя самого разведет. Один к двум.
– А если выставляю банку из золотого запаса? – в ответ хлестко провоцирую я. – Тогда забухаем?
– Забухаем, – тут же соглашается Славик с огнем в глазах.
И я иду к деду.
А в это время Рая встает из-за стола и подсаживается к Моше Бордею. О чем-то говорят, Рая смеется, она смешливая такая. А я уже иду. Славик это видит. Отступать уже нельзя – засмеет подлец Славик, а идти… Но как? В общем, подхожу.
Дед вопросительно смотрит на меня. Рая – тоже, с насмешкой. Вечной своей.
– Есть разговор, дед. – Я начинаю низким, мужским с моей точки зрения голосом, но даю непоправимого петуха, откашливаюсь тут же.
– Я мешаю? – спрашивает Рая.
Дед вопросительно смотрит на меня. Я – на Раю.
– Нет, – идиотически уверенно заявляю я.
– Ну, тогда говори! – смеется Рая.
– Мне бы, дед. – Я набираю воздух в легкие и несу одним потоком сплошную ахинею, отчего-то непроизвольно копируя хамские интонации Славика. – Ну, в общем, мы тут с пацанами приглашены в одну компанию, к девчонкам, и надо бы винчика с собой зацепить, чтоб не с пустыми руками, ну и дед, конечно, к тебе – выручи, как обычно, надо взять, как обычно, ерунда – баночку одну. Пообщаться с девчонками…
Мош Бордей смотрит на меня удивленно.
У меня пылают, кажется, не только щеки, но вся голова.
Мош Бордей всё понимает. Хмуро протягивает мне ключи и говорит:
– Возьми, одну банку.
Мы спускаемся в бордей со Славиком. Славик потрясен моей крутизной, но виду не подает.
Мы открываем самый главный замок во дворе и спускаемся в погреб. Теперь пора сказать несколько слов о самом бордее.
Бордей – это такой погреб, присутствующий в каждом дворе в этой местности и занимающий большое, а в отдельные времена года центральное место в жизни и системе ценностей местного народа. Именно виноделие, связанное с ним и трепетно передаваемое из поколения в поколение, полное отсутствие воли, а также высокоразвитый музыкальный фольклор делают здешний народ одним из самых веселых на планете. Бордей используется для хранения, хотя правдивее было бы сказать, для охлаждения вина и сопутствующих продуктов – то есть закуски. Внутрь бордея ведет крутая каменная лестница, инженерно решенная таким образом, что схождение происходит моментально, а восхождение – завтра. Вино в бордее хранится в бочках, еда – в бочках. Объемы позволяют спокойно предаться беседе, не унижаясь суетой. Посуда – глиняная. Кувшины и кружки. Потолки низкие. Здесь холодно. Но если спуститься в бордей из июльского полдня – это кайф. Здесь очень чисто. Из достижений цивилизации в бордее – только голая лампочка на шнуре, включаемая из нашей квартиры. Я с детства знал, что, если дед втыкает красную вилку в розетку – свет в бордее, – значит, будут гости. Бордей – явление коллективное, хотя и не всегда. Если не нашлись собутыльники, то, в конце концов, целеустремленному человеку достаточно кружки и рта. На коллективность тем не менее указывают маленькие деревянные скамейки. На них сидят, пьют и закусывают. Вообще бордей – это целая вселенная и даже больше. В детстве, когда я спускался сюда, я был наповал заинтригован увиденным и дал себе слово, что, когда вырасту, отдам все силы этому делу. Теперь я вырос.
Славик ориентировался в бордее как на ринге – знал здесь каждый уголок. Умиленно, как на старых друзей, смотрел он на ряды пустых уже – или пустых еще, ведь сегодня праздник урожая – высоких кувшинов, оплетенных виноградной лозой. Похлопал, как по плечу, все четыре бочки Моши Бордея. Высокие синюшные бочки, пахнущие всем, чем пахнет бордей – холодом и вином. Бочки – это главное винохранилище Моши Бордея. В каждой бочке – тысяча литров. Всего – четыре тонны вина. Славик смотрел на бочки по-особому – с большим уважением, пониманием их ценности и вместе с тем по-свойски – так служитель Алмазного фонда смотрит на бриллиант, не имеющий равных в мире, который он, служитель, вот так вот запросто, каждый день протирает тряпицей.
Я присел на скамейку, пока Славик общался с тридцатилитровым бутылем. Посуда – это еще одна особенность бордея. Такой посуды сейчас, конечно, не делают. Мош Бордей, как алхимик, собирал всю жизнь эти высокие пузатые бутыли на самый разный и всегда нестандартный по сегодняшним меркам литраж – пятнадцать литров, восемнадцать литров, тридцать литров. Бутыли зеленоватого, желтоватого, коричневатого стекла. В горлышки вставлены старые деревянные пробки. Именно из таких бутылей сливалось вино в емкости меньшего объема – банки, кувшины, сердца.
Славик налил полкувшина вина.
– Дед сказал – целую банку можно, – широко сказал я.
– Куда торопиться? Банка не убежит, – усмехнулся Славик и посмотрел на меня.
Мне показалось, что его все еще одолевают сомнения – трусливые, но притворяющиеся моральными.
– Зачем тебе бухать? – подтвердил мою догадку Славик. – Думаешь, лучше будет?
– А что, не будет? – спросил я бодро.
– Да как те сказать, – вздохнул Славик, упиваясь своим превосходством. – По-всякому бывает.
Мы наливаем в глиняные кружки.
– Ну че, – говорит Славик. – Давай, побазарим.
Славик стукает мою кружку своей и делает первый глоток.
Когда мы со Славиком вышли из погреба, во дворе было совсем пусто.
Соседи разошлись – все, кроме Вахта. Он сидел за столом и был ангельски пьян.
Я был тоже пьян, и сильно. У меня кружилась голова, слегка подташнивало, но в целом было хорошо. Я присел на скамейку Моши Бордея. Славик куда-то исчез.
У меня в глазах сливались, размывались, плыли яркие цветные пятна лампочек в винограднике.
Потом я встал и пошел. Откуда-то сзади послышался голос Славика. Он кричал:
– Вова-ан! Будь же ты мужиком!
Мне было наплевать на то, что кричит Славик. И вообще, на все. Кроме Раи. Быть пьяным мне нравилось. Все как будто стало красивей и проще.
Я пошел прямо к дому, в котором жил Гена. Окна были довольно высоко, заглянуть в них снизу было невозможно. Света в окнах не было.
Я подошел к входной двери в квартиру Гены. Она была распахнута настежь. Так всегда делают ночью в этой местности – жарко. В проеме двери чуть колебалась от сквозняка тонкая сетчатая занавесь. Осторожно – хоть и пьян был, а страшно все равно – я нырнул внутрь квартиры. Оказался в коридоре. Сделал еще несколько шагов и вдруг услышал стук. Из кухни вылетела Рая.