Рассказ о шпионе

— Да, очень забавно.

— Новое имя, новая работа, прошлое ушло навсегда. Ты счастлив, и я рад, что все прошло хорошо. Ты заслужил. Ты заслужил даже большего, но действительно это все, что мы могли сделать.

Снежинка упала на стекло. Она была большая и, когда попала под лунный свет, засверкала, как кристалл. Доулиш протянул палец, чтобы поймать снежинку, как будто стекла перед ним не было.

— Но ты не можешь все стереть из памяти. Ты не можешь забыть половину своей жизни. Не можешь стереть все и притвориться, что этого никогда не было.

— Нет? — переспросил я. — До сегодняшнего вечера у меня все было хорошо.

Я с завистью вдыхал дым его сигары, я бросил курить около шести недель назад и, будь я проклят, если такой человек, как Доулиш, заставит меня дать слабину. Я спросил:

— Это было специально подстроено? Что нас сегодня обоих пригласили?

Он не ответил. По радио начали передавать музыку. Мы наблюдали, как снежинка тает от тепла его пальца. Капелькой воды она сбежала по стеклу. Но ее место уже заняла другая, а за ней следующая, и еще, и еще.

— И в любом случае у меня теперь есть Мэрджори, — сказал я.

— Она такая красивая. Но, слава богу, я не додумался просить тебя лезть в грубую и непорядочную сторону всего этого.

— Было время, когда вы притворялись, что у этого дела нет непорядочной, темной стороны.

— Это было давно. К сожалению, за прошедшее время грубые стороны стали еще грубее. — Он не употребил слово «темные».

— Не совсем так. — Я сделал паузу. Не хочется ранить чувства старика, но он сам вынудил меня обороняться. — Просто я не желаю вновь становиться членом большой организации. Особенно государственной. Не хочу быть очередной пешкой.

— Быть пешкой, — возразил Доулиш, — это состояние души.

Он полез в карман и извлек маленькое приспособление со множеством лезвий, которое, как я заметил, использовалось во всех случаях жизни, начиная с прочистки трубки и заканчивая вскрытием замков. Сейчас он использовал шило для продувания сигары. Доулиш закончил работу и удовлетворенно кивнул. Он посмотрел на сигару и начал разговор:

— Я помню паренька — может быть, надо было сказать, молодого человека, — однажды вечером от мне позвонил… Это было очень давно… он звонил из телефонной будки… сказал, что произошел несчастный случай. Я спросил, нужна ли «скорая помощь», он ответил, что все намного хуже… — Доулиш дунул на сигару и потом поднял ее, чтобы мы оба могли оценить произведенные им улучшения. — Знаешь, что я ему сказал?

— Да, я знаю, что вы ему сказали.

— Я попросил его ничего не предпринимать, оставаться на месте, пока за ним не придет машина… Его быстренько увезли… каникулы в деревне, дело не попало на страницы газет, не было зарегистрировано полицией… никто даже на нас никогда и не подумал.

— Этот гад пытался убить меня.

— Вот какие дела может делать управление. — Он еще что-то подправил в сигаре и вновь предался наслаждению с гордым видом, как старый механик парома, положивший промасленную ветошь на только что починенный движок.

— И мне очень нравится, как вы со всем справились, — сказал Доулиш. — Нигде ни следа. Если я вернусь в дом и скажу Фоксуэллу — один из твоих лучших друзей, не говоря уже о твоей жене, — с которым работаешь в Центре, меня на смех поднимут.

Я ничего не ответил. Это был типичный пример комплиментов, которыми они обменивались на рождественских вечеринках, перед тем как предаться пьянству и преследовать по кабинетам шифровальщиц.

— Это не поза, — сказал я. — Я вне игры.

— Тем не менее вы будете нужны нам для дела Мэйсона, — возразил он.

— Вам придется прийти и заставить меня, — ответил я. Из динамика раздался голос Фрэнка Синатры: «Меняйте партнеров и танцуйте со мной».

— Всего час или около того для официальной беседы. В конце концов им все равно, кто это будет — вы или Фоксуэлл.

— Решили, пока нас не было?

— Глупо, не правда ли? Они должны были выбрать кого-нибудь посговорчивее, может быть, одного из радистов.

— Но все почти закончилось. — Я выуживал информацию, и он чувствовал это.

— Да, действительно. Все выглядело таким естественным. Ваша бывшая квартира, адрес в телефонной книге и один из них даже похож на вас. — Он выпустил кольцо дыма. — Им пришлось собрать девяносто тысяч фунтов. Смонтированные фотографии стоят этих денег. Красиво сработаны эти фотографии, да? — Он еще раз продул сигару и опять поднял ее для обозрения.

— Для чего все это?

— О, не только деятельность оперативных сил по противолодочной борьбе. Тут весь набор — схемы радиопредохранителей, последние модификации подводных лодок, лабораторные исследования корпорации «Локхид». Целый список вопросов. Но никто не заплатит больших денег, если спектакль будет разыгран не вами и Фоксуэллом.

— Очень лестно.

Доулиш кивнул.

— В воздухе все еще много пыли. Я надеялся подчистить вашего полковника сегодня вечером, но понял, что момент неподходящий. Он безусловно разозлится. — Доулиш постучал по отполированной приборной доске. — Такие варианты больше не проходят.

— Почему он должен разозлиться?

— Да, почему, но так обычно происходит, вы знаете это. Они никогда не говорят «спасибо», если мы попадаем в такую ситуацию… несоблюдение мер безопасности, смена директоров, ваша поездка, пустая квартира, отсутствие надлежащего взаимодействия: это все старая история.

— Ну и?..

— Возможно, будет суд, но их юристы договорятся, если они разумные люди. Не захотят, чтобы все это попало в газеты. Деликатная ситуация сложилась.

— Шлегель спросил, как я попал в Центр.

— Что вы ответили?

— Сказал, что столкнулся в баре с Ферди…

— Ну, так оно и было, разве нет?

— Вы когда-нибудь отвечаете прямо? — разозлился я. — Знает ли Ферди — должен ли я везде совать нос… Шлегель вполне может спросить еще раз.

Доулиш отмахнулся от дыма сигары.

— Не надо так волноваться. Почему, черт возьми, Фоксуэлл должен что-то знать? — Он улыбнулся: — Вы имеете в виду: Фоксуэлл — наш человек в Центре? — Доулиш мягко рассмеялся.

— Нет, я не имею в виду именно это.

Входная дверь дома распахнулась. В прямоугольнике света было видно, как Толивер наматывает шарф и застегивает пальто на все пуговицы. Я слышал голоса Ферди и Толивера, когда они шли к зеленому блестящему двухдверному «бентли» Толивера. Было скользко, и Толивер вцепился в руку Ферди, чтобы не упасть. Несмотря на закрытые окна машины, я слышал, как Ферди прощался:

— Спокойной ночи. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

По мнению Доулиша, мое предположение звучало глупо. Зачем ему иметь своего человека в Центре, когда он может получать материалы анализа ежемесячно по первому требованию. Он сказал:

— Еще одна неприятность после всей проделанной работы — мы вынуждены вернуться к практике телефонной связи не через местный коммутатор, а через центральную федеральную станцию.

— Не надо, я не хочу ничего этого слышать. — Я открыл защелку двери. Она открылась с громким щелчком, но Доулиш, похоже, не услышал.

— Только на случай, если захотите связаться со мной.

В этом заключается система Доулиша: послать незатейливый конверт, который может изменить всю вашу жизнь. Но изменит не к лучшему. Сейчас я все хорошо понимал. Гамбит Доулиша, — пожертвовать пустяком, а затем сделать настоящий ход.

— Никаких шансов, — сказал я. — Никаких.

Доулиш почувствовал новый оттенок в моем голосе. Он нахмурил брови. На лице отразились смущение, обида, растерянность и искренняя попытка понять мою точку зрения.

— Забудьте об этом, — сказал я. — Просто забудьте.

«Вы, может, никогда не захотите менять партнеров», — пел Синатра, но у него был аранжировщик и рыдающая гитара.

Доулиш знал, что я соскочил с крючка.

— Как-нибудь сходим пообедаем, — сказал он. Так явно он еще никогда не признавал свое поражение. По крайней мере так я подумал в тот момент. Несколько секунд я сидел неподвижно. Машина Толивера дернулась вперед, почти остановилась и круто развернулась, чуть не зацепив соседний автомобиль. Раздался скрежет, это Толивер переключал передачу, и «бентли» вырвался за ворота. Через секунду за ним последовал «остин-2200».