Вчерашний шпион

По первому времени они в своих репликах всячески пытались подчеркнуть, что до места можно добраться гораздо быстрее, если свернуть на какую-нибудь второстепенную, глухую дорогу. Сейчас же, когда мы оказались в непосредственной близости от территории военного полигона, они почему-то разом оставили эту тему. То ли она им самим наскучила, то ли в ней уже отпала необходимость.

Инспектор Фабр, сидящий рядом со мной на заднем сиденье, с некоторого времени стал озабоченно всматриваться в дорогу. Наконец не выдержав, он бросил шоферу:

— Эй, да ты, кажется, проскочил поворот!

Ахмед же продолжал ехать по-прежнему вперед, как если бы эти слова его вообще не касались. Прошла минута или две, прежде чем он недовольным тоном ответил:

— Я никогда ничего не проскакиваю! Сначала должна появиться полуразрушенная часовня, потом линия высоковольтной передачи, а уж только потом будет наш поворот.

— Да-а… вероятно, ты прав… — рассеянно ответил Фабр, по-прежнему напряженно вглядываясь в дорогу. Лицо его побледнело и по всему чувствовалось, что он с трудом справляется со своими эмоциями. Видимо, чтобы немного успокоиться, он проглотил еще одну из своих многочисленных таблеток. Почувствовав на себе мой пристальный взгляд, он встрепенулся и, повернувшись ко мне лицом, сказал: — Тут очень важно не сбиться с пути… На этих проселках так легко заплутать!

— Да, эти проселки — просто гиблое место! — глядя ему в глаза, ответил я.

Фабр нервно потер руки и как-то неестественно улыбнулся. Вероятнее всего, он и сам почувствовал, что каким-то неясным образом эти наши слова вдруг камня на камне не оставили от их намерения играть в полицейских.

Очень скоро на обочине дороги действительно показалась небольшая часовенка. Из старого, растрескавшегося горшочка, стоящего подле деревянного распятия, торчало несколько полевых цветов.

— Да, Ахмед, ты оказался прав, — с оживлением заметил инспектор. Шофер слегка притормозил, и наша машина медленно сползла на боковой проселок. Дорога на нем была сильно разбита, и нас стало бросать из стороны в сторону, как во время шторма.

— Спокойно, Ахмед, спокойно! — пролепетал инспектор, хотя его собственное лицо стало еще более напряженным и озабоченным. По мере того как назначенный срок приближался, он, вернее, они оба проявляли все большую нервозность. Крепко вцепившись в руль, водитель прямо-таки застыл в напряженной позе, как зверь, готовый к прыжку.

Как-то внезапно для самого себя я вдруг вспомнил эту местность. Эта дорожка, эти чахлые низкорослые деревца на склонах холмов… Я не видел их со времен войны. Теперь я точно знал, что мы едем по направлению к западному сектору каменоломни Тикса. Точнее, к каменоломне, принадлежащей теперь Стиву Шемпиону. Открытые горные разработки были запрещены где-то в конце пятидесятых годов, а поскольку денег на строительство шахт не было, то каменоломня очень скоро закрылась. «Да, — подумалось мне, — каменоломня — это самое идеальное место…»

Когда мы подъехали к самому краю карьера, то в его глубине я заметил ряд полуразвалившихся бревенчатых строений. Их вид произвел на Фабра стимулирующее воздействие; на его лице даже появилась тень смущения. Он, видимо, считал себя высеченным из кремня и стали, этаким суперменом с пылающим взором и железными нервами. Сейчас я видел в нем гротескное отображение своей собственной молодости. Кто знает, может, и я уже стал «вчерашним шпионом», как Шемпион. Может… Но только на этот раз и сердце, и мозг у меня оставались холодными и расчетливыми, как машина. Я был полной противоположностью героям Шекспира — ни напряженной мускулатуры, ни прерывистого дыхания, ни благородной ярости. Лишь знакомое холодное посасывание в желудке… Видимо, больше от сознания того, что хочешь не хочешь, а этих двоих придется убрать.

Пока водитель был всецело поглощен преодолением ухабов, а инспектор — обузданием своих расстроенных чувств, я не терял времени и тщательно прорабатывал план действий. Внезапность и стремительность давали мне преимущество в секунд пять. А пять секунд в таком деле — это почти целая вечность!

— О черт! Смотри, она все-таки сбежала! — вдруг вырвалось у Фабра. Затем перед моими глазами, как в ускоренном кино, промелькнула следующая сцена. Я заметил, как невдалеке метнулась фигура женщины в коротком пальто, чем-то очень напоминающем пальто инспектора, а чуть поодаль я увидел мужчину, наполовину скрытого кустарником и высокой травой. Нога его, видимо, за что-то зацепилась, и он изо всех сил пытался ее высвободить. Почти одновременно с этим раздались два громких выстрела. Тот мужчина вздрогнул и окончательно исчез в траве. Женщина же успела добежать до одного из домиков и скрыться за дощатой дверью.

Шофер резко затормозил. Несмотря на небольшую скорость, «ситроен» занесло юзом почти к самому краю обрыва. Распахнув дверь настежь, Фабр с удивительной легкостью выскочил из машины. В руке у него был автоматический «браунинг 10М». Пистолет у него что надо! — подумалось мне. Я знал, что большинство французских полицейских предпочитают именно эту модель — совершенная форма, тройной предохранитель и всего шестьсот граммов веса в кармане. Мне бросилось в глаза, что его пистолет был довольно старый. На нем виднелось немало царапин, а края блестели от облезшего воронения. Чтобы не превратиться в неподвижную цель для стрелка, Фабр, даже стоя около дверцы машины, находился в постоянном движении. Эта инстинктивная привычка вырабатывается у каждого, кто хоть раз побывал в перестрелке. Очень скоро его внимание привлекли к себе какие-то темные тени под деревьями, которые располагались невдалеке.

В тусклых солнечных лучах, пробивающихся сквозь рваные облака, я едва ли успел разглядеть лицо той самой женщины, но мне почему-то показалось, что это была мадам Бэрони — мать Кети и Пины. Впрочем, как же?.. Ведь она погибла в Равенсбрюке еще в 1944 году!

В этот самый момент раздались еще два выстрела. Одна из выпущенных пуль прошила кузов нашей машины. «…Нет, разумеется, это была не мать Пины, а сама Пина!» — говорил я сам себе. Еще через минуту я заметил, как из выбитого окна домика высунулся никелированный ствол револьвера. Прогремел еще один выстрел. Было очевидно, что на этот раз стреляли в того самого мужчину, который скрывался в зарослях кустарника. Мне совершенно непроизвольно вспомнился один случай на войне, когда Пина застрелила немецкого агента… Помню, мы скрывались вместе с ней на какой-то одинокой ферме. Тогда она всадила в предателя сразу шесть пуль.

— С-сволочь! — процедил сквозь зубы Фабр. Затем он быстро вскинул свой «браунинг», обхватив его обеими руками и слегка присев на манер того, как этому учат в ФБР. Чтобы поразить цель на таком незначительном расстоянии, ему было достаточно одного выстрела. Его пальцы уже сдавили спусковой крючок, но выстрела не последовало, так как мои действия были хорошо продуманы еще до этого момента.

Я хладнокровно нажал на курок своего револьвера. Звук выстрела внутри машины оказался прямо-таки оглушительным. Увесистая пуля, выпущенная с метрового расстояния, сбила его с ног, как если бы он получил в плечо мощный боксерский удар. Второй выстрел сделал свое дело, — вздрогнув еще раз, его тело опрокинулось и беспорядочно покатилось под откос обрыва. От этого, второго, выстрела я почти совсем оглох. В моих ушах глухо звенело, а в нос лез едкий запах паленого от двух дыр на кармане моего пальто.

Ахмед выскочил из машины почти одновременно со мной. Теперь нас разделял друг от друга корпус машины, и ему удалось пробежать довольно значительное расстояние, прежде чем я наконец смог выстрелить. Но время было потеряно, и очередная пуля оказалась выпущенной впустую. Сплюнув, я зло выругался. Затем, быстро развернувшись, я подошел к тому месту, откуда свалился инспектор Фабр, и осторожно заглянул вниз. Моя предосторожность оказалась напрасной — он был мертв, хотя его безжизненная рука по-прежнему крепко сжимала рукоять «браунинга». Из полуоткрытого рта виднелись плотно сжатые зубы, а вылезшие из орбит глаза неотрывно и зло смотрели в небо. Вид этого распластанного тела оказал на меня гнетущее впечатление. Я был уверен, что эта ужасная маска смерти еще не раз посетит меня среди ночи…