Путешествие внутрь страха

Немец медленно поднялся на ноги и невозмутимо произнес:

— Да, мистер Грэхем, мне нечего больше сказать. — Он помолчал в нерешительности, затем снова сел. — Хотя нет. Я передумал и скажу вам кое-что еще. Обдумав мое предложение спокойно, вы можете прийти к выводу, что вели себя глупо и что я говорил искренней, чем вам показалось. Если честно — я не сильно на это рассчитываю. Вы безобразно самоуверенны. Но если вы все-таки решитесь, как вы выразились, «пойти на поводу у страха», я должен вас предостеречь.

— Против чего?

Мёллер улыбнулся:

— Среди множества вещей, о которых вам неизвестно, есть и такая: полковник Хаки счел нужным усадить на корабль одного из своих агентов, чтобы за вами присматривать. Вчера я усиленно пытался привлечь к нему ваше внимание, но безуспешно. Соглашусь, Ихсану Куветли недостает обаяния, но он славится сообразительностью. Если бы не его патриотизм, он мог бы разбогатеть.

— Вы что, пытаетесь мне сказать, что Куветли — турецкий агент?

— В точности так, мистер Грэхем! — Бледно-голубые глаза сузились. — Именно поэтому я зашел к вам сегодня, а не завтра вечером — мне хотелось побеседовать с вами прежде, чем он вам откроется. Он, видимо, до этого дня не знал, кто я такой. Но сегодня вечером он обыскал мою каюту. Должно быть, подслушал, как я говорю с Банатом, — переборки между каютами здесь очень тонкие. В любом случае, осознав, в какой вы опасности, он скорее всего решит, что настало время войти с вами в контакт. Видите ли, мистер Грэхем, он опытен и не допустит той ошибки, которую совершаете вы. Он связан долгом и, без сомнения, разработает какой-нибудь сложный план, позволяющий вам безопасно добраться до Франции. Так вот, я хочу вас предостеречь: не сообщайте Куветли о моем предложении. Если вы все же решитесь его принять, едва ли агент турецкого правительства промолчит о нашем маленьком договоре. Понимаете, о чем я? Посвятив Куветли в нашу тайну, вы отрежете единственную оставшуюся у вас возможность вернуться в Англию невредимым. — Он слабо улыбнулся. — Грустно будет, не правда ли? Вот теперь у меня все. — Мёллер снова встал и направился к двери. — Доброй ночи, мистер Грэхем.

Дверь закрылась; Грэхем опустился на койку. В висках стучала кровь, словно после бега. Время для блефа прошло. Пора решать, как поступить. Надо подумать — спокойно и трезво.

Только думать спокойно не удавалось. Мысли путались. Отвлекала тряска корабля. Не померещился ли весь разговор? Но на постели, там, где сидел Мёллер, оставалась вмятина; в воздухе висел дым от его сигареты. Кто раньше мерещился Грэхему, так это Халлер.

Сейчас Грэхем чувствовал скорее стыд, чем страх. К страху он уже почти привык — к тому, что в груди давит, сердце учащенно бьется, живот выворачивает, а по спине бежит холод. Все это даже каким-то странным, ужасным образом придавало сил: Грэхем чувствовал, что борется с врагом — опасным, но менее умным — и шанс победить есть. Теперь он понял, как ошибался. Враг только посмеивался над ним исподтишка. Грэхем сидел рядом с «Халлером», ни о чем не подозревая, и вежливо слушал, как тот зачитывает наизусть выдержки из книги. Нет предела человеческой глупости! Мёллер и Банат видели Грэхема насквозь, от них не укрылись даже заигрывания с Жозеттой — наверно, даже и поцелуй. И будто для того, чтобы окончательно его унизить, именно Мёллер сообщил, что мистер Куветли — турецкий агент, получивший задание защитить Грэхема. Куветли! Забавно. Жозетта бы посмеялась.

Грэхем вдруг вспомнил, что пообещал возвратиться в салон. Жозетта, должно быть, волнуется. К тому же в каюте душно; свежий воздух поможет мыслить яснее. Грэхем встал и накинул пальто.

Хозе и Банат до сих пор играли в карты: Хозе — чрезвычайно внимательно, словно подозревал Баната в мошенничестве; Банат — невозмутимо и хладнокровно. Жозетта, откинувшись на стуле, курила. Грэхем потрясенно осознал, что вышел отсюда меньше получаса назад. Удивительно, как много может измениться за такой короткий срок. Все вокруг ощущалось по-другому. Грэхем стал замечать в комнате вещи, которых не видел раньше: медную табличку с выгравированным названием фирмы, построившей корабль; пятно на ковре; стопку старых журналов в углу.

Секунды две Грэхем стоял, глядя на табличку. Матисы и итальянцы, занятые чтением, не обратили на него внимания. Взглянув на Жозетту, он увидел, что она поворачивает голову, чтобы вновь следить за игрой. Она его заметила. Грэхем пересек комнату и вышел через другую дверь на палубу.

Скоро Жозетта выйдет, чтобы узнать, удалось ли ему похитить пистолет. Грэхем не спеша прохаживался по палубе, думая, что́ ей ответит, расскажет или нет про Мёллера и его предложение. Да, расскажет. Она заверит Грэхема, что все в порядке, что Мёллер блефовал… Но что, если не блефовал? «Ради этого они готовы на что угодно. Понимаете? На что угодно!» Хаки ни словом не обмолвился про блеф. Рана под запачканными бинтами на правой руке не походила на блеф. А если Мёллер не блефовал — что же делать?

Остановившись, Грэхем смотрел на огни побережья. Сейчас они горели ближе — достаточно близко, чтобы заметить по ним движение судна.

Как можно поверить, что такое происходит именно с ним? Немыслимо! Наверно, его сильно ранило в Стамбуле, и плавание на корабле — болезненный сон, привидевшийся, пока Грэхем лежал без сознания под наркозом. Наверно, он скоро придет в себя на больничной кровати.

Но влажный от росы деревянный поручень под рукой был вполне реальным. Грэхем вцепился в него, злясь на собственную глупость. Надо думать, составлять планы, принимать решения — делать что-то, но только не стоять и не грезить. Мёллер попрощался с ним больше пяти минут назад, а Грэхем все еще пытался спрятаться от действительности в волшебный мир больниц и анестетиков. Что делать с Куветли? Пойти к нему — или ждать, пока тот сам откроется? Что?

Сзади послышались шаги: накинув на плечи свое манто, на палубу вышла Жозетта. В тусклом свете ее взволнованное лицо казалось бледным. Она схватила Грэхема за руку:

— Что случилось? Почему вы так долго?

— Пистолета там не было.

— Он должен быть в каюте. Что-то случилось? Вы сейчас вошли в салон с таким видом, словно встретились с привидением или вас вот-вот вырвет. Что с вами, chéri?

— Пистолета там не было, — повторил Грэхем. — Я все обыскал.

— Вас никто не заметил?

— Нет. Никто.

Жозетта облегченно вздохнула.

— Когда я увидела ваше лицо, я боялась… — Она замолчала. — Но это же прекрасно! С собой пистолета он не носит. В каюте тоже ничего. У него нет пистолета! — Она засмеялась. — Наверно, заложил в ломбарде. Ах, chéri, ну не глядите так мрачно. Может, он достанет пистолет в Генуе, но тогда будет уже поздно. С вами ничего не случится. Все будет хорошо. — Она скорчила унылую мину. — У кого теперь неприятности — так это у меня.

— У вас?

— Ваш пропахший духами друг — превосходный картежник. Он обыгрывает Хозе. Хозе это не нравится. Приходится жульничать, а когда он жульничает — у него портится настроение. Говорит, что это вредно для нервов. На самом деле ему просто хочется побеждать честно, потому что он лучше умеет играть. — Она помедлила и вдруг сказала: — Погодите!

Они дошли до конца палубы. Жозетта остановилась и повернулась к Грэхему:

— В чем дело, chéri? Вы меня совсем не слушаете. У вас мысли заняты чем-то другим. — Она состроила гримасу. — А, знаю. Женой. Теперь, когда опасность миновала, вы снова думаете о ней.

— Нет.

— Вы уверены?

— Уверен. — Теперь он понял, что не хочет рассказывать Жозетте про Мёллера. Ему хотелось, чтобы она продолжала болтать, веря, что угроза миновала, что с Грэхемом ничего не случится, что в Генуе они могут сойти на берег без страха. Боясь строить собственные иллюзии, он жил в тех, которые создавала она.

Грэхем с трудом улыбнулся:

— Не сердитесь на меня, Жозетта. Я просто устал. Знаете, обыскивать чужие каюты — крайне утомительное занятие.

Она сразу прониклась сочувствием: