Путешествие внутрь страха

Эрик Эмблер

Путешествие внутрь страха

Глава I

Пароход «Сестри-Леванте» возвышался над пристанью. На маленькую навесную палубу сыпал мокрым снегом ветер, дующий от Черного моря; турецкие докеры, набросив на плечи пустые мешки, все еще продолжали погрузку.

Грэхем проводил глазами стюарда, унесшего его чемодан в дверь с надписью «PASSEGGIERI»,[1] и обернулся посмотреть на людей, с которыми простился у сходней. На борт эти двое подниматься не стали: один из них был в полицейской форме и не хотел привлекать к Грэхему лишнего внимания. Сейчас они шли прочь — мимо подъемных кранов, к складам и воротам дока. Дойдя до первой постройки, оба разом оглянулись. Грэхем поднял левую руку; они помахали ему в ответ, затем двинулись дальше и вскоре скрылись из виду.

Несколько мгновений Грэхем стоял, дрожа и вглядываясь в туман, окутавший купола и шпили Стамбула. Сквозь грохот и скрежет лебедок долетал голос турецкого бригадира, который на ломаном итальянском что-то горестно кричал корабельному офицеру. Грэхем вспомнил, что ему велено сразу идти в каюту и оставаться там до отплытия, поэтому шагнул в дверь следом за стюардом.

Тот ждал на верхней ступеньке короткого трапа. Из девяти других пассажиров никого видно не было.

— Cinque, signore?[2]

— Да.

— Da queste parte.[3]

Грэхем спустился за ним.

Номер пять оказался небольшой одноместной каютой: койка, шкафчик для одежды, объединенный с умывальником, едва достаточно места для человека с чемоданом. Медную раму иллюминатора покрывал зеленый налет; сильно пахло краской.

Стюард задвинул чемодан под койку и протиснулся в коридор.

— Favorisca di darmi il suo biglietto ed il suo passaporto, signore. Li portero al Commissario.[4]

Грэхем передал ему билет и паспорт, затем жестами показал, что хочет открыть иллюминатор.

— Subito, signore,[5] — ответил стюард и ушел.

Грэхем устало опустился на койку. Впервые за почти полные сутки он остался один и мог спокойно подумать. Осторожно вынув правую руку из кармана пальто, осмотрел бинты. Ныло нестерпимо; если так болит простое скользящее ранение, то спасибо судьбе, что пуля не попала по-настоящему.

Он окинул взглядом каюту, привыкая, что находится в ней, — как успел уже свыкнуться со многими странностями после того, как прошлой ночью возвратился в гостиницу в районе Пера. Он принимал все безоговорочно — и только чувствовал себя так, будто утратил нечто важное. Хотя на самом деле не потерял ничего, кроме полоски кожи и хряща с тыльной стороны правой ладони.

Он начал бояться смерти — в этом состояла главная и единственная перемена.

Про Грэхема говорили, что ему повезло в жизни. Хорошо оплачиваемая работа в крупной оружейной компании, уютный загородный дом в часе езды от офиса, милая и приятная жена. Не то чтобы он этого не заслуживал: он был — хоть с виду совсем и не скажешь — блестящим инженером, ценным работником, его часто посылали за границу. Тихий, славный малый, всегда готовый угостить вас виски. Конечно, близко с ним не сойдешься (трудно сказать, во что Грэхем играл хуже — в гольф или в бридж), но держался он со всеми дружелюбно. Не навязчиво: просто дружелюбно — как дорогой зубной врач, старающийся вас отвлечь. Если подумать, он и выглядел как дорогой зубной врач. Худощав, немного сутул; отличный костюм, приятная улыбка, волосы, тронутые сединой. И хотя трудно представить, что такую женщину, как Стефани, привлекло в нем что-то помимо высокого оклада, приходилось признать: ладили они прекрасно.

Грэхем и сам считал, что ему в жизни повезло. Отец, страдавший диабетом школьный учитель, умер, когда ему было семнадцать, оставив сыну в наследство легкий нрав, пять сотен фунтов страховки и ясный математический склад ума. Первое помогло ему терпеливо выносить опекуна, человека вздорного и строптивого, второе — поступить в университет, третье — получить докторскую степень. Его диссертацию, касавшуюся проблем баллистики, опубликовал в сокращенном виде технический журнал, и к тридцати годам Грэхем уже заведовал экспериментальным отделом в солидной компании, слегка удивляясь, что ему платят так много за то, чем ему нравится заниматься. В тот же год он женился на Стефани.

Ему никогда не приходило в голову, что в отношениях с женой он чем-то отличается от любого мужчины, прожившего в браке десять лет. Он женился потому, что устал от меблированных комнат, и справедливо полагал, что Стефани вышла за него замуж в надежде сбежать от отца — нищего врача со скверным характером. Ему нравились ее красота, чувство юмора, умение управляться с прислугой и заводить друзей, а если порой ее друзья и утомляли Грэхема — он винил тут скорее себя. Она, в свою очередь, вполне мирилась с тем, что муж целиком поглощен работой, и не хотела ничего менять. Они жили в атмосфере добродушия, взаимной терпимости и полагали свой брак счастливым — настолько, насколько вообще разумно требовать от брака.

Война, грянувшая в сентябре 1939-го, не нарушила покоя их семьи. Предыдущие два года Грэхем точно знал, что война неизбежна, как закат солнца, — и, когда она началась, не испытал ни испуга, ни удивления. Он тщательно рассчитал, как перемены отразятся на его жизни, и уже к октябрю мог заключить, что расчет оказался верен: с войной ему только прибавилось работы — вот и все. Ни материальному, ни физическому благополучию ничто не грозило. Его ни при каких обстоятельствах не могли призвать на фронт. Вероятность того, что немецкий самолет сбросит бомбу рядом с его домом или офисом, была ничтожно мала. Когда спустя всего три недели после подписания англо-турецкого союза Грэхема отправили по делам компании в Турцию, он огорчился лишь, что придется провести Рождество вдали от дома.

Первую заграничную командировку Грэхем совершил в тридцать два года. Успех был полным. Начальство открыло, что вдобавок к техническим знаниям он обладает редким для своей профессии даром располагать к себе иностранных чиновников. В следующие годы регулярные поездки за границу стали привычной частью жизни. Грэхему это нравилось. Нравилось посещать чужие города и открывать для себя их своеобразие. Нравилось знакомиться с людьми разных национальностей и с начатками их языков. У него выработалось здоровое отвращение к слову «типичный».

К середине ноября он добрался на поезде из Парижа в Стамбул, из Стамбула сразу отправился в Измир, затем — в Галлиполи. К концу декабря закончил там работу, а первого января сел на поезд до Стамбула, чтобы оттуда ехать домой.

Последние шесть недель выдались напряженными. Работа оказалась трудной, к тому же приходилось обсуждать сложные технические вопросы через переводчика. Трагедия в Анатолии — ужасное землетрясение — опечалила Грэхема почти так же сильно, как и турок. Железнодорожное сообщение между Галлиполи и Стамбулом прерывалось из-за наводнений. Когда Грэхем наконец добрался до столицы, он чувствовал себя подавленным и утомленным.

На станции его встретил Копейкин, представитель компании в Турции.

Копейкин очутился в Стамбуле в 1924-м, вместе с шестьюдесятью пятью тысячами других русских беженцев. С тех пор он успел побывать карточным шулером, совладельцем борделя, поставщиком армейской одежды, прежде чем (лишь управляющему директору известно как) получил нынешнее доходное место. Грэхему он был по душе: толстенький живчик с оттопыренными ушами и неисчерпаемым запасом хитрости.

— Поездка та еще выдалась, да? — спросил Копейкин, увлеченно тряся руку Грэхема. — Жаль, жаль. Ну, рад вас видеть снова. Как поладили с Фетхи?[6]

— По-моему, отлично. По вашему описанию я думал, что будет куда труднее.

1

Пассажиры (ит.). — Здесь и далее примеч. пер.

2

Номер пять, синьор? (ит.)

3

Сюда, пожалуйста (ит.).

4

Будьте добры, синьор, ваш билет и ваш паспорт. Я отнесу их комиссару (ит.).

5

Сейчас, синьор (ит.).

6

Фетхи, Али Окьяр (1880–1943) — турецкий дипломат, премьер-министр Турции в 1923 г., министр обороны в 1924–1925 гг.