Страница 4 из 40
- Да, да, ты прав, – неожиданно вмешалась мама. Ее голос был высоким и дрожал.
Отец отвернулся от меня и посмотрел на нее. Она выглядела маленькой и сгорбленной - недостойный противник убийцы медведей, но ужасная напряженность была разрушена. Вдруг на его лице появилась ухмылка, и он шутливо погрозил ей пальцем.
- Ты знаешь, что твоя дочь необъезженная лошадка, не так ли?
- Она еще маленькая. Она научится, – поспешила ответить мама. Ее голос был тверже, чем я когда-либо слышала.
- Ей бы следовало. Необъезженные лошади бесполезны для своих владельцев.
Моя мама сделала необычную вещь. Она удерживала зрительный контакт с ним, в то время как у него был неопределенный настрой. Возможно потому, что она была слаба и позволила продать Анастасию,, тем вечером она посчитала необходимым не сдаваться и защитить меня от гнева отца.
*****
Мы все уже были под одеялами, когда я проснулась от каких-то звуков у входной двери. Я перепрыгнула через спящих сестер и, выглянув в окно, увидела то, что буду помнить всю свою жизнь. В лунном свете мама обнаженная убегала от дома. Ее длинные темные волосы были распущены и струились позади нее. Я могла только в недоумении смотреть на ее призрачное белое тело. Отец бежал за ней и схватил ее. Громко рыдая, она свернулась в клубок в его руках.
Осторожно, с огромной нежностью, он поднял ее на руки и понес в дом. Я никогда не пойму сцену, свидетелем которой стала. Даже сейчас воспоминания заставляют чувствовать вину, будто я видела то, что не должна была. Что-то личное, что моя мама не хотела, чтобы я видела. Я всегда знала, что она любила моего отца. Даже после всего, что он сделал. И даже несмотря на то, что знала: он собирается продать нас всех, одного за другим.
После того странного праздника все разговоры об Анастасии были под запретом.
Единственный человек, при котором я могла когда-либо упомянуть ее имя, был Николай, но даже тогда мы говорили шепотом.
Глава 3
Прошел год. Все стали еще молчаливее. В России не было традиции хранить вещи того, кто уходил из дома. Стул Анастасии стоял у стены, как безмолвное напоминание о нашей потере.
Спустя два дня после того, как мне исполнилось восемь, я увидела маму, аккуратно складывающую дорогое кружево, подлинный вид кружева д’Алансон со старым и редким рисунком. Однажды, когда она жила в большом доме, оно украшало ее грудь. Теперь же это принадлежало исчезнувшему миру. Она осторожно положила его на кусок ткани. Любопытствуя, я подошла к ней и провела пальцем по сложному рисунку.
- Будь осторожна, - предупредила мама. – Это очень хрупкая вещь.
- Почему ты прячешь свое кружево, мама? – прошептала я. Мы все научились говорить тихо. Кроме звука фортепиано, когда отца не было дома, мы все росли в полнейшей тишине. Было настолько тихо и спокойно, что я могла слышать, как отец перелистывает страницы книги, которую читает.
Пламя свечи, освещавшее мамино лицо, отбрасывало глубокие тени на ее скулы и лоб.
- Я отдаю их Софии. Она уходит завтра.
Меня прошиб холодный пот.
- Неужели ее тоже продали?
Мама посмотрела на меня. Время не щадило ее. Она казалась еще более хрупкой, чем кружева. На мгновение мой детский разум даже вообразил, что она была не реальным человеком, а лишь призраком. Момент смешался с запахом воска свечи. Мы смотрели друг на друга в тусклом свете. Ее неморгающий взгляд источал боль. Что-то происходило между нами. Это как разряд. Вы этого не сможете понять, пока не испытаете. Я была всего лишь ребенком, но в тот момент я стала мудрее. Я поняла ее.
Мне хотелось посадить ее к себе на колени, обнять и сказать, что я буду защищать ее, будто она была ребенком, а я была ее матерью. Я хотела спасти ее. Забрать от всей этой боли и страданий. Я бы убила своего отца, пока он спал. Но ничего уже не исправить. Потому что в тот момент я услышала голос ее сердца. Она не просила меня убить отца, а умоляла простить ее. Наконец она открыла рот.
- Да, она тоже продана, - категорично произнесла она. Ее тон рассердил меня. Из-за безрассудства юности я обвинила ее. Как я сейчас жалею об этом!
- Почему? – спросила я себе под нос.
- Это ее судьба. В этом отношении ни ты, ни я ничего не можем поделать.
- Где же она будет? – спросила я испуганным шепотом.
- Я не знаю, – голос матери был равнодушным.
У меня мгновенно вырвалось:
- Продадут ли и меня тоже в один прекрасный день?
Получилась настолько длинная пауза, что я подумала, она уже не ответит.
- Да, - внезапно сказала она. Я посмотрела на нее.
- Но, мама, если мы все уедем, кто же защитит тебя от отца?
Ее ответ меня ошеломил:
- Когда вы все уедете, я оставлю этот мир.
Ее голос дрожал, подобно пламени свечи на сквозняке. В тот момент она напоминала мне фарфоровую вазу. Такая хрупкая. Было ощущение, что я держу маму в руках – одно неосторожное движение, и она разобьется. Жгучая вспышка ненависти поглотила меня.
- Я ненавижу отца, - уверенно прошептала я.
Какое-то мгновение она делала вид, будто я ничего не сказала или она меня не услышала. Не было никакой реакции. А потом ее глаза вспыхнули, и она схватила меня за плечи и затрясла так, что аж зубы застучали.
- Никогда не позволяй никому в этом доме услышать, что ты говоришь подобное о своем отце! - прошептала она яростно.
Я была так потрясена, что смогла лишь кивнуть.
- Хорошо, - сказала она тихо, ее испуганный взгляд метнулся к двери.
- Я никогда не захочу оставить тебя, мама.
Ее лицо сморщилось.
- Когда придет твоя очередь, ты тоже уйдешь.
Меня беспокоила судьба брата, и я боялась за него:
- Меня разлучат с Николаем?
- Да.
Ее ответ был подобен камню, придавившему мою душу. Я смотрела на нее в ужасе.
- Но…
- Достаточно. Не говори Николаю. Не говори никому. Будь сильной и смелой, птичка. Ты родилась под счастливой звездой. Когда-нибудь все образуется. Я не знаю, как будет у твоего брата и сестер, но для тебя солнце будет светить ярко.
Она крепко обняла меня и поцеловала в лоб.
Я пыталась это скрыть, но всегда знала, что мы с Николаем были ее любимцами. Она любила нас больше всех. Мы были самыми лучшими, унаследовавшими красоту отца. У нас единственных были серые глаза, светлые волосы и длинные ноги.
- Я люблю тебя, мама, - сказала я тихо.
Ее глаза наполнились слезами.
- Я не заслуживаю твоей любви, - сказала она. - Но я цепляюсь за это, потому что клочья моего здравомыслия висят на волоске. Я с нетерпением жду того дня, когда я оставлю позади свои трусливые поступки и умру.
В ту ночь я проснулась и, оставляя тепло Николая, отправилась к Софии. Она раскрыла свои объятия, и я спряталась в них. Вокруг нас мирно спали сестры.
- София, - спросила я, - ты боишься?
- Нет. Я пойду и раздобуду помощь. В один из дней я вернусь и спасу вас всех.
- Анастасия не вернулась.
- Но я вернусь. Найду способ сделать это.
- Я буду скучать по тебе.
- Когда завтра у вас будет пиршество, я хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты много съела. За меня, хорошо? Потому что я уйду только на время. Я обязательно вернусь.
- Я должна сказать Николаю, чтобы он тоже много ел?
- Да, скажи ему, чтобы съел очень много.
- Я люблю тебя, - прошептала я и почувствовала тяжесть на сердце.
- Я тоже люблю тебя, - сказала она и взяла меня за руку. Ее безудержно трясло, но она сумела слабо меня обнять.
*****
Но София не вернулась. Ее стул присоединился к стулу Анастасии. Затем к ним присоединился стул Иванны. Далее последовали стулья Александры и Даниилы. Мне было одиннадцать лет, когда две мои сестры, Николай и я сидели на маминой кровати, пока она умирала. Ее спальня была пропитана приторным запахом старения. Тогда я впервые услышала, как мой отец спросил маму, нужно ли ему вызвать врача, но она спокойно покачала головой и отвернулась от него. Она хотела уйти. Она хотела оставить его. И покинуть страшный мир, в котором она была как в ловушке. Он ушел, я же, выйдя в гостиную, наблюдала за ним, просто стояла там неподвижно, ошеломленная. Он стрелял в оленей.