Страница 18 из 35
- Пойдем, панна Катарина, - вздохнув, ответил тот, неторопливо подходя к красавице. - Будешь сидеть в надежной темнице, пока не скажешь, что знаешь о новгородском после. Мы же не просто так штурмовали твой замок. Соглядатаи слышали, как ты общалась с Рагнаром. Там, в темнице грязно, дурной запах. Может, лучше сразу расскажешь, куда ты переправила посла. Раз уж он тебе не поддался до сих пор, так уже и не поддастся, верно?
- Прокляну, - тихо с угрозой сказала панночка.
- Начинай, - усмехнувшись, он подхватил ее под ручку, выводя из зала и размышляя, кого поставить охранять Касеньку, способного продержаться хотя бы несколько дней под ее чарующим обаянием.
А за его спиной раздался дружный ропот придворных, возмущенных такой суровостью по отношению к милой несчастной Касеньке, ропот, усмиренный только грозным окриком Болеслава.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Спустя несколько дней трое всадников скакали по дороге из Гнезно во Вроцлав. Всеслав решил лично вернуть Любаву под крыло ее охранников новгородцев, как раз пока Касенька, сидя в темнице под охраной боеспособных, но глуховатых из-за ударов по голове охранников, немного присмиреет. Сейчас с упрямой панночкой все равно было бесполезно разговаривать. Король наблюдал за происходящим, более не вмешиваясь. Он как бы снял с себя ответственность за пропажу новгородского посла, полностью переложив ее на Всеслава. Удобно, конечно.
- Вот здесь мы свернем, - сказал Всеслав своим спутникам, останавливая коня и указывая на малозаметную тропинку. Срежем путь. Эту дорогу мало кто знает.
Любава и молчаливый и раздражительный в последнее время Сольмир без лишних слов свернули на указанную тропку, углубляясь в весеннюю дубраву. Солнечный свет искрился среди молодых листьев, пятнами и полосами расчерчивая тропинку. По берегам ручья, вдоль которого они ехали, небесной синью голубели незабудки, в кронах дубов оглушительно щебетали птицы. Под вечер путники выехали к небольшому озерцу.
- Здесь и заночуем, - решил Всеслав, выехав на поляну и оглядев залитый вечерними лучами солнца пригорок. - Пойдем, Сольмир, соберем хворост.
Любава крепко вцепилась в поводья их коней, чтобы те не сразу бросились к воде. Всеслав не позволял ей собирать и таскать хворост, считая, что этим делом должны заниматься мужчины. Он видел в ней свою невесту, слабую девушку, нуждающуюся в защите. Харальд бы непременно отправил ее за хворостом наравне с прочими дружинниками отряда. И нельзя сказать, чтобы Всеславова мужская забота была ей неприятна.
Она расседлала коней и повела их по очереди на водопой, оглядываясь по сторонам. На спуске к озеру, на склоне, было множество земляничных листьев и листьев щавеля. Гладь озера горела в свете заходящего солнца. Шелестел камыш, и больше не раздавалось никаких звуков. Тишина и вечерний покой.
Потом они разожгли костер и в сгущающихся вокруг разгорающегося огня сумерках стали ждать, пока закипит похлебка в котелке.
- Сольмир, после ужина ты дежуришь первым.
- А я? - тихо спросила Любава. - Я тоже могу подежурить. Я же дружинница княгини.
Всеслав долго молча смотрел на нее. В вечернем полумраке у костра Любава казалась ему особенно хрупкой и беззащитной.
- Ты не похожа на дружинницу, - наконец заговорил рыцарь. - Я видел в своей жизни женщин-воинов много раз. Они равны по силе большинству мужчин, у них широкий разворот плеч, громкие грубые голоса и наглые повадки. К своему великому счастью, ты на них совсем непохожа. Кто вообще решил, что ты будешь дружинницей? Не обижайся, но с твоим облегченным укороченным мечом большинству воинов ты не противник.
- Так странно сложилась моя судьба, - с грустью ответила Любава, с болью вспомнив своего отца, сделавшего за нее этот выбор, потому что, будучи воином, он ничего другого ей предложить не мог. - Меня определили собирать оброки с княгининых данников, и с этим делом я вполне справлялась.
Всеслав хотел было сказать, что судьба замужней женщины подходит ей куда больше, чем участь постоянной скиталицы - дружинницы, но промолчал, заглядевшись через разделявший их рвущийся ввысь огонь в ее очи, казавшиеся сейчас неправдоподобно большими.
Внезапно Любава вздрогнула.
- Сольмир, это вовсе не безопасный ужик...
- Вижу, что гадюка, - тот молниеносным движением ухватил небольшую змею за шею и держал ее рядом с булькающей похлебкой. Гадюка бешено извивалась, но освободиться не могла. - Тебе никогда не говорили, Любава, что прокипяченый змеиный яд придает особый вкус щавелевому супу?
- Не надо, - сдавленным от отвращения голосом проговорил Всеслав.
- Чревоугодие - это грех, - елейным тоном сообщила Любава с озорным блеском в глазах. - Ничего особенного, конечно, но давай сегодня по-простому, без вареного змеиного яда.
Сольмир усмехнулся бледной тенью своей прежней улыбки и резким движением отсек голову гадюке.
- Твое "ничего особенного", Любава, это как забытые слова песни из прошлой жизни. Как давно я их от тебя не слышал. - Он смотал гадючий трупик в комок и, широко размахнувшись, забросил его в камыши. Оттуда послышались плеск, взвизги и тихое чавкание. Сказитель тщательно вытер руки о траву. А Любава подумала, что горе и тревога за ее отца значительно меньше, чем раньше, сдавливают ей душу. Это потому, что она такая неверная?
- Наверное, время лечит все душевные раны, - неуверенно сказала она вслух.
- Главное, дожить и дотерпеть, пока яркие новости, которые приносит жизнь, отвлекут внимание и ослабят боль души, но залечиваются ли до конца душевные раны - не знаю, - горько усмехнувшись, ответил Сольмир.
Вокруг тихо шуршали камыши, тонко звенели собравшиеся на свет костра комары, несколько лягушек в озере попробовали начать ночной концерт, но режуще прозвучавшее в вечерней тишине громкое квакание показалось им самим грубым и неуместным, и они смущенно замолчали.
Любава попробовала похлебку из котелка и решила, что она уже готова.
- Снимаем? - спросил Всеслав.
- Только осторожнее.
Они сняли котелок, вытащили ложки, пододвинулись поближе друг к другу и принялись по очереди черпать густое вкусное варево, закусывая его еще не успевшим зачерстветь хлебом.
- Ты не передумала, Любава, дежурить ночью?
Нет, Любава не передумала.
- Тогда, первая смена - твоя.
Самая легкая смена - первая.
Сольмир завернулся в одеяло и сразу сонно засопел. А Всеслав укладываться не спешил. Из-за облачка показалась луна, и дорожка лунного света посеребрила воду озера. Это стало сигналом для всех лягушек. Местные певуньи оглушительно грянули, уже ничего не смущаясь. Вместе как бы не стыдно. Любава бесшумно обошла полянку, прислушиваясь, подбросила дров в костер и уселась чуть поодаль. Всеслав подошел к ней и сел рядом.
- Расскажи о себе, Любава, - попросил он тихо. - Как Рагнар стал твоим названным отцом? Как все же получилось, что ты - дружинница Ингигерд.
- Ты нарочно разрешил мне дежурить? - в ответ спросила новгородка. - Чтобы расспросить?
- Нет-нет, - солгал ей ее жених. В последнее время присутствие Сольмира на самом деле сильно раздражало. - Само как-то получилось.
Они помолчали.
- Скажи Всеслав, - смущенно начала Любава, глядя вниз и выдирая травинки рядом с собой, - ты не забыл, что ты мне жених понарошку? Все так далеко зашло. Как ты думаешь выкручиваться? Если честно? На что рассчитываешь?
Всеслав дождался, пока ее вздрагивающий нерешительный голос не замер в окружающей их ночи, и только потом ответил.
- Если честно, то я надеюсь, что ты меня полюбишь, и все, что нас разделяет, покажется тебе мелким и неважным, - он осторожно взял ее за руку, заставив вытряхнуть сорванные травинки, она не сопротивлялась. Ему пришлось привычным усилием воли обуздать воображение и отогнать от себя мысли о том, как бы было невероятно хорошо, если бы она стала ему полностью принадлежать по всем законам человеческим и Божеским. Сдержанность и исключительная чистота этой девушки в последнее время вызывали в нем странные чувства. Если бы Любава стрельнула глазками, бросилась ему на шею и попыталась поцеловать, как это запросто могла сделать Касенька, то что-то необычайно важное в их отношениях болезненно бы хрустнуло. А потому он легко погладил ей руку и выпустил тонкие пальцы с сожалением. - Хочешь, я поклянусь тебе, что никогда не скажу ни слова против твоего Христа, когда ты станешь моей женой? Буду тебе помогать во всех твоих делах. Я никогда тебе не изменю, никогда не обижу. Что тебе еще пообещать?