Страница 25 из 85
- Конечно. Только я до сих пор нахожусь во взвешенном состоянии, так что ничего определенного сказать о себе пока не могу.
- И не надо. Меня устроят ощущения, эпизоды, метания - это чудесная почва для изучения жизни. А хочешь, я дам тебе диктофон, и ты наговоришь на него всё, что в голову взбредёт. А можешь, дневник вести! Сам же потом спасибо мне скажешь.
- Ладно, Леша, диктофон у меня есть, тем более - тетрадь для ведения дневника. Я пожалуй попробую.
- Как интересно с вами! - воскликнула детским голоском девушка в углу комнаты. - Послушайте, ребята, у меня есть подруга на Рублевке. Недавно она потеряла мужа, сильно тоскует и мается от одиночества, пригласила меня пожить. У нее осталось от мужа огромное состояние и особняк. Хотите, она выделит вам целый этаж в своем доме. Вам не надо будет думать о еде, одежде, деньгах. Только живите и говорите. Я никогда так здорово себя не чувствовала, как здесь с вами.
- Ну вот, Андрей, видишь, почему на девушку нашло онемение, - проворчал Леша. - Вот как объяснить ей, что она предлагает нам смерть взамен нашей живой реальной жизни. - Он быстро глянул на девушку. - Вам доводилось, милая барышня, видеть взлет космической ракеты? Сколько усилий требуется, сколько расходуется топлива, чтобы оторваться от земли! А земля не отпускает, она будто клешнями цепляется за ракету... Когда же космический корабль преодолевает земное притяжение, ракета набирает огромную скорость и улетает прочь от цепких оков земли, именно туда, куда нужно космонавту. Что же предлагаете вы, милое дитя? К нашим собственным тоннам полезной нагрузки добавить еще и вашу с подругой. Увольте, барышня. Как сказал Лоренс Даррелл в своем гениальном "Александрийском квартете": "Писатель - самый одинокий зверь на земле", он должен быть нищим, голодным, больным и несчастным, только тогда он сможет написать нечто стоящее. А быть шутом у скучающих дамочек - это не к нам, пожалуйста. Думаю, недостатка в желающих у вас не будет.
- А ты, я смотрю, Леша, каждое слово записываешь?
- Почему только слова? Еще и мысли, чувства и озарения. Кстати, это со мной бывает очень редко, чтобы разговор не мешал писанине. Пожалуй только здесь, у Славки, и бывает. Спасибо ему, что не пристает, позволяет сидеть тут, сколько потребуется. Какой из меня собеседник...
- Так он тоже человек творческий, и ему не нужно объяснять, что полезно, а что вредно "ловцу человеков".
- Мальчики! - донесся из столовой хрипловатый голос Тани, - не пора ли вам перекусить?
- А и то правда, - вздохнул Леша. - Пойдем, подзаправимся.
В столовой кроме хозяев сидели двое бородачей. Таня усадила нас за стол, перед нами поставила сковороду, с которой улыбалась яичница с колбасой.
- Танюш, - спросил я, - а что там у вас за девушка сидит?
- А кто её знает, пришла и сидит себе. Может, дети привели, может, сама залетела, как бабочка на огонек. Разве за всеми уследишь... Да вы ешьте!
Слава плеснул в граненые стаканы портвейна и поставил на проигрыватель виниловый диск. Раздалось мягкое шипенье, вступил оркестр и воздух комнаты наполнил женский голос, чуть позже - мужской:
Если любить, как это выразить словами?
Нету слов, - слова приходят сами,
Если любить, если любить так...
- Ты что, нарочно? - всхлипнул один бородач.
- Кто поёт? - спросил второй. - Никак не узнаю.
- Алла Иошпа и Стахан Рахимов, пластинка "Распахни своё сердце", 1976 год, - обстоятельно ответил Слава. - Что, прожгло? А всего-то, казалось бы, песня о любви, исполненная двумя любящими супругами, а как поднимает, как за душу берёт!
- Да, всего-то-навсего, нормальные женщина и мужчина, поют нормальную песню о нормальной любви. - Таня никого не упрекала, она просто смотрела, как за окно, в далекие семидесятые годы прошлого столетия, которые для неё не ушли, а продолжали жить и радовать. Слава поставил на проигрыватель другой диск, проворчав: "Ну вот вам нечто нейтральное: композиция "Эхо" с диска Пинк Флойд "Миддл" 1971-го года".
- Леша, поясни, что тут происходит? - спрашиваю у соседа.
- Всё просто, - улыбнулся Алексей, - цивильная пионерия аскает продвинутого суфию - олдового пипла Мазура (с его герлой Танчей) - с целью просвещения великим путем Лао-цзы и восхождения от дринкера к торчку. Примерно так...
- Ты, брат, сейчас на каком наречии глаголил?
- На хипповом, вестимо...
- А-а-а, да?.. - изумился я, открыв рот, на всякий случай. - Слушай, а почему бы тебе не записывать интересные разговоры на диктофон?
- А я и записываю, - писатель достал из внутреннего кармана вельветового пиджака крошечный аппарат, размером с зажигалку, покрутил передо мной и вернул обратно. - Только без карандашных пометок все равно не обойтись. Ладно, давай умолкнем и послушаем рассказ просветленного пипла.
Алексей перевернул листок блокнота и аккуратно крупными буквами написал заголовок:
Слава: путём света
Всё началось, пожалуй, с недовольства той беспробудной серостью, которая буквально душила всякую свежую мысль. Мы, в силу нашего бессилия, не шли на баррикады, напрягая бицепсы, не выковыривали булыжники из мостовой - мы в основном замыкались, убегали, а кто-то даже улетал. Как сказал какой-то великий пипл: все мы летали понемногу над чем-нибудь и с кем-нибудь. ...Но не всем удавалось мягко приземлиться. Случались и падения на самое дно самой глубокой пропасти.
Ходили и мы с Танюхой по самому краю той пропасти, да не один год. Когда плавно переходишь от портвейна к плану, а потом от гашиша - к кокаину, на горизонте все чаще начинает мерцать героин, он манит к себе, зовет, навязчиво требует: попробуй, брат, первая доза бесплатно, а не понравится, так и не надо, никаких обязательств. И так однажды черной ночью сидишь на жестком грязном полу, задринканный, обторчаный, весь в глюках, как во вшах, и вдруг понимаешь, что движение по пути просветления привело тебя в такой мрак и ужас!.. А еще со всех сторон доносится: ушли в астрал один за другим Винтура и Лёгкий, Гуля и Король, Хорь и Цапля, Уй-дзю и Монгол; засели в дурку Жорик Миропол и Бора Синяк.
Ты в который уж по счету "последний раз", с трясущимися на отходняке руками и кишками, сначала выковыриваешь из заначки сантиметровый бычок, пыхаешь план, потом вдогонку вмазываешь разбодяженый кокс - тебе хорошеет, тянет в полет...
В таком вот состоянии я однажды вышел из высотки на Котельнической и двинул в сторону Таганки. Не иду - лечу! Парю над асфальтом, не чуя ног, замедляя время, проникая сквозь грани пространства, с каждым шагом восходя к Будде, к его светлому образу абсолютного покоя. Остановился у белой стены, навожу резкость - храм Божий. Сам думаю в себе: Бог един, только пути к Нему у каждого разные. Мой - через просветление. Чувствую всеми чакрами - здесь живет Бог, а значит можно и себя увидеть Буддой, просветленным и мудрым. Вхожу в ворота, вижу - монах хайратый-бородатый, в олдовом прикиде - совсем как я - ну думаю: пипловый брат, может даже более продвинутый, чем я в нынешнем полёте.
Монах спокойно смотрит мне в глаза, перебирает четки и говорит: перекрестись. Я вспомнил, как меня бабушка учила, тщательно, по-православному накладываю на себя крестное знамение: лоб - живот - правое плечо - левое плечо. Смотрю - икона, на ней - стекло, вижу отражение, неясно... Глаза-то в разные стороны, всё передо мной расплывчато, близкое кажется далеким, далекое - близким, время почти остановилось. Я сильно напрягаюсь - хочется разглядеть в своем отражении Будду, ведь я почти уверен, что уже вот-вот и буквально через секунду или век - но очень скоро, я стану просветленным.
...Для верности, еще раз перекрестился, смотрю - следом со мной такой же дядька вошел, крестится и поклон делает, тогда и я еще раз перекрестился и положил поясной поклон. Поднимаю глаза к стеклу на иконе, ну думаю вот сейчас в моем отражении проступят черты пузатого улыбчивого дядьки, но - что это!.. На меня из черной бездны зыркнула страшная рогатая образина - ни человек, ни козел, что-то среднее - черный и злобный. Он прожег меня красно-зелеными глазами, будто огнем полыхнул... Видимо, я качнулся, монах, что стоял рядом, подхватил меня под локоть и усадил на скамью. Уже не летаю, чувствую, мягко приземлился. Время потихоньку вернулось в обычные берега, пространство вокруг восстановило привычную статичность, страх тоже стал улетучиваться, только вот ни рукой ни ногой пошевельнуть не могу, словно парализовало.