Тихий дом

Или вот это:

"Знаешь, мама, однажды ты, наверное, в приступе печали сказала: и зачем только я родила тебя, сынок, в этот жесткий мир, где человек человеку - волк. Ведь я слабая женщина, и не смогу защитить тебя от зла, окружающего нас со всех сторон. Что же получается, я дала тебе жизнь для того, что бы ты, моё дитя, мучился, болел, изнывал от тоски и одиночества? Дорогая моя, родная, прошу тебя тысячу раз, не кори себя за это окружающее зло. Ни ты, ни я, ни кто другой - мы с этим ничего не поделаем. Но, скажи, мама, разве у нас с тобой мало было счастливых минут? Разве твой борщ не нравился мне? Разве запах твоих духов не вызывал во мне детскую радость? Разве наши путешествия на море, в леса и степи, в горы и на озера - не дарили нам с тобой радость общения с природой? А разве наша любовь - такая редкая по нынешним временам гостья - не обещала нам с тобой блаженство вечности? Прошу, не печалься, мама, не мучай себя, ты всегда будешь для меня идеалом женщины, идеалом человека - тебе ли грустить! Да ты купаешься в радости, только она тихая и красивая, как могучая река, несущая на себе огромные корабли".

...И это написано мертвым женщинам! Конечно, для него мать и невеста - живы, причем гораздо более окружающих ходящих и говорящих, которые не могли дать и секунды любви, которую изливали на него его возлюбленные. А он - на них, и тогда, и до вчерашнего дня...

Почему сегодня, когда я слушал слова песни Вячеслава Бутусова - гениальные, жгучие... Почему испытывал ту же боль, что и этот одинокий человек - чистильщик. Видимо, в нашем зверином сообществе нелюдей это возможно, как вполне допустима смена ролей охотник - жертва. В ту минуту, когда хрипловатый голос вопил: "Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он ревёт, он хрипит, мне знаком этот крик" - в ту горькую минуту мы со зверем сроднились, мы чувствовали боль другого как свою. Так же, как переживал сын - боль умершей матери, а жених - боль растерзанной смертью невесты.

Выходит, мы звери... Только, думается, далеко не все способны на звериную верность и такую любовь до смерти и даже после смерти. Иногда кажется, что я превратился в бездушный автомат, способный лишь считать и после отключения - отдыхать, остывая, потрескивая. Вот почему Господь выдернул меня из деревенского рая на земле, отнял золотого тельца, вокруг которого я так лихо отплясывал. Чистильщику гораздо меньше повезло - у него не было верующей бабушки. У него даже малую звериную радость отняли, а взамен - ничего, кроме боли, одиночества и холодной расчетливой мести солдата на войне.

Я выключил компьютер, закрыл папку с бумагами и, как несчастный чистильщик, цепляющийся за всплывающий в памяти образ любимой, вспомнил как он открыто улыбался мне в тот солнечный жаркий полдень, когда мы сидели под красным зонтом, пили кофе с ледяной минералкой. Я тогда очень обрадовался нашему общению, мне показалось, что я обрел друга. Мы с ним тогда стали хоть на миг одним целым - эдаким тандемом, покоряющим на скорости высоту. Он забыл о своей профессиональной обязанности безжалостного охотника, он стал моим братом, другом, просто интересным человеком, с которым очень приятно общаться, чувствуя, что нет между нами стены отчуждения, нет между нами никаких барьеров - только дружба и взаимный интерес.

"Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он ревёт, он хрипит, мне знаком этот крик..."

Мне знакома эта звериная боль - она и сейчас во мне.

Обсуждение нашего смертельного приключения растянулось на три дня. То Никита, то я, то мы оба - рассказывали соседям, Старому Другу, игумену Паисию и отцу Сергию о том, как уберег нас Господь от выстрела киллера. И если священники отнеслись к этому событию довольно спокойно и рассудительно: "Так и должно было произойти. Слава Богу за всё!", то миряне спорили чуть не до хрипоты. Особенно удивило Никиту и Марину моё дружеское отношение к безымянному киллеру.

Для начала я напомнил некоторые детали нашего разговора с чистильщиком. Во-первых, он напоследок сказал "Прощай!", а во-вторых, я ему ответил: "Благослови тебя Господь!" Мы иной раз сами не понимаем, насколько важные слова произносим, ведь наш русский язык насквозь церковный. Получилось так, что он попросил у меня прощения (за зло, которое он мог причинить), а я испросил для него благословения Бога, Который и не позволил совершить запланированное зло.

Мне пришлось, так же, цитировать Евангелие о раскаянии благоразумного разбойника на Голгофе, слова святых отцов о том, что не праведник, а именно разбойник - грабитель, насильник, убийца - первым вошел в рай после изгнания человека после грехопадения. А "праведники"-фарисеи, безвылазно находились в Иерусалимском храме, истово молились на людях, в пост надевали маски бледной немощи, чтобы все видели их показное благочестие, они жёстко обличали грехи простолюдинов ("во грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь?") - они-то как раз и велели римским язычникам убить Сына Божьего, да еще с воплями "кровь Его на нас и на наших детях!", то есть по сути послав проклятие на головы своих потомков.

Поэтому святые отцы утверждали, что кающийся грешник Господу милей, чем самовлюбленный фарисей, погрязший в гордости. Ведь у гордости есть очень страшное свойство - человек слепнет, не видя своих грехов; глохнет, не понимая слов обличения; сердце его каменеет, а он сам попросту превращается в ходячего мертвеца. Сравните: сатана вопил на всю вселенную: "Вознесу свой престол выше престола Божия!", а умирающий Пимен Великий говорил ученикам: "Поверьте, детки, где сатана, там и я буду". Всё потому, что чем выше христианин поднимается в своем покаянии к Богу, тем в свете божией любви ему всё более черными и мерзкими открываются собственные грехи, уродства и несовершенства.

А что касается убийства, так все мы убийцы. Просто не все это осознают. Женщины современные, если у них нет десятка детей, значит убили их во время аборта или химическим прерыванием беременности. Мужчины же часто и не знают, что именно его удар спровоцировал смертельную болезнь. А уж сколько мы по привычке посылаем проклятия на головы врагов ("шоп ты сдох!"), сколько мечтаем убить, но не можем - а это убийство на мысленном уровне, и оно истязуется на посмертном суде, как полновесный грех убийства.

В каждом их нас сидит этот самый зверь - в том или ином обличье - как в той песне Бутусова, и те, кто в своем гордом ослеплении не видят его в себе, они обречены на повторение судьбы сатаны, то есть грозный архангел сбросит их в бездну ада. А те, кто осознают наличие зверя в душе, те содрогнутся, убоятся - да и прильнут к Спасителю: "Каюсь, грешен, Господи, прости и помилуй мя!" - и услышат те же слова, что и благоразумный разбойник на кресте: "Будешь со мной в раю!"

К вечеру третьего дня мне удалось примирить соседей и успокоить.

...Вот тут-то и явилась Татьяна. Лишь мельком взглянув на нее в дверях, сразу понял: дама, что называется "пошла на абордаж", то есть действует по отчаянной схеме "пан или пропал". Она, не снимая босоножек на высоченных шпильках, решительно процокала на кухню, где мы ужинали, и заняла мой стул.

- Почему я о твоем чудесном спасении узнаю не от тебя, а от Виктора? - вместо приветствия бросила она.

Не успел я собраться с мыслями и выдавить из горла ответ, как Назарыч надел очки, взял в руки измятые листочки с письмами киллера мертвым невесте и матери и прочел. Потом от себя кое-что дополнили Марина и Никита, и лишь в завершение, я рассказал о своём расположение к личности киллера и разговоре с ним в кафе.

Татьяна, порозовевшая от гнева, поднявшегося из самых потайных глубин души, каким-то чужим голосом сказала:

- Талантливо и современно: красиво описать зло и обесцветить добро... Бомж не ходил по монастырям, не молился в святых местах, а светлой душой - почувствовал сатанинское зло и неприятие его, а наш Андрей, "верующий человек" - потянулся душой к зверю и даже почувствовал родство душ, желая назвать его другом.