Последние ворота Тьмы

Наконец, он схватился второй рукой, и, закусив губу, подтянулся. Упершись подбородком, поджал ноги, нащупал босой ступней проем. Потом медленно, неуклюже забрался в окно. Его всего трясло, и потребовалось минут пять, чтобы унять дрожь. Казалось, она никогда не прекратится.

Наконец, он заглянул внутрь комнаты. В ней не нашлось ничего привлекательного: глухие бетонные стены, пол, заваленный ржавым, искореженным железом. Но точно против окна стояло странное зеркало в массивной раме из темного металла, по виду, - неподъемной тяжести и такое громадное, что просто не могло пройти в дверь. Должно быть, его поместили сюда ещё при строительстве башни, и только лишь поэтому оно ещё оставалось на месте. Стекло в нем было очень толстым и свинцово-мутным; Олько не сразу осознал, что в нем ничего не отражается.

Очень осторожно, тщательно выбирая, куда ставить ногу, он подошел к нему, забыв про боль. По стеклу пробегали слабые голубоватые блики; это и был поманивший его подвижный свет.

Юноша протянул к зеркалу руку, потом испуганно отдернул её. Когда-то оно находилось в большом бронированном сейфе, начисто уничтоженном взрывом. Судя повалявшимся в углах обломкам, именно зеркало стало его центром. Взрыв произошел недавно: слой ржавчины был ещё тонким, и Олько помнил, что два года назад, когда он увидел башню в первый раз, это окно было закрыто.

С зеркалом происходило что-то странное: блики стали двигаться быстрее, они приобретали очертания, - непонятные, но отчетливо поднимавшиеся над поверхностью стекла. Они призрачными, туманными полосами начинали тянуться к нему.

По коже Олько прошли крупные мурашки. Он попятился к окну, - но под ним не оказалось никаких выступающих частей: он мог только прыгнуть в воду с высоты шестнадцатиэтажного дома. Она была раз в пять больше той, с которой ему приходилось нырять, и он решился бы прыгнуть только в одном случае, - если ему станет уже всё равно, жить или умереть. Пока до такого ещё не дошло.

Сжав зубы, он пересек комнату, и, стараясь держаться подальше от зеркала, добрался до двери. Но на внутренней стороне стального листа не оказалось вообще никаких деталей - эта дверь открывалась лишь снаружи.

Теперь Олько почувствовал уже настоящий страх. Он понял, что ему придется прыгать, однако подумать ещё о чем-либо не успел: от зеркала отделилось что-то, похожее на темное, полупрозрачное облачко. Оно двигалось так быстро, что юноша не успел ни отшатнуться, ни даже поднять руку. Облачко коснулось его лба.

6.

Это было похоже на взрыв: зрение мгновенно затмила глухая тьма, однако в голове вспыхнул яркий, ослепительный свет. Олько испуганно вскрикнул, - но в тот же миг сгусток тьмы отпрянул и вновь коснулся его, - на сей раз низа живота. Его пронзила вспышка удовольствия, почти мучительного по своей силе, - и вместе с удовольствием пришли голоса, объяснявшие, что он должен делать, чтобы иметь это всегда...

Наверное, он согласился бы, - эти просьбы не казались особенно сложными, - но его тело решило всё раньше. Инстинктивно шарахнувшись назад, Олько споткнулся и упал, ударившись локтем о край стального листа. Боль тоже была ослепительно-белой, - и вместе с ней пришла беспощадная ненависть к этой призрачной дряни, которая так мерзко играла с ним.

Юноша неожиданно легко поднялся на ноги, - боль осталась, но ушла куда-то на самый край сознания. Зато ненависть стала ещё сильнее. Это было уже нечто материальное, - свет, которого Олько не видел, но который всегда жил в нем. Именно он заставил призрачный сгусток отступать. Когда он слился с зеркалом, оно вдруг начало темнеть, словно наливаясь нефтью. По его поверхности заметались призрачные сполохи.

Олько вновь охватил страх, но убежать он не мог. У него был иммунитет к этой дряни, но он касался лишь его сознания: это - чем бы оно ни было, - могло овладеть его телом и просто остановить сердце. Он это чувствовал.

Оставался единственный путь: юноша медленно, плавно пошел вперед, не вполне понимая, что делает, но с твердой решимостью довести это до конца. Он коснулся зеркала ладонями. Их мгновенно свела судорога мучительной боли, словно он сжал оголенный провод, - но она была тоже где-то далеко...

По зеркалу прошла стремительная рябь. Олько чувствовал, как его внутренний свет стекает с рук на эту гладкую, холодную поверхность, и гаснет в ней. Это произошло бы быстро, - но, казалось, рядом с ним стоял кто-то ещё, более сильный, тоже положив руку на зеркало; и за ним было что-то ещё, невыразимо громадное, безмерно превосходящее их обоих по мощи, но бесконечно далекое.

Это противоборство оказалось очень, очень долгим. Олько дрожал от напряжения, по его телу стекал пот. В его голове метались странные, бессвязные видения: тьма, непроницаемая, лишенная света, - однако в ней были очертания, уходящие куда-то в бесконечность и живые. И другие такие же сплетения, - только ослепительно-радужные. И громадный город, перекрытый сумрачным сводом, и бесконечные странные истории, и сражения, и любовь...

Это длилось, казалось, уже целую вечность. Олько чувствовал, что каждая сторона стремится достичь некой завершенности, полноты; и он первым достиг её.

Видения - все видения - просто-напросто оборвались, оставив у него ощущение удара. Зеркало погасло, - то же свинцово-мутное стекло, но теперь в нем ничего не двигалось. Оно вдруг стало нестерпимо горячим, и Олько мгновенно отдернул обожженные руки. В воздухе повис острый аромат гари.

Всё было кончено, но юноша не успокоился: он поднял тяжеленный стальной лист и долбил его углом по зеркалу, пока не превратил его просто в груду битого стекла. Это странное зеркало состояло из множества тонких пластин, обратную сторону которых покрывала паутина серебряных линий гораздо тоньше волоса, - а между ними оказалась маслянистая, приторно пахнущая жидкость. Металлическая поверхность за пластинами оказалась мозаикой из множества причудливой формы частей.

Это походило на машину, но все её части представляли собой одно целое, как будто это зеркало не собирали, а вырастили сразу целиком. Олько понимал, что наткнулся на тайну, разгадку которой ему не суждено узнать, - пока, по крайней мере, - и не собирался попусту тратить время. Его прошло уже очень много, - он видел, что начало темнеть. Поскольку выбраться отсюда он мог лишь одним путем, он не стал раздумывать.

Взобравшись на подоконник, он оттолкнулся изо всех сил. Полет оказался неожиданно долгим, - секунды три-четыре, - и сердце юноши успело уйти в пятки.

Удар оказался оглушающим; точнее, он оглушил Олько, - который тут же захлебнулся бы, - но сознание Лэйми было лишь отчасти связано с этим телом. Он заставил его барахтаться и постепенно всплывать вверх. Олько был сильным: он справился быстро и почти не наглотался воды.

Лэйми поплыл к плоту, горя желанием как можно быстрее убраться отсюда. Но прежде, чем он проделал хотя бы половину пути, из-за развалин донесся рев моторной лодки; она сама показалась через несколько секунд. Одного взгляда на глаза сидевшего в ней человека хватило Лэйми, чтобы понять, - сгусток Мроо уже угнездился в его голове, управляя этим телом так же, как он сам управлял телом юноши. Сколько здесь ещё таких оборотней?

Лодка мчалась прямо на него. В других обстоятельствах Лэйми бы просто нырнул, - но сейчас он не рисковал почти ничем, и его охватила ярость. Он ждал, глядя, как лодка приближается к нему, потом, уже в последний миг, прянул в сторону - и вцепился в её борт.

Рывок едва не оторвал ему пальцы, - но он сумел подтянуться и перевалиться внутрь. Человек в лодке ничуть не был удивлен этим - он просто оставил мотор и шагнул к нему, доставая из-под куртки нож, но Лэйми не стал драться с ним: он схватил одержимого за пояс и за шиворот, и выбросил за борт. Потом кинулся к рулю, - однако, уже слишком поздно: лодка на полном ходу врезалась в монолитную стену башни. Тонкий металл обшивки смялся, швы разошлись, внутрь потоком хлынула вода. Лэйми швырнуло на дно, он пребольно ударился локтями и лбом. В голове зазвенело. Он с трудом приподнялся.