Страница 7 из 9
Она улыбнулась:
– Ты беременна?
– Мама! Откуда ты знаешь?!
– Догадалась. От Евгения Леонидовича?
– Ты и это знаешь…
И тут меня осенило: боже, я повторяю мамину судьбу! Как же это вышло?! И почему раньше эта мысль не приходила мне в голову?!
– Леночка, детка, ты ведь понимаешь, что он вряд ли разведется?
– Я не знаю… Думаешь, не разведется? И что мне делать?!
– Рожать, как что?
– Рожать… Без мужа?
– Сейчас совсем другие времена! Мы справимся, ничего.
– И как мы справимся? Если я уйду в декрет? На что мы будем жить?! Ты не работаешь…
– Ну, мы же сдали московскую квартиру! А ты наверняка сможешь найти работу в Интернете – да хотя бы языки преподавать по скайпу! И потом, у нас кое-что есть на черный день. И это очень хорошее «кое-что»!
– Правда?! И что это?
– Принеси-ка бабушкину любимую книжку! И медальон с фотографией Алеши. И ножик захвати – тот, маленький!
Бабушкина любимая книга была сборником стихов Пушкина, еще дореволюционного издания. Она собственноручно переплела эту книжечку, сильно обрезав поля. Неужели она имеет какую-нибудь ценность? А зачем нужен ножик?! Изнемогая от любопытства, я смотрела, как мама открывает медальон.
– Нет, не справлюсь… Руки дрожат… Надо вынуть фотографию, только осторожно!
Фотография моего прапрадеда сильно выцвела, но еще можно было различить его серьезное юное лицо с умным взглядом. Под фотографией оказалась… марка!
– Вот наше богатство!
– И что, она дорогая?!
– Очень! Младший сын Елены Петровны, Николай, был заядлым коллекционером. Часть коллекции, уезжая в Париж, он оставил матери – на черный день. Мы потихоньку продавали, а эта самая ценная.
– А с виду – простенькая.
– Так ценность не в красоте, а в редкости: опечатка, например, или изображение перевернуто. А эта – тифлисская марка, просто редчайшая!
– И сколько она может стоить?!
– Я думаю, сумма будет шестизначная.
– В рублях?!
– Детка, в долларах!
– Не может быть! Так почему же вы?..
– Почему не продали? Да вроде мы и так справлялись. А это твое наследство.
– Мама, послушай, может, нам сейчас и продать марку? Тебе на лечение! Я почитала в Интернете – в Израиле хорошо справляются с такими болячками!
– Да я и тут прекрасно поправлюсь, что ты! Нет, это твое наследство. И не будем больше об этом говорить, хорошо? А теперь возьми книжку!
– А там-то что?!
– Нужно аккуратненько отделить приклеенный форзац. Он только полями прикреплен. Ножичком попробуй!
Поля отошли легко – клей давно пересох. Под форзацем оказалась сложенная вдвое бумажка – когда-то голубая, а теперь пожелтевшая и обветшавшая. Я осторожно развернула – какое-то письмо, написано по-французски…
– Ну что, не узнаешь почерк? – улыбаясь, спросила мама.
– Как я могу узнать, интересно? Оно же девятнадцатого века! Вон, дата стоит: восемнадцатое… или шестнадцатое? Шестнадцатое июня 1828 года… И подпись… Боже мой! Мама, это что – правда его подпись?!
Я, не веря своим глазам, смотрела на характерный росчерк в конце: «А. Пушкин»!
– Да, это его письмо. У них был роман, у Александра Сергеевича и матери Елены Петровны. Она вообще была дама любвеобильная – в обществе даже злословили, что все ее пятеро детей от разных мужчин. Похоже, что один из старших братьев Елены Петровны – сын Пушкина. Прочти письмо – никаких сомнений не останется.
Вот это да! Неизвестное письмо Пушкина! Да это же сенсация! Я забыла обо всем, разбирая летящие французские строчки – руки у меня дрожали от восторга. Дочитав, я покачала головой:
– Да-а… Ничего себе… Но там только намек на отцовство.
– Но какова была наша прародительница!
– И не говори! А представляешь, вдруг бы оказалось, что Елена Петровна тоже дочь Пушкина, а?
– Это вряд ли.
Так неожиданно открывшиеся семейные тайны воодушевили меня, и я уже не так сильно переживала из-за беременности – а, что будет, то и будет! Не пропадем. Но все-таки надо, пожалуй, осчастливить Евгения Леонидовича новостью про ребенка… Выбрать подходящий момент…
Подходящий момент никак не выбирался, потому что Евгений Леонидович пропал из поля моего зрения, а когда я догадалась спросить про него у коллег, оказалось, что он в больнице – внезапно обострилась язва. Мне стало как-то тревожно на душе – и не зря. Через неделю ко мне пришла его жена.
Я сразу поняла, кто это, хотя ни разу ее не видела. Невысокая, черноволосая, усталая. Она явно нервничала, но держала себя в руках. Мы некоторое время смотрели друг на друга – я, слава богу, была не в халате: недавно вернулась из школы и еще не успела переодеться, так что выглядела вполне прилично. Я молча отступила к стене и приглашающе взмахнула рукой: проходите! Мы уселись на кухне.
– Вижу, вы знаете, кто я, – сказала она, внимательно на меня глядя.
Я пожала плечами.
– Меня зовут Нина Александровна.
– Елена Сергеевна.
– Я в курсе. Да, вы красивая! Очень красивая. И молодая. Послушайте, Лена… Елена Сергеевна! Зачем вам мой муж? У вас еще будет масса возможностей в жизни с такой-то внешностью!
– А если я его люблю?!
– Да что вы знаете о любви! Ладно, ладно, хорошо, я верю, что вы его любите. Но он вас не любит.
– Вы уверены?!
– Да! Я знаю Женю! Это не любовь, это… вожделение, похоть. Мания! Он вас хочет! А любит меня. И наших детей. Он болен вами! А болезнь кончается либо выздоровлением, либо… смертью. Женя больше не в силах это выносить! Эти мучительные отношения!
– Откуда вы знаете?!
– Он мне все рассказал. Просил прощения. Умолял спасти.
– Он вам все рассказал?!
Я встала и отошла к окну, чувствуя, что Нина смотрит мне в спину. Он ей рассказал! Господи, как больно… Я вздохнула поглубже, снова села напротив нее, гордо выпрямилась и надменно сказала:
– Я не держусь за вашего мужа. Я за ним не бегала и не соблазняла. И сейчас не стану. Можете ему так и передать! Он мне больше не интересен.
– Спасибо, – тихо произнесла Нина. – Спасибо! Вы не представляете, как он переживает! У него был нервный срыв, обострилась язва…
– Меня не волнуют его переживания. У меня своих хватает. Это все? Или вы еще от меня чего-то хотите?
– Да! Я прошу вас уйти из школы! Если Женя не сможет видеть вас каждый день, ему будет легче перенести ваше расставание!
– И куда же я пойду?! Вы прекрасно знаете, как у нас непросто найти работу!
– Я как раз хотела предложить вам место.
– Что, секретарши?
– Нет, ну что вы! Мы решили музеефицировать Усадьбу, получили грант, есть спонсоры, и директор уже назначен. Это Федор Николаевич Челинцев, вы должны его знать, историк, известный наш краевед. А вам мы предлагаем должность хранителя. Конечно, там сначала будет ремонт, да и хранить пока нечего, но зато какие перспективы!
– Я знаю Федора Николаевича, он в пятом классе вел у нас историю, потом ушел куда-то… Подождите, вы это серьезно?! Я же ничего не понимаю в музеях!
– Научитесь! Мы пошлем вас на стажировки, поездите, посмотрите, что и как в музеях-усадьбах – Поленово, Ясная Поляна, Мураново, Пушкиногорье… И зарплата будет гораздо больше, чем в школе!
Я смотрела на нее во все глаза – работать в Усадьбе?!
В нашей Усадьбе!
Что сказала бы Онечка?!
Но как быть с моей беременностью?!
– Я подумаю.
– Конечно! Но не очень долго, хорошо?
Нина поднялась, я проводила ее до двери.
– Вы ведь сдержите свое слово, да? Не будете искать встреч с Женей?
– И не собираюсь! Мне не нужно такое ничтожество!
– Да, возможно вы правы. Но… это мое ничтожество. Мое.
Через неделю я позвонила Нине Александровне и сказала, что согласна. В школьные годы я часто бывала в Усадьбе, но никогда в самом доме. Впервые я попала туда в шесть лет. Мы отправились «всем кагалом», как выражалась Маняша. Онечка тогда уже плохо передвигалась и далеко гулять не ходила. Маняша раздобыла складную инвалидную коляску – до Усадьбы мы доехали на автобусе, а там возили Онечку, словно барыню, по аллеям старого парка. И мама присоединилась – каждый мамин приезд был для меня праздником, так что этот день моя память расцветила самыми радужными красками! Наверно, это случилось в начале мая, потому что вовсю цвела сирень и реяли на ветру красные знамена и транспаранты. Я собирала ландыши и еще какие-то мелкие цветики, а мама сплела мне веночек из одуванчиков. Помню пруд и плотину, дом с колоннами, девушку с разбитой урной, которая мне не понравилась, потому что черная и некрасивая…