Страница 137 из 147
Пили чай, переговаривались. Избегали семейных дел, чтобы не трогать сидевшую за столом Стефаниду Петровну. Скобиненко, напившись чая, начал задавать вопросы по текущему моменту, от имени «трудящих крестьян и казаков», как он сказал, которых волнует в особенности назревающий голод... Миронов тут же включился в беседу, обещал, что скоро состоится партийный съезд, который должен отменить старый порядок продразверстки, и тогда деревня вздохнет свободнее. Что же касается обычных для Дона «перегибов», то надо об этом своевременно сообщать в Москву, хотя бы и ему, поскольку он рассчитывает по этим делам докладывать лично Всероссийскому старосте Калинину, а если будет возможность, то и самому Ленину.
Накурили хоть топор вешай, но Стефанида Петровна и это стерпела, потому что лишь к этой нынешней беседе вдруг выяснила, какой у нее муж еще молодой, горячий да честный перед людьми и жизнью, как отзывчив душой до всякой человеческой и всенародной боли! Как он действительно сгорал от заботы о судьбе окружающих, самых простых людей, даже таких немытых, как этот прохожий солдат-конюх... Беседа была у самовара задушевная, каждый в ней открывал душу, и Филипп Кузьмич, невзирая на года и чин, горячился, спорил, накидывался на Кочукова и Голенева за непорядки в станице.
Да, хороший муж был у нее когда-то, любимый и редкий человек, да вот упустила она его как-то незаметно, из упрямства и твердого своего нрава, и упустила навсегда. Вот нынче — последняя их встреча и последняя холодная разлука, как с чужим, заезжим казаком. Не постелет она ему мягкую постель, не приляжет головой на сухую, мускулистую Филиппушкину руку, постелет отдельно: в детской, чтобы простился с семьей, послушал сонное дыхание Артамошки, торопливый шепоток за стеной Клавы и пришедшей на ночь в отцовско-материнский дом Марии... Пусть послушает, поболеет душой, как она переболела... Ах, проклятая жизнь, проклятая война, разорвали вы все же такую единую, такую крепкую семью, старую любовь! Теперь-то уж ничего не вернешь и не поделаешь, если в Михайловке, в доме Александра Григорьевича Голикова, — она знала — мерзла и скучала его молодая любовница-жена, змея подколодная, а на запасных путях уже стоял, их поджидаючи, особый командирский вагон-салон до самой Москвы! Чего уж... Не вернешь, душа горькая моя, Стеша...
Допоздна говорили и спорили за столом, горел огонь в доме. И не гасли окна едва ли не по всей станице, в ближних улицах: вся Усть-Медведицкая знала, что Миронов приехал, командарм и первый помощник Ленина по красной коннице, скоро белополяков и всю Антанту изрубит в мелкое крошево! Он никогда, ни в одном бою поражений не знал, спросите хоть кого на Дону, всякий скажет!..
Утром Миронов сходил, как и обещал, в казарму караульного батальона, вернулся хмурый и озабоченный. Все жалобы подтвердились, творилось в станице нечто неладное, людей просто вынуждали к какому-то возмущению. Собирался побывать еще и в Совете, но принесли новую, срочную телеграмму: окружком вызывал его в качестве почетного гостя на 14-ю окружную партийную конференцию, на 12 февраля, снова надо было собираться в дорогу.
Младший из детей, Артамон, заплакал первым, узнав о срочном отъезде отца...
Сидел Миронов в президиуме партийной конференции как почетный ее председатель, гость, сидел, облокотясь на красную скатерть, поставив между колен почетную золотую шашку, вникал в разговоры, реплики, доклады с мест и удивлялся: ни одного слова о новой партийной дискуссии по вопросу о крестьянах, о положении с севом, по этим, самым жгучим вопросам нынешней политики! И это — перед самым съездом, до которого остается уже не больше месяца... А тогда зачем же и конференцию созывать, если главный вопрос, поставленный временем и всем ходом жизни, замалчивать? Разве для трепотни об успехах в оргработе, сборе взносов и пожертвований в пользу МОПРа?
После третьего или четвертого выступления делегатов Миронов попросил слова и вышел к трибуне, повитой пышным кумачом. Откашлялся...
Он заговорил о главном, потому что не мыслил иначе: надо жить для жизни, для людей, для дела, для всенародной нужды наконец! А все, что змеилось и путалось до времени под ногами, за пределами этой основной жизни, почти не занимало его. Да, надо сказать, ничего особо обидного для присутствующих он и не сказал, утверждая, что даже самую правильную, или самую неизбежную, нужную политику нельзя доводить до абсурда нашей прямолинейностью! Но сразу же в президиуме возникло какое-то движение, в зале заворошился шумок, кто-то многозначительно кашлянул... Миронов не обратил на это внимания, показал на Ефремова:
— Если бы я не знал товарища Ефремова по прежней его принципиальности и честности, когда он был комиссаром в корпусе, если бы я не звал, что исполком у нас в округе новый, только принявший дела, то за старое я бы здесь, пожалуй, спросил строго и внес единственно уместное предложение: полностью сменить состав исполкома, как не отвечающий делу и нуждам населения! Конечно, мы — партийцы — обязаны бороться с мешочничеством и пресекать спекуляцию... Но ведь речь идет о спекуляции, как роде занятий, практике поведения, не так ли? Но когда черный и пухлый от голода казак или крестьянин — в большинстве бывший красный партизан или конармеец... у которого смерть в доме, пухнут дети... понес последний лахун, пиджачишко, потрепанные сапожонки в Воронежские слободы, в Криушу, где можно еще выменять на это барахло фунт отрубей или два фунта пшена, озадок пополам с куриным и мышиным пометом... Это — спекуляции? Это — спасение от смерти! И вы, товарищи, не мудрствуя лукаво, ловите такого голодного человека, как спекулянта и мешочника! Неужели так трудно разобраться: где мешочник и мироед, а где умирающий от голода труженик, хлебороб? А до чего вы довели караульный батальон в Усть-Медведице, был ли там кто из вас в последние дни? Я уж не говорю о приварке и хлебе, но почему-то не выделяется и хворост на порубку, в казарме собачий холод!..
Тут поднял руку председательствовавший Кржевицкий:
— Я вынужден прервать выступление товарища Миронова! — сказал он строго. — Действительно, его же словами говоря: если бы мы не знали товарища Миронова, как героя и революционера, то могли подумать, что с этой трибуны говорит классовый враг или просто незрелый человек...
Миронов обернулся и с удивленной усмешкой посмотрел на говорящего. И руку поднял на уровень глаз, как бы защищаясь от удара:
— Товарищ... не знаю, как ваша фамилия. Вы бы меньше думали о моей персоне, больше о нуждах края, о своих обязанностях, раз вы сидите за этим высоким государственным столом. О величайшем бедствии, нависающем над народом, таком, как голод в преддверии сева! Странно и то, что в докладе товарища Ефремова, как временного председателя окружкома, и прозвучавших выступлениях ни слова не сказано о решении январского пленума ЦК партии... В девятнадцатом году мы сталкивались с прямой провокацией народного недовольства, были такие люди, часть из которых расстреляна по справедливости... И вот я думаю, нет ли еще среди нас таких, что все еще собираются греть руки на народной беде?..
Кржевицкий стоял за столом, опираясь на пачку бумаг и красную скатерть. Не уступал в споре:
— Теперь нам понятны становятся и прежние ваши отклонения от линии, товарищ Миронов, например, в части коммун! Вас все не устраивает: продразверстка, политика в отношении мешочника, даже коммуны!
— Неслыханно! — воскликнул женский голос. Это поднялась за столом молодая делегатка Сцепинская, приехавшая из Ростова вместе с новым военкомом Пауковым.
— Относительно коммун могу внести ясность, — сказал Миронов. — Коммуну, как нашу цель и социальный идеал, я всегда поддерживал и поддерживаю. Но считаю ее именно целью, к которой надо стремиться, медленно строя и совершенствуя промежуточные формы, в том числе и наше сознание! Это не «отклонение от линии», как вы утверждаете, товарищ, а именно — линия! Да хотя что же нам спорить, когда есть совсем свежие на этот счет материалы... — тут Миронов весьма ко времени вспомнил о письме Ленина рабочим станции Пролетарская, достал из кармана и разгладил на покатой кафедре порядочно затертый на сгибе листок с густой лиловой печатью машинки. — Вот! Товарищ Ленин придерживается тоже известной осторожности от скоропалительности и перегибов...