Страница 6 из 14
Согретая неожиданным вниманием мужа, Анна с большим рвением стала исполнять обязанности хозяйки. Она отдавала распоряжения официантам, она улыбалась гостям, она радушно угощала членов съемочной группы, которые в этом особняке как-то стушевались. Анна имела плохой характер, но легко оправдывала людей и входила в их положение.
– Прошу, проходите, на улице уже сыро. Здесь же намного уютнее! – зазывала она актеров и актрис, которые, не решаясь войти в дом, смущенно мялись на лужайке. Здесь, где уже было много вечерних теней, они себя чувствовали спокойнее. Анна приглашающе махала руками, а сама тем временем пыталась проследить за Диком. Тот, как обычно, был где-то на втором плане. Он бы одет в темные брюки, темный джемпер, и только ворот светлой рубашки подчеркивал его смуглое лицо. Теплый домашний свет делал его еще красивее – у Анны даже сжалось сердце. Она выполнила обещание, данное Майлзу. Она полностью изменила свое поведение, и на площадке воцарился покой. На площадке вела себя ровно, спокойно, так, что создавалось впечатление, будто влюбленность развеялась как дым, исчезла как летняя роса. Но, впрочем, это было только внешне. Внутри у нее бушевали страсти. Внутри все болело от желания быть рядом с Диком, смотреть на него, разговаривать с ним, заботиться о нем. Но Анна была хорошей актрисой. О ее чувствах никто не догадывался.
– Вот тебе любовь звезды! Еще вчера с ума сходила, а сегодня ноль внимания! – поделилась наблюдением с коллегой гримерша Тони.
– Может, притворяется? – предположила ее собеседница.
– Нет, – уверенно отвечала Тони. – Так невозможно притворяться. Она стала такой, как была раньше. Как будто грим водой смыла.
Анна не стала такой, какой была раньше, она менялась так, что не узнавала себя, но железная дисциплина и жажда добиться своего заставляли ее соблюдать осторожность. Сейчас, на этом вечере, она вела себя так же, как и на съемках. Они ведь для нее не закончились, она не могла себе дать волю и обрушить на Дика свою страсть. Она была с мужем, еще не разъехалась съемочная группа, еще не прошел этот дурман творчества, который так меняет все вокруг. «Да, еще несколько дней… Еще несколько дней… Муж уедет. Я останусь в Париже. Дик тоже. Он говорил что-то такое. И тогда… Господи, да хоть бы ничего не случилось! – обо всем об этом Анна думала машинально, привычно, словно повторяла заклинание. – Главное, чтобы не случилось…» – мелькнуло у нее в голове, и тут словно кто-то ее толкнул. «А если он влюбится? Если его сдерживали съемки, режим, работа, сосредоточенность на роли? Если это только было делом времени?! Кто? С кем? С кем он мог бы встречаться!» – Анна в панике стала мысленно перебирать всех девушек, которые могли бы заинтересовать Дика. Она так вдруг разволновалась от страха и ревности, что отставила бокал с шампанским и налила себе водки. Напиток был правильным – на мгновение из головы вылетело все. А когда холодный жар растекся по телу, она чуть успокоилась. Она осталась стоять на высоком крыльце, на самой верхней ступеньке и таким образом имела возможность наблюдать за теми, кто был в саду, и за теми, кто предпочел яркий свет и домашнее тепло. Она довольно улыбалась: о них с Гроувом ходило много слухов и разговоров, но все без исключения подчеркивали, что и муж, и жена обладали вкусом и умели создать домашнюю атмосферу. Было время, когда Гроувы устраивали по несколько приемов в месяц. Но потом начались командировки мужа, Анна стала все чаще сниматься, и вот только непреложной традицией остались эти вечера, посвященные окончанию съемок. «Это правильно, это разумно – столько времени проработать бок о бок и потом просто разъехаться, как будто чужие?! Нет, съемки – это как брак, недолгий, но бурный. После него всегда есть что сказать другу другу», – думала Анна, наблюдая за гостями. Это сиюминутное одиночество на виду у всех ей нравилось. Это соседство – мрак сада и яркие огни гостиной, – как день и ночь, как зной и холод, напоминали ей собственную жизнь. Анна не страдала от избытка чувствительности, она не была сентиментальной, а в мир кино проникла, покусывая соперниц, льстя возможным покровителям и жестко обороняясь от посягавших на ее достоинство. Анна приняла основное правило игры: актриса должна быть эффектной, умной и работящей. В противном случае ее время будет исчисляться мгновениями. Анна приняла условия и выиграла. Очень скоро в мире кино о ней заговорили и как о партнере. Анна одна из немногих могла дать дельный совет и сценаристу, и режиссеру. Работать с ней было легко – она поддавалась лепке, но при это сохраняла свой стиль. Мужчины, как бы сильно ни были в нее влюблены, виду не показывали и предлоги для встреч изобретали хитроумные – все больше деловые. Это потом, когда ее имя на афишах стали писать большими буквами, Анна стала капризной, слегка грубоватой, циничной. Это потом она могла схалтурить и устроить на площадке скандал. Это потом она доводила до слез гримеров, парикмахеров, костюмеров. Это потом она могла «забить» на съемки и отдаться рискованному флирту. Это все было потом, когда ее признали звездой. Впрочем, хитростей у Анны было предостаточно – при всех своих «завихрениях» она отлично знала границы своего непослушания и эпатажа. Сейчас, стоя на крыльце дома и находясь на границе света и тени, наблюдая за гостями, она безошибочно определяла, кто из этих людей не сумеет пройти путь кинематографических искушений. Она видела оживленных женщин, наряды которых были продуманы до мелочей, жесты которых были обольстительны, губы манили, а глаза обещали бог знает что. И все это было ради одного – ради кино. Ради роли, ради хоть самой маленькой роли. Анна видела мужчин – они вместе с элегантными костюмами надели на себя солидность. Солидность была украшена самоуверенностью и стеснением. Стеснение происходило по причине зыбкости всего, что связано с творчеством. Анна понимала, что комплименты коллег, признание сообществом еще не говорят об успешности. Она знала, что расстояние от «убойного» сценария, от дорогущих съемок и завораживающих спецэффектов до полного провала и отчаяния – полтора часа времени. Всего лишь навсего один киносеанс. Анна уже прошла эту школу иллюзий и грубой реальности. И она всегда считала, что есть один рецепт спасения от этой зыбкости. Он был прост – не заниматься кино. Не играть, не снимать, не писать сценарии. Не вступать ни в какие отношения с этим миром, который и сам-то не понимает, что в нем правда, а что вымысел.
Но так Анна считала до этого дня. До момента, когда Гроув и Майлз ударили по рукам. До этого фильма она самонадеянно и хвастливо, так, как делают выжившие в опасных восхождениях альпинисты, говорила новичкам: «А ты не лезь сюда! Никто не звал. А раз пришел – готовься к худшему!»
Анна смотрела на людей, которые заполнили ее гостиную, и жалела этих людей. Заодно она жалела и себя – в этот раз на этих съемках она познала что-то другое, что-то, что не смогла разглядеть раньше. «Господи, если бы я сообразила это раньше! Хотя бы лет десять назад! Если бы я сообразила, что нельзя быть на виду. Нельзя быть «для всех». Надо что-то оставлять себе. Не такая уж и новая мысль. Но если бы не Дик, я бы не обратила на нее внимания».
Анна поежилась. В саду было холодно, на лужайке почти не осталось никого из гостей. «Надо идти в дом. И Гроув уже там, и Майлз. А где же Дик?! Где он? Я не вижу его ни в саду, ни в доме». – Анна еще раз попыталась вглядеться в темный сад.
Громкий смех заставил ее обернуться – в гостиной Стив Майлз, окруженный слушателями, что-то рассказывал. Он, как всегда, делал это мастерски – с гримасами, забавными интонациями и модуляцией голоса. Анна тихо вошла и прислушалась.
– И тогда падает софит. Я думал, она, Анна, меня убьет! – Майлз, улыбаясь, оглянулся на нее.
– Я думала, что он, софит, меня убьет! – рассмеялась Анна.
– Что ты, что ты, он не мог тебя убить, впереди был трюк с машиной! Ты мне нужна была живая! – Майлз попыхивал трубкой.
– Я тогда испугалась, я подумала, что что-то взорвалось. У нас же в Париже это бывает. Студенты шалят.