Страница 18 из 23
— Джим, конечно, ты согласишься с тем, что нет ничего губительнее монополии.
— Этот так, — произнес Таггерт, — с одной стороны. Но с другой — ничем не ограниченная конкуренция не менее опасна.
— Верно. Совершенно верно. Правильный курс, по моему мнению, всегда пролегает по середине между двумя крайностями. И поэтому, на мой взгляд, общество обязано обрезать крайности, не правда ли?
— Это так, — сказал Таггерт, — согласен.
— Рассмотрим состояние дел в железорудной промышленности. Общеваловая национальная добыча руды сокращается с непристойной быстротой, что угрожает самому существованию сталеплавильной промышленности. По всей стране закрываются сталелитейные заводы. И только одной горнодобывающей компании везет, только она одна не поражена общим кризисом. Ее продукция продается повсюду и всегда поставляется в соответствии с условиями договора. И кому это выгодно? Никому — кроме ее владельца. Честно это, по-твоему?
— Нет, — согласился Таггерт, — это нечестно.
— У основной доли производителей стали нет собственных рудников. И как мы можем конкурировать с человеком, который сумел отхватить внушительную долю созданных Богом природных ресурсов?
Разве удивительно, что он всегда поставляет свою сталь, в то время как нам приходится бороться, ждать, терять клиентов, бросать свое дело? Разве интересы общества позволяют одному человеку губить целую отрасль?
— Нет, — согласился Таггерт, — не позволяют.
— Мне кажется, национальная политика должна иметь своей целью предоставление каждому равных возможностей и собственной доли железной руды, что привело бы к сохранению всей отрасли в целом. Как ты считаешь?
— Я согласен с тобой.
Бойль вздохнул. А потом осторожно сказал:
— Но как мне кажется, в Вашингтоне не найдется достаточного количества людей, способных понять прогрессивные тенденции в общественной политике.
Таггерт неторопливо проговорил:
— Они есть. Конечно, их немного, и не так уж легко к ним пробиться, однако они есть. Я могу поговорить с ними.
Взяв свой бокал, Бойль опорожнил его одним глотком, словно уже услышал то, что хотел бы услышать.
— Кстати, о прогрессивной политике, Оррен, — заметил Таггерт, — не задашься ли ты следующим вопросом: в интересах ли общества во время транспортных перебоев, когда одна за одной лопаются железные дороги, и целые области остаются без железнодорожного сообщения, самым расточительным образом дублировать линии и затевать разрушительную — кто кого съест — конкуренцию в тех районах, где старые компании обладают историческим приоритетом?
— Ну, вот, — бодрым тоном проговорил Бойль, — какой интересный вопрос ты поднял. Придется обсудить его с моими друзьями из Национального железнодорожного альянса.
— Дружба, — произнес Таггерт как бы в порядке праздной абстракции, — ценнее золота.
И он неожиданно повернулся к Ларкину:
— А ты как считаешь, Пол?
— Ну… да, — несколько удивленный тем, что к нему вообще обратились, согласился тот. — Да, конечно.
— Я рассчитываю на твою дружбу.
— Гм?
— Я рассчитываю и на твоих многочисленных друзей.
Все они, похоже, знали, почему Ларкин не ответил сразу; плечи его поникли, опустились к столу.
— Если все выступят за общую цель, тогда никто не потерпит ущерба! — вдруг воскликнул он голосом, полным совершенно неуместного в данной ситуации отчаяния и, поймав на себе взгляд Таггерта, с мольбой добавил: — Мне бы не хотелось причинить кому-нибудь вред.
— Это антиобщественная позиция, — с расстановкой произнес Таггерт. — Тот, кто боится принести в жертву другого человека, не имеет права говорить об общей цели.
— Но я изучаю историю, — торопливо произнес Ларкин. — И признаю историческую необходимость.
— Хорошо, — сказал Таггерт.
— Я же не могу сопротивляться общемировой тенденции, не так ли? — Ларкин словно просил, обращая свою просьбу неведомо к кому… — Не могу ведь?
— Не можете, мистер Ларкин, — проговорил Уэсли Моуч. — И нас с вами не будут винить, если мы…
Ларкин резко вздрогнул, его как током ударило; он просто не мог смотреть на Моуча.
— Кажется, ты неплохо провел время в Мексике, Оррен? — спросил Таггерт голосом, вдруг ставшим громким и непринужденным. Все понимали, что цель собрания достигнута: то, ради чего они здесь собрались, исчерпано.
— Чудесный край, эта Мексика, — бодрым тоном ответил Бойль. — Бодрит, рождает мысли. Правда, кормят ужасно. Я даже заболел. Но они изо всех сил стараются поставить страну на ноги.
— И как там идут дела?
— Великолепно, на мой взгляд, просто великолепно. Правда, в настоящий момент они… тем не менее мы ведем дела с прицелом на будущее. У Мексиканской Народной Республики огромное будущее. Через несколько лет они перегонят нас.
— А ты был в рудниках Сан-Себастьян?
Все четверо за столом выпрямились и напряглись; все они вложили немалые средства в эти рудники.
Бойль ответил не сразу, и потому голос его прозвучал неожиданно и неестественно громко:
— Ну, конечно, именно этого я и хотел в первую очередь.
— Ну и?
— Что «ну и»?
— Как там идут дела?
— Отлично. Великолепно. Внутри этой горы, должно быть, спрятаны самые большие залежи меди на Земле!
— А как там насчет деловой активности?
— Никогда в жизни не видел большей.
— И чем же они там заняты с такой активностью?
— Ну, знаете ли, тамошний латинос-управляющий говорил на таком жутком английском, что я не понял и половины, но публика, бесспорно, только и делала, что хлопотала.
— Э… какие-нибудь неприятности?
— Неприятности? Только не в Сан-Себастьяне. Это частная компания, последняя во всей Мексике, в этом и вся разница.
— Оррен, — осторожно спросил Таггерт, — а что это за слухи о планируемой национализации рудников Сан-Себастьян?
— Клевета, — сердитым тоном бросил Бойль, — явная и злобная клевета. Я точно знаю. Я ужинал с министром культуры и обедал с остальными парнями.
— Кажется, есть какой-то закон против распространителей безответственных слухов, — угрюмым тоном промолвил Таггерт. — Давайте пропустим еще по маленькой.
Он раздраженно махнул официанту. В темном уголке зала прятался небольшой бар, за которым давно, без всякого движения, застыл пожилой бармен. Отреагировав на призыв, он сдвинулся с места с достойной осуждения неторопливостью. Хотя по долгу службы ему полагалось всячески помогать людям отдохнуть и получить удовольствие, он, скорее, походил на озлобленного шарлатана, обслуживавшего больных нехорошей болезнью.
Все четверо сохраняли молчание, пока официант не поднес им напитки. Оставленные им на столе бокалы в полутьме превратились в четыре голубые струйки, похожие на слабое пламя газовой горелки. Протянув руку к своему бокалу, Таггерт вдруг улыбнулся.
— Давайте выпьем за жертвы, принесенные исторической необходимости, — сказал он, глядя на Ларкина.
На мгновение воцарилось молчание; в ярко освещенной комнате мгновение это могло превратиться в состязание взглядов двоих мужчин; здесь же они попросту взирали в пустые глазницы друг друга. Наконец Ларкин взял в руку бокал.
— Я угощаю, ребята, — сказал Таггерт, и они выпили.
Говорить было уже не о чем, и, наконец, Бойль произнес без особого любопытства:
— Кстати, Джим, я хотел спросить, какая чертовщина происходит с твоими поездами на линии Сан-Себастьян?
— Что, собственно, ты имеешь в виду? Что такого с ними происходит?
— Ну, не знаю, но пускать только один пассажирский поезд в день…
— Один поезд?
— …просто нелепо, на мой взгляд, и потом какой еще поезд! Должно быть, ты унаследовал эти вагоны еще от прадедушки, который гонял их и в хвост, и в гриву. Потом, в каком медвежьем углу ты отыскал этот паровоз, работающий на дровах?
— Как это, на дровах?
— Да вот так, на дровах. Мне еще не приходилось видеть такого, кроме как на фотографиях. Из какого музея ты его стащил? И не пытайся изобразить неведение, просто скажи мне, в чем тут юмор?