Близкий свет

Он очень серьезно объявил Инге, что полностью осознает свою глубокую вину перед ней и не собирается делать вид, будто собирается убежать от ответственности. Он добавил, что чувствует себя просто обязанным залечить всеми возможными и известными ему способами ее душевную рану, причем многократно и с огромным взаимным удовольствием, но… И дальше последовало самое главное. Только не сейчас! Но он слово дает!.. Короче, по присказке: как только, так сразу! А сейчас ни у нее, ни у него нет ни минуты свободного времени!

И ведь сумел убедить…

Пока ехали, он успел рассказать ей, о чем пойдет разговор в кабинете следователя, а также о той важной роли, которую ей предстоит сыграть. И тем самым расставить, как говорится, все точки над… их отношениями с Петером. Если она Действительно к тому готова, и не только на словах.

Инга была готова, ибо ее месть теперь получала новую «подпитку» в виде обещания Саши. А что он умел держать слово, об этом она прекрасно знала еще в лучшие дни от самой близкой своей подруги. Она не сомневалась и готова была высказать предателю, притворявшемуся в ее объятиях нежным и любящим «женихом», все, что о нем думает теперь. Ее решительность понравилась Турецкому, и он был уверен, что именно это очень не понравится господину режиссеру. О возможных его обвинениях он рассказал Инге тоже и прикинул с ней несколько вариантов ответов. Она кивала, слушая его, и на губах ее блуждала мстительная улыбочка. Нет, Петеру явно не поздоровится. Непонятно, на что он собирается рассчитывать… Если собирается.

Но он, вообще-то говоря, может и неожиданный номер выкинуть. Например, спасаясь от обвинений, начать истово каяться перед Ингой, объясняя свои ошибки простым недомыслием, взрывом эмоций, спровоцированным смертью «великой актрисы», — да мало ли, что ему еще придет в голову? Артист ведь! И к этому варианту Инга должна быть готова, и не идти на компромиссы…

Ну а потом… Нет, скорее всего, не завтра, но… обязательно… потому что… и так далее. Ничто так не действует на страстно жаждущую любви женщину, как искреннее обещание, подкрепленное затрудненным от глубокого волнения дыханием, нестерпимым блеском в глазах и нервными движениями рук, готовых немедленно кинуться сокрушать любые препятствия на пути к заветной цели, которая тихо постанывает рядом — от вожделения…

«Просто все это надо делать грамотно, — думал между тем Александр Борисович, — и не бояться в экстремальных ситуациях даже и немного пожертвовать собой… Во имя высшей справедливости!..»

Они прибыли в прокуратуру с небольшим опозданием, допрос явившегося к следователю режиссера уже начался. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что у Инги было еще время подумать над возможными ситуациями и лишний раз посоветоваться и с Турецким, и с Дорфманисом. А плохо оттого, что она могла «перегореть» и растерять свою решительность. А мямлить там не получится. Ковельскис, вероятно, достаточно опытный психолог и сумеет переговорить Ингу, сломать ее и свести ее показания против него к обычной женской ревности. И тогда возможные построения следователя относительно виновности Петера Августовича развалятся, подобно карточному домику.

Время тянулось, Инга безучастно поглядывала по сторонам и неизвестно о чем, думала. Турецкий начал уже беспокоиться за нее. Но она вдруг посмотрела в его озабоченные глаза и подмигнула. И он восхитился, вот это — выдержка! И когда, наконец, подошел адвокат и сказал, что допрос заканчивается и сейчас же будет производиться очная ставка, Инга просто кивнула — почти равнодушно. Но, проходя в кабинет следователя, на миг, словно нечаянно качнувшись, прижалась к нему плечом и сказала быстрым шепотом:

— Запомни, я это делаю только ради тебя…

И вот тут он уже не повторил для Инги, а дал слово самому себе, что обязательно спасет ее страждущую душу. Как — неизвестно, но придется все-таки приложить максимум усилий… Вообще-то, со слабыми женщинами можно ограничиться и уговорами, и обещаниями, и даже клятвами, а с сильными так не получится. Помни, Турецкий!

И вдруг мелькнула совсем уже шальная мысль: «Как будто это только мне и нужно?!» Ответить на свой вопрос не успел, все же думал найти компромисс. А тут их с адвокатом пригласили в комнату, соседнюю с кабинетом, в котором проходила очная ставка. Одностороннее стеклянное окно позволяло им все видеть и слышать, но самим для тех, кто находился в кабинете, оставаться невидимыми. Как заметил Лазарь, следователь и сам был заинтересован узнать впечатления коллег.

Картинка разворачивалась любопытная.

Ковельскис был обескуражен самим фактом очной ставки с Ингой. Он поглядывал на нее с откровенной тревогой, очевидно, по той причине, что даже не догадывался о том, что она захочет рассказать. А Инга сидела, выпрямившись, и не поднимала глаз и внимательно рассматривала поверхность стола.

Следователь избрал правильную тактику, отметил Турецкий. Он начал зачитывать свои вопросы к режиссеру, — те, что уже были зафиксированы в протоколе допроса. И тем самым ставил режиссера перед необходимостью повторять и свои ответы, в которых он, естественно, как сразу выяснилось, стал «чернить» Ингу и переваливать на нее всю вину и за гибель Лоры, и за ее инициативу относительно слежки. То есть пошел, что называется, «в наглую».

Ну, со слежкой было ясно, у Инги имелись серьезные контраргументы. А вот факт с Лорой — в смысле, вины Инги, порекомендовавшей подруге именно это средство и помогавшей его достать, — это стало для нее, определенно, неприятной новостью. Значит, Петер пошел ва-банк?

«Эх, на минутку бы, — подумал Турецкий, — пообщаться с Ингой! Она может растеряться, разозлиться и — сведет свои оправдания к встречным обвинениям, не подтвержденным неопровержимыми свидетельствами».

Он сказал об этом Лазарю. Но тот как-то двусмысленно покачал головой: мол, посмотрим, не станем торопиться. И оказался прав, зря Турецкий запаниковал.

Настала очередь Инги. Она улыбалась, что стало совсем неожиданным для свидетелей происходящего, и смотрела только на следователя, не обращая никакого внимания на Петера, будто его и не было в кабинете. И начала шаг за шагом рассказывать об истории взаимоотношений режиссера и актрисы, как об этом ей говорила сама Лора. И в качестве свидетельств назвала несколько фамилий других знакомых Лоры, которые могли бы с успехом подтвердить сказанное Ингой.

Одним словом, вопрос «экстренного похудения» не раз обсуждался подругами даже и в присутствии матери покойной, которая считала, что ее девочка совершает непростительную глупость. Но у Лоры был единственный аргумент: клятвенное обещание режиссера дать ей роль Дездемоны, но только при условии… и так далее. Оттого и срок избирался Лорой самый крайний — 28 дней.

А дальше — известно. Кстати, уезжая в Москву, режиссер дал слово актрисе, что именно за время этого отпуска он разведется со своей супругой, чтобы затем заключить брак с Лорой. И этот вопрос также муссировался среди знакомых актрисы. То есть, иначе говоря, актриса и не могла поступить иначе, ибо жесткие условия, в которые она была фактически поставлена своим «женихом», не оставляли ей иного выхода. Вот она и торопилась.

Ковельскис пытался несколько раз перебить Ингу, но следователь останавливал его резким жестом. И тот понемногу сникал. Неприятно, конечно, когда твое белье выворачивают наизнанку и демонстрируют публике.

Но Инга пошла дальше. Покончив с Лорой, она перешла к новым обвинениям — уже против себя. Она вдруг заговорила таким искренним, таким скорбящим тоном, будто вот тут, прямо на глазах у той же, изумленной публики, решила сознаться в своих ошибках и горьких заблуждениях. Турецкому стало даже нехорошо оттого, что она до такой крайней степени «разоблачается и выворачивается» перед этим… Петером.

Цитируя Петера, который пытался, показной объективности ради, не унижать Лору за ее «глупое, ничем не мотивированное, самостоятельное решение», — она стала рассказывать о том, как у нее на квартире «великий режиссер» и «великая актриса» многократно занимались любовью. Вынужденно находясь в соседней комнате, Инга постоянно слышала жаркие уверения режиссера в вечной любви, которым не поверить могла бы только бесчувственная, деревянная чурка. И все обещания, и «великие» планы — творческие и житейские, — рождались и провозглашались у нее «на слуху». Да, были моменты, когда Инга искренне завидовала подруге, была рада за нее, обретавшую подлинное счастье с любимым человеком и наставником, потому что и сама поверила бы щедрым речам «великого и гениального».