Страница 4 из 103
Дерьмо! Я откинулся на спинку стула, поднял глаза к потолку и энергично потряс головой. Какого дьявола… скажет мне кто-нибудь, что происходит?!
— Всего двадцать минут, — снова заговорила она, осторожно подбирая слова. Я догадался, что она старается взять себя в руки. — Это… это важно.
— Где?
— Дома.
Дома! Нет, вы слышали? Звучит просто-таки как «в Монтичелло»![4] Как будто речь идет по меньшей мере о поместье.
— Я не знаю, где твой дом, Карен, — терпеливо произнес я.
— Ох, извини… — спохватилась она. — Пеппер Пайк. Офф Шейкер, совсем рядом с загородным клубом. — Она продиктовала мне адрес.
— С загородным клубом, — пробормотал я сквозь зубы. — Ну, конечно, еще бы! — Именно там, на парковке возле клуба произошла наша последняя стычка с Джефферсоном. Однако что-то подсказало мне, что Карен не из тех, кого может растрогать подобная вспышка ностальгии, поэтому я предпочел благоразумно промолчать.
— Ты приедешь?
— Как последний дурак.
— Прости!
— Ничего. Приеду, только попозже.
— Спасибо, Линкольн.
Мы снова распрощались. Пару минут я шепотом проклинал собственную глупость, потом вскочил и направился к двери.
Глава 2
Дом, о котором говорила Карен, производил весьма внушительное впечатление. Подъездная дорожка, которую, похоже, заново мостили каждый год, змейкой вилась среди целой рощицы высоких, аккуратно подстриженных деревьев, а в их тени пряталась лужайка, по своим размерам не уступавшая небольшому аэродрому в Огасте. Попетляв между деревьями, дорожка закладывала крутой вираж, и тут перед вашим взором во всей красе и великолепии появлялся сам дом — типичное поместье плантатора-южанина с легким намеком на колониальный стиль, в который добавили самую чуточку модерна, как будто архитектор стремился отдать дань современной моде. И не знаю, как это ему удалось, но получилось по-настоящему здорово. Много белого камня, много стекла, широкий, но изящный портик, а над ним несколько балконов, из которых, собственно, и состоял второй этаж. За каменной стеной прятался плавательный бассейн и небольшой патио. Сейчас бассейн был затянут брезентом, а в глубине патио красовался сложенный из таких же камней камин.
Чуть в стороне виднелся стилизованный под старинный каретный сарай гараж, в котором без особого труда поместились бы по меньшей мере четыре машины. Я припарковался возле него и немного посидел, пока не поймал себя на мысли, что дожидаюсь, когда кто-нибудь выскочит оттуда и, улыбаясь во весь рот, кинется ко мне, чтобы предложить задать овса моему «рысаку», пока я пройду в дом. Так и не дождавшись, я заглушил двигатель и вышел из машины.
Просторный двор перед домом был пустой и тихий, дом тоже словно вымер. Свернув на выложенную булыжником дорожку, я двинулся к парадной двери. Оказавшись у входа, взялся за латунное кольцо и несколько раз постучал им в тяжелую деревянную дверь. Прошла минута, может, две. Кто-то оставил на крыльце у дверей букет цветов. Я поднял его, повертел перед глазами, потом отыскал карточку. «Примите наше глубокое соболезнование», — прочел я, и ниже подпись: «От Теда и Нэнси». Держа цветы, я еще раз с силой постучал в дверь — звук получился неожиданно глухим и громким. На этот раз дверь открыли.
Вид Карен потряс меня. Нет, конечно, она выглядела сногсшибательно, но дело не в этом — Карен выглядела в точности так же, какой я ее помнил, вернее такой, какой я не хотел ее помнить. Одна-две незнакомые мне морщинки у глаз, мягкие светлые волосы подстрижены и уложены в дорогой парикмахерской, один-два лишних фунта на теле, которое смело могло бы выдержать и десять, нисколько не утратив своей привлекательности, но — проклятье! — передо мной стояла та же самая Карен, которой когда-то теплым апрельским вечером я признался в любви и которая пообещала стать моей женой. И это почему-то было мне неприятно. Неприятно, что она совсем не изменилась.
На ней были свободные белые брюки и блузка без рукавов, босые ноги, никаких украшений. Гибкое, упругое, тренированное тело. Я смотрел на нее, и внезапно перед моим внутренним взором пронеслось то, чего я не мог видеть своими глазами и о чем мог только догадываться, думая о ней: званые обеды, во время которых приятели Джефферсона, все, как один, жирные, отвратительные толстосумы, бесстыдно разглядывали его новый «трофей», украдкой пуская слюни и сгорая от зависти при виде его молодой жены; наглую, самодовольную ухмылку на лице самого Джефферсона, когда они с Карен случайно сталкивались с одной из его постаревших, обрюзгших бывших жен.
— Рад тебя видеть, Карен, — проговорил я.
— Я тоже, — ответила она. И вдруг, качнувшись вперед, быстро припала ко мне, вскинув руки на мои плечи. Ощущение было удивительно знакомым — я еще не успел забыть, как идеально наши тела подходят друг к другу, как опускаются ее плечи, когда поднимаются мои, как ее подбородок утыкается в ямку у основания моей шеи. Правда, волосы ее теперь пахли по-другому. Очень дорогими духами, к которому примешивался чуть уловимый яблочный аромат шампуня.
Спохватившись, Карен отодвинулась, но руки ее по-прежнему лежали у меня на плечах.
— Спасибо, что приехал. Я понимаю — нет, действительно понимаю, — как тебе не хотелось это делать. Но мне нужно поговорить с тобой… о… об одной вещи. В самом деле нужно.
— Ладно.
— Входи. — Ее взгляд упал на букет, который я продолжал держать в руке. — Ох, Линкольн, спасибо. Тебе вовсе не обязательно было…
— А это не мои, — смущенно пробормотал я. — Они лежали вот тут, возле двери.
Она наконец отошла от меня, забрала букет и впустила меня в дом. За дверью был просторный холл, из которого просматривался весь первый этаж дома — сплошное светлое дерево, белые панели и неимоверное количество окон — больше, чем я видел за всю свою жизнь. Я шел за Карен, украдкой поглядывая по сторонам. Комнаты, комнаты, вот одна, слева, от пола до потолка забитая книгами, причем нет ни одной с треснувшим корешком, потом еще комната, на этот раз справа — краем глаза я заметил письменный стол с камином, такую комнату удобно использовать, как кабинет, конечно, если хозяин много работает дома, однако эта непонятно почему имела какой-то нежилой вид и больше смахивала на парадные покои аристократа в каком-нибудь музее. Черт возьми, и не только эта комната — весь дом почему-то казался нежилым. Особенно это бросилось в глаза, когда мы миновали кухню: странная это была кухня, ни стеклянного кувшина с соком на шкафу, ни солонки на столе, ничего, что говорило бы о том, что здесь живут люди. Везде царил неестественный порядок, все выглядело каким-то стерильным, словно перед съемками для какого-нибудь глянцевого журнала. Особенно это бросалось в глаза из-за цветов — цветы с карточками в этот дом явно доставляли дюжинами, но даже на ходу я успел заметить, что все букеты собраны в еще одной комнате, на этот раз справа от меня, кто-то со вкусом расставил их на пианино.
Гостиная оказалась в самой дальней части дома. Войдя в нее, Карен опустилась на кожаный диван с подушками цвета орехового дерева. Усевшись так, что за спиной у нее оказался длинный ряд окон, выходивших во двор, она повернулась ко мне. Я попытался устроиться на точно таком же диване напротив и моментально понял свою ошибку: проклятая штуковина оказалась мягкой, как болото, и тут же засосала меня.
— На редкость удобно, — проворчал я, гадая про себя, пробовал ли кто-нибудь сидеть тут до меня.
Карен ничего не сказала, просто сидела и смотрела на меня. Она выглядела усталой — намного более усталой, чем мне приходилось ее видеть, и значительно более усталой, чем можно было ожидать от женщины, в которой жизнь всегда била ключом и чья энергия казалась неиссякаемой. Она была по-прежнему красива, но усталость проступала сквозь эту красоту, та усталость, которая годами копится в душе, а потом проступает наружу, словно пятна сырости на штукатурке.
4
Дом-поместье Томаса Джефферсона, третьего президента США.