Страница 124 из 147
Как отмечают российские исследователи, «львиная доля прироста кредитных денег шла на фондовый рынок, способствуя неоправданно быстрому его подъему. Вместо инфляции на потребительском рынке имела место инфляция финансовых активов» [803].
Эта «кредитная накачка экономики» привела к расцвету массовых спекуляций на фондовом рынке, дестабилизировав мировую систему на рубеже XX и XXI веков. Правительства, верные «Вашингтонскому консенсусу», ограничивали свои расходы, но мер для сдерживания кредитной и биржевой инфляции не предпринимал никто. На протяжении 10 лет бумажные деньги не дешевели, а спекулятивный финансовый капитал возрастал непропорционально росту производства. Обесцененные «безналичные» деньги можно до поры свободно конвертировать в полновесную наличность. Нужен был только механизм, который позволил бы это сделать.
Таким механизмом оказалось взвинчивание нефтяных цен в 2000-2001 годах. В экономике Запада возник своего рода «инфляционный навес». Теперь «лишние» деньги обрушились на нефтяной рынок. Поскольку долларовый «навес» рухнул, рубль, став «нефтяной валютой», неожиданно укрепился, а поток дешевых долларов, хлынувший в страну, поддерживал рост производства и иллюзию благополучия.
Однако этот рост, показавший впечатляющие результаты уже в 1999-2000 годах, был крайне неустойчивым. Предприятия возобновляли производство, но инвестиций почти не было. Как отмечает Делягин, возрождение промышленного производства «после кризиса было во многом «куплено» ухудшением ситуации в остальных сферах, в первую очередь падением реальных доходов населения и полным крахом финансового сектора» [804].
В свою очередь, олигархия, оправившись от шока, пережитого в 1998 году, быстро восстановила свои позиции. Правительство Примакова со своими кейнсианскими мерами фактически спасло собственных политических противников. Как только оздоровление экономики стало очевидным, олигархия обрела уверенность в себе. Решением Ельцина правительство Примакова было отправлено в отставку. А в январе 2000 года в Кремле уже воцарился новый президент – Владимир Путин, выбранный Ельциным в качестве наследника.
Политический проект новой администрации до странности напоминал курс, избранный в начале 1970-х Леонидом Брежневым. Прекрасно отдавая себе (после краха 1998 года) отчет в слабостях отечественной экономики, правящие круги отнюдь не собирались ее преобразовывать, тем более что общество, деморализованное и растерянное переменами предшествующих лет, не представляло для них серьезной опасности.
До тех пор, пока цены на нефть оставались для России благоприятными, можно было ничего не предпринимать, одновременно убеждая народ и самих себя в том, что страна вступает в новую эру порядка и стабильности. Однако промышленный рост не был (по крайней мере, в период 1999-2003 годов) связан со сколько-нибудь серьезными инвестициями. Новые собственники продолжали использовать оборудование и технологии, доставшиеся им в наследство от советского государства. Речь шла лишь о восстановлении производства, резко сократившегося в 1990-е годы. Но даже здесь достижения были не блестящими. В 2003 году, после четырех лет роста, загрузка промышленных мощностей составила всего 55%. Лишь в топливных отраслях и металлургии, являвшихся лидерами развития, загрузка мощностей составила соответственно 79 и 70% [805].
Своим крупным достижением российские власти считали возобновление зернового экспорта в 2002 году. Если Советский Союз регулярно импортировал зерно, то новая, постсоветская Россия, к тому же лишенная хлебородных областей, отошедших к независимой Украине и Казахстану, смогла выйти на мировой рынок в качестве экспортера. Это действительно выглядело бы серьезным успехом, если бы не одно обстоятельство: достигнута подобная победа была не столько за счет резкого роста производства, сколько за счет сокращения внутреннего потребления. Московская «Родная газета» констатировала: «Наше аграрное хозяйство вернулось к старозаветной модели… 1913 года. Россия вновь сбывает за границу «излишки» зерна из недоедающих губерний» [806].
В советское время основной причиной импорта была нехватка фуражного зерна для скота. Поголовье скота, резко сократившееся во время коллективизации, с огромным трудом удалось восстановить лишь после Второй мировой войны. В годы неолиберальной реформы начался новый массовый забой скота, по своим масштабам превзошедший даже то, что творилось в годы коллективизации. Сократились и посевные площади. Крупные города этого не почувствовали, поскольку освободившееся место сразу же было занято импортом. Но деревня, малые города и наименее обеспеченные слои общества ощутили последствия произошедшего немедленно. «Главный санитарный врач России Геннадий Онищенко свидетельствует, что рацион россиян снизился на тысячу калорий – от искомых 3,2 тыс. в сытые 80-е. Авторитетная госкомиссия признала, что основная причина высокой смертности – недостаточное и несбалансированное питание. Попросту – недоедание» [806] [Регулярное недоедание сказалось и на росте смертности: в 2003 году средняя продолжительность жизни в России составила 67 лет[807]].
На протяжении 1990-х годов близкие к правительству эксперты объясняли неудачи реформ тем, что «сама структура производства в Советском Союзе была необыкновенно утяжелена, смещена в сторону оборонных отраслей. И в новых экономических условиях такой серьезный обвал был неизбежен» [808]. Между тем, именно области, работавшие на народное потребление, понесли самый большой урон после перехода к политике открытого рынка. Напротив, производство вооружений, хотя и пострадавшее от перемен, сохранило свои позиции, поскольку уже в советское время было приучено к прямой и косвенной конкуренции на мировом рынке. Оборонный заказ в России сократился до минимума, но продолжались поставки оружия в Индию, а затем и в Китай. Парадоксальным образом оборонное производство более или менее успешно выживало на фоне снижающейся обороноспособности страны.
Специализация Советского Союза в мировой экономике начала 1980-х состояла в поставках топлива и вооружений. Точно та же специализация сохранилась и даже усилилась после реставрации капитализма. Иными словами, переход к открытому рынку не только не помог преодолеть диспропорции, типичные для поздней советской экономики, но напротив, усугубил их.
Единственным существенным отличием от советского времени был выход после дефолта на мировой рынок российской металлургии. Как и в XVIII веке, спад внутреннего спроса (сокращение до минимума оборонного заказа) привел к высвобождению свободных мощностей, а дешевизна рабочей силы сделала российский металл вполне конкурентоспособным. И здесь рост производства происходил не столько за счет его развития и модернизации, сколько за счет старых мощностей, введенных еще в советское время.
Слабость позиции России в полной мере выявилась весной 2003 года во время войны в Ираке. Этот конфликт, начинавшийся как столкновение Соединенных Штатов с арабским миром, завершился дипломатическим противостоянием Вашингтона с германо-французской коалицией, выступившей против развязывания войны.
Неожиданно для многих наблюдателей, и отчасти даже для самой себя, администрация Путина в Кремле жестко выступила против США, приняв строну Германии. В первые дни иракского конфликта заявления российских чиновников и тон телевизионных передач заставили многих вспомнить антиамериканскую пропаганду советских времен. Однако эти жесткие слова звучали уже не из уст лидеров сверхдержавы, а от осторожного начальства бедной страны, которая постоянно оглядывается на влиятельных европейских соседей.